– Это не так! Мы же много раз говорили об этом! Все это – традиции… Те вещи, которые не имеют отношения к нам с тобой. Помнишь, мы мечтали о том, чтобы жить вместе? Помнишь?
– Наивной была, – эхом повторила Миа-ку. Вспышка гнева прошла, и теперь она выглядела спокойной. Пугающе спокойной.
– Нет! Не наивной! Ты была такой, как есть, говорила то, что чувствовала. И я чувствовал то же самое… И чувствую сейчас. Вся эта история с Мику-ра и пальцем – глупо, и я знаю это. Наверное, я жалею об этом. И, может, виноват перед тобой. Но разве что-то изменилось между нами?
– Все изменилось, – сказала она. – И между нами тоже все изменилось. Знаю это. И ты знаешь это. Много раз, когда ты в небе был, была в небе вместе с тобой. Ты лишился бы жизни – лишилась бы жизни сама. Мне было тяжело так, как, наверное, тяжело не было тебе… Не знаю, судить не могу. Уже тогда поняла: стала твоей. Принадлежу тебе полностью.
Потом… Потом Тами-ра был ранен. Поняла, что новая жизнь, которая возникла между нами, – это лучшее. Лучше уже не будет, будет только хуже. Знала и раньше, но, когда Тами-ра ранен был, поняла все отчетливо. Открылось, что важно, а что нет.
И теперь узнала про палец, и ясно стало: не только принадлежу тебе внутри, но и ты делаешь меня своей собственностью снаружи. А так быть не должно. Это неправильно. Это делает меня слабой, это делает слабым тебя, это заставляет страдать Тами-ра. И этого не будет больше.
Плохо очень. Но нужно так, – закончила Миа-ку с еле заметной дрожью в голосе.
Это было коротко и емко, и это же был, пожалуй, самый длинный монолог, который она произнесла за всю нашу историю. И он же – самое болезненное, что я когда-либо слышал.
– Не нужно так… Ничего не изменилось, слышишь? – сказал я, теряя остатки убедительности и достоинства.
– Нужно, – ответила она. – Извини, что палец потратил без пользы. От такого человека важного ты мог бы получить больше. Если тебе от этого легче будет, с ним не буду тоже. Никогда. А пока прощай. Идти нужно.
В какой-то момент я даже разозлился. Вдруг почувствовал себя увереннее, смелее, свободнее. Кажется, даже сказал напоследок что-то резкое.
Но это быстро выветрилось сквозняками пустых проходов, стерлось безразличными взглядами случайных прохожих. И потом, уже оказавшись в собственной умме, я вдруг провалился в холодное и сырое одиночество. И будто бы все, как прежде. Те же привычные вещи, резной сундук, машинка для колки орехов из блестящего металла, керамический кувшин цвета сырой земли… Но все это как будто перестало быть необходимым, как перестал быть кому-то необходим и я сам.
И то, что произошло сейчас между мной и Миа-ку, могло бы и не быть таким болезненным, если бы я мог заглушить эту боль праздными разговорами, бесполезным шатанием по острову или еще лучше – душевными беседами где-нибудь на живописной террасе лицом к закату. Но вот беда: у меня уже не осталось человека, который бы мог в этом помочь.
Мику-ра, с которым мы провели немало дней и часов на таких террасах, теперь не составит мне компанию сразу по многим причинам. Тот-ра окончательно ушел в свое механическое затворничество – уже давно между нами не было тех глубоких и очищающих разговоров, как прежде. Мак-ра, с которым можно было скоротать час-другой за непринужденной беседой о птицах, лишился жизни. Никогда не расскажет мне о своих странных верованиях и Тода-ра, который, я уверен, мог бы стать хорошим другом. В других обстоятельствах. Даже Кир-ра – тот самый странный и непонятый Кир-ра – теперь обречен на свое собственное мрачное одиночество в заброшенной шахте.
Я почувствовал, что остро, пронзительно и как-то по-особенному сладко жалею себя. Не тех людей, судьбы которых разошлись с моей (иногда – трагическим образом), не Миа-ку, которая, наверное, чувствует себя преданной и униженной, а себя – бесконечно одинокого в этой бесконечно привычной умме. Так уж устроены. Жалость к себе маскируется под множество разных чувств, людей и образов, а остается таким же эгоистичным и бесполезным наваждением, как и всегда. Но сейчас, прямо сейчас мне не было за это стыдно.
Может сходить снова к Миа-ку? Рассказать ей, как я одинок? Намекнуть на то, что без нее готов лишиться жизни вот так просто – прямо сейчас? Уродцем вопросов, сомнений и необдуманных действий жалость к себе самому снова нависла над постелью – в новом обличье. В этот раз у меня хватило сил прогнать ее прочь. Или, по крайней мере, оттолкнуть на время.
А уже под утро я наконец-то ощутил то самое искреннее и настоящее – непоколебимое понимание того, что именно Миа-ку и Тами-ра делают мое существование реальным. Снова ощутил, в который раз. А еще – уверенность в том, что ничего еще не кончено. И с этим чувством я вскоре смог провалиться на ту сторону – глубоко, тяжело, без снов и видений.
35. Лезвие, запачканное кровью
На той стороне видел Кир-ра в каком-то темном, мрачном и холодном месте. «Заброшенная шахта» – догадался я и тут же понял, что вижу не Кир-ра, а сам нахожусь здесь. В этом видении не было почти никакого действия, только беспросветное одиночество и безнадежность.
Не знаю, куда бы привел меня этот мутный и едва текущий поток образов, если бы с той стороны меня буквально не вытряхнул ровный, но требовательный мужской голос:
– …ставишь под угрозу успех наших начинаний. Это недопустимо. Тебе следует немедленно отправиться со мной на площадку, чтобы сразу отправиться на Зеленый остров.
Я подскочил на постели и несколько секунд бессмысленно смотрел на непрошенного гостя. Пытался понять, кто он, а заодно вспомнить, кем являюсь я сам. Это оказалось непросто.
Очень скоро понял две вещи. Во-первых, передо мной – Сог-ра. Снова он. А во-вторых, солнце уже заметно выше, чем шестой солнечный шаг. Возможно, седьмой или даже восьмой. Это значит, что я не явился в назначенное Мику-ра время на площадку.
И почти сразу же, как упавший на голову каменный блок, воспоминание о вчерашнем вечере и разговоре с Миа-ку. Шумно выдыхаю, падаю обратно на постель. Хочется зарыться в нее обратно и снова оказаться на той стороне. Пусть даже в темном, мрачном и холодном месте в глубине острова. Но Сог-ра не унимается:
– Ну же, вставай! Это – наша общая миссия, и мы должны выполнить ее до конца. Мику-ра уже ждет тебя там, – назидательно, но беззлобно говорит.
Через несколько минут я уже плелся за законником на площадку, хотя еще вчера не собирался выполнять никаких просьб и тем более приказов Мику-ра. Сейчас – слишком разбит, чтобы сопротивляться. Да и оставаться наедине с самим собой снова не хотелось. Лучше уж компания Мику-ра и Ши-те. Той, которая никогда не подводила.
Со вчерашнего дня ничего не пил. Во рту вязко и неприятно. На этом фоне голод уходил на второй план, а с учетом рухнувших отношений с Миа-ку – и вовсе на третий.
Оказалось, что сегодня – очень важный день в политике и будущем Архипелага вообще. Долгие переговоры по световой азбуке с активистами с Белого и Зеленого островов и растущее недовольство Храма привело к тому, что борьба за свободу воли на этих землях готова была перейти в активную фазу. Уже готова.
Так, на Зеленом острове мистика по имени Шале-ра, которого мы однажды уже упоминали, на днях переизбрали. На его место пришел другой законник, которого храмовники также считали своим человеком, а поэтому позволили этому выбору случиться.
Но новый наместник оказался хоть и убежденным мистиком, но слабым и безвольным лидером. Он тут же отказался от поста, опасаясь за свою жизнь. На острове установилось опасное для Храма безвластие, которое во все времена было благодатной почвой для стихийных лидеров и быстрых перемен.
По всем признакам к власти должны были прийти изоляционисты. Не самый лучший вариант для нас, жителей Огненного острова, но еще более опасный для Храма. И буквально вчера его адепты объявили о том, что законные выборы отменяются, а главный законник будет назначаться неким коллегиальным органом. Захватив власть в рамках Закона, лишь слегка припугнув миролюбивый народ Зеленого острова, храмовники не смогли удержать ее, оставаясь в этих же рамках. Они нарушили собственные правила игры, и это поставило ситуацию на грань взрыва.
Всегда инертный и спокойный Зеленый остров закипел – народ требовал новых выборов. В этот взрывоопасный момент для консультаций с местными активистами туда отправлялись мы с Мику-ра.
Одновременно с этим другая механическая птица под управлением Бхад-ра понесла на Белый остров Сог-ра. По всей видимости, он уже перерос мелкие поручения, и Мику-ра доверял ему довольно ответственные миссии.
Впрочем, здесь ситуация была еще лучше, и прямое вмешательство Мику-ра не требовалось. Народ Белого острова был обманут собственными доморощенными мистиками, сдавшими землю во власть оккупантов, но прожил под их контролем всего две луны. За это время жители лишились огромных запасов тканей, тайно вывезенных на Храмовый остров, но вместе с ними – остатков страха и удобных иллюзий.
Пример Огненного острова здесь оказался особенно заразительным. Два дня назад при загадочных обстоятельствах главный законник Белого острова, марионетка Храма, выпал за барьер во время прогулки. Уже на следующее утро несколько десятков других законников и искренних мистиков спешно покинули остров на двух грузовых птицах, а три Камо-те долго кружили над ажурными террасами и плантациями, охотясь на случайных прохожих. Но это уже не могло ничего изменить: каждая стрела, вонзившаяся в Белый остров, сближала его народ с нашим, а не наоборот.
Все, что требовалось от нашего представителя, – отвезти местным законникам Инструкции Совместной Обороны, разработанные под руководством Мику-ра, да и просто поддержать еще один мятежный остров официальным визитом. Не приходилось сомневаться, что с этой миссией Сог-ра справится достойно.
На площадке две птицы уже стояли рядом – наклонившаяся вперед, угрюмая Ши-те с крыльями, сложенными в массивные гармошки, и Бо-те с выступающими по бокам корпуса гибкими рычагами, похожими на расставленные в стороны локти сидящего человека.