чтобы нельзя было их ни измерить, ни посчитать»). Давид приказывает войсковым начальникам провести перепись, те противятся; Иоав говорит Давиду: «Повелитель мой царь, разве все они не рабы твои? Почему же тогда требует сего господин мой? Почему повинность эта упала на Израиль?» Давид настаивает на своем, и через девять месяцев и двадцать дней все население Израиля посчитано, за исключением рода Вениамина (горные жители, скрывались от счетчиков) и рода Леви (члены которого не имели права ни носить оружия, ни владеть землей); итог с учетом небольших неточностей следующий: израильтян тысяча тысяч человек и сто тысяч мужей, способных носить меч, а иудеев четыреста семьдесят тысяч мужей, обнажающих меч. Поступок Давида должен быть навлечь БОжью кару, и младший пророк Гад (Нафан в этом случае предпочел не вмешиваться) передает Давиду послание от Яхве: «Так сказал ГОсподь: три наказания предлагаю я тебе; выбери одно из них: а) чтобы семь лет был голод в твоей стране, или б) чтобы три месяца ты бегал от врагов твоих, или в) чтобы на протяжении трех дней свирепствовала чума в твоих краях». Давид выбирает чуму, и тогда начинает она буйствовать, причем в городах больше, чем в деревнях, а в городах (за исключением его собственного города, Иерусалима) проживает в основном обнищавшее население ханаанеи, — невелика утрата для народа Израиля; за три дня от Дана до Вирсавии от эпидемии умирает семьдесят тысяч человек; когда же ангел чумы достиг гумна некоего Орнана и (по описанию самого царя Давида) «стоял меж небом и землей, занеся обнаженный меч в руке своей над Иерусалимом», ГОсподь сжалился и приказал ангелу: «Довольно, опусти руку свою». Пророк Гад вновь вещает от имени БОга: Давид должен воздвигнуть алтарь на гумне Орнана. Давид покупает гумно и прилегающие к нему земли для строительства большого Храма ГОспода за пятьдесят шекелей серебром; запись об этом имеется в архивах (одиннадцатое стойло, третий ряд, с правой стороны конюшни) или за шестьсот шекелей золотом, как свидетельствует другой документ (двенадцатое стойло, третий ряд, правая сторона; это, видимо, более поздняя запись, оставленная как свидетельство щедрости Давида, когда дело касается ГОспода, ибо ни один участок земли в Иерусалиме или его окрестностях не стоил шестисот золотых шекелей); после приобретения территории для строительства Храма Давида, подобно другим деспотам, охватывает пылкая любовь к строительному искусству — он следит за созданием проекта, направляет десятки тысяч каторжников вырубать камни, накапливает запасы строительных материалов: древесину кедра, железо, медь, гвозди, крючья. В это же время Давид осуществляет дальнейшие преобразования в правительстве: искусно переделив должности и приходы, он укрепляет влияние царского дома; многочисленные священники и царские чиновники рассаживаются по-новому (из примерно тридцати восьми тысяч левитов двадцать четыре тысячи назначаются на храмовую службу, шесть тысяч — писцами и судьями, четыре тысячи — привратниками, а еще четыре тысячи, играющие на струнных инструментах, должны петь хвалебные песни ГОсподу). Создается казначейство (под началом Шевуила, сына Гершома), управление иностранных дел (которое возглавляет Хемания из Цугара); главы родов заменяются чиновниками, именуемыми «верховный отец»; при этом они все до единого отобраны из рода, откуда вышел и сам Давид — Иудеи (тысяча семьсот под началом Хашавии из Хеврона надзирают над родами западнее Иордана, две тысячи семьсот под началом Иерии из Хеврона надзирают над восточно-иорданскими коленами Рувимовым и Гадовым и половиной рода Манассина); закончены преобразования в армии: теперь в распоряжении Давида постоянное войско из наемных солдат (царская гвардия — хелефеи, фелефеи и т. п.) для обеспечения порядка внутри страны и для немедленного использования в бою, а также двенадцать подразделений по двадцать четыре тысячи человек в каждом, которые в мирное время ежегодно призываются на одномесячную переподготовку. Чтобы покрыть растущие расходы блестящего царского двора увеличивались царские земли и расширялась их хозяйственная деятельность: выращивание зерна и винограда, виноделие, изготовление оливкового масла, скотоводство (в Шароне и других долинах), разведение породистых верблюдов и ослов; Давид становится крупнейшим предпринимателем Израиля, часть его личного состояния предназначена для вклада в обустройство будущего Храма: по архивным записям (второе стойло, первый ряд с правой стороны), семь тысяч талантов чистого серебра и три тысячи талантов офирского золота для светильников и ламп, для дарственных столов, для чаш, ваз, кропильниц и блюд, и для херувимов на Ковчеге ГОспода, и для настенных украшений. Здоровье царя ухудшается: он жалуется на усталость, озноб, мужское бессилие; плюс раздражительность и плохое настроение; ищут девственницу, чтобы она ублажала царя, согревала своими ласками, возбуждала его кровь, но все старания сунамитянки Ависаги оказываются напрасными; Давид говорит ГОсподу: «Все мы пришельцы пред тобою и странники, как и праотцы наши; дни наши на земле проносятся, словно тень, и никто из нас здесь не остается».
Зеленые носилки с золотыми полосками и красной крышей с бахромой были опущены у дверей моего дома, и слуга возвестил о визите Аменхотепа, главного царского евнуха. Я почувствовал слабость в коленях, когда Аменхотеп простер ко мне руки и объявил:
— Эфан, друг мой, я принес тебе радостную весть от мудрейшего из царей Соломона.
Источая запах тончайших египетских благовоний, он вошел в дом и осыпал всех любезностями, поговорив с каждым: Эсфирь спросил о здоровье, Хулду — о сыновьях, Лилит — о ее небольшом путешествии, Шема и Шелефа — об успехах в школе, и каждому сообщал, что я удостоен великой чести.
Наконец он повернулся ко мне и сказал:
— Вижу, взор твой потух, слышу, что ты что-то бормочешь, — не благодарственную ли молитву БОгу твоему Яхве?
Я действительно молился, чтобы ГОсподь поразил его, а также и мудрейшего из царей Соломона и всю эту комиссию по выработке Единственно Истинных и Авторитетных, Исторически Точных и Официально Признанных Хроник об Удивительном Возвышении и так далее.
Аменхотеп положил мне руку на плечо и мягко подтолкнул меня в мой рабочий кабинет, где сообщил, что ввиду скорого прибытия дочери фараона царь желает, чтобы привел я наложницу свою Лилит в царский дворец еще до завтрашнего захода солнца; таким образом Соломон оказывает мне честь, делая Лилит наперсницей своей будущей супруги.
— А теперь скажи девице о том, какое ей выпало счастье, — закончил он свою речь, — не сомневаюсь, она будет очень рада.
Я ответил, что, по-моему, лучше, подготовить Лилит постепенно; ведь не секрет, что неожиданные известия могут вызвать у женщин нежелательные реакции: одни теряют дар речи, у других начинаются подергивания, третьи вообще сходят с ума. Но евнух заломил свои руки, показывая, что возражения не принимаются, поэтому я поднялся, подошел к двери и позвал Лилит.
Когда она пришла, я взял ее за руку, подвел к Аменхотепу и заговорил с ней чужим голосом:
— Когда я взял тебя у твоего отца, Лилит, любимая, отдав взамен двенадцать овец лучшей породы, четырех коз и дойную корову, стала ты отрадой моему сердцу и усладой моему телу, и я не отдал бы тебя за все стада Израиля. Но за тобой пришел тот, кто могущественнее меня, и он заберет тебя у меня. Поэтому приготовься, дочь моя, умасти себя миррой и розовым маслом и закрой для меня свое сердце, ибо мы с тобой должны расстаться и идти каждый своим путем, я в безрадостную старость, ты же…
— Эфан! — воскликнула она.
— …ты же во дворец.
— Эфан, любимый, — сказала она, — когда в тот день ты вышел из Иерусалима и я ждала тебя у большого камня, что стоит у дороги, я пообещала стать твоей тенью; и так, как не может человек расстаться со своей тенью, так не сможешь и ты оторвать меня от себя, если только не скажешь мне, что разлюбил меня. Ты больше не любишь меня?
Я стал говорить ей о преимуществах жизни во дворце, где она будет пользоваться покровительством дочери фараона и постоянно лицезреть мудрейшего из царей Соломона.
— Ты больше не любишь меня?
Я объяснял ей, что то, что было между нами, навеки останется в глазах ГОспода и в наших сердцах; что человеческое бытие подвержено переменам, которых никто из нас не в силах избежать.
— Ты больше не любишь меня?
Я объяснял ей, что не вправе отказать царю Соломону, тем более в моем положении, и что, если она меня действительно любит, то не должна думать только о себе и собственных чувствах.
— Ты больше не любишь меня?
— Я больше не люблю тебя, — вымолвил я.
— Тогда я убью себя, — спокойно сказала она, — ибо только с тобой жизнь моя имеет смысл.
— Этого я и боялся, — скривился Аменхотеп. — Существует такой тип женщин (слава богам египетским и твоему БОгу Яхве, их немного, но достаточно), которые причиняют немало беспокойства; можно заполнить множество бочек глиняными табличками с их чувствительными историями. Ты, Эфан, друг мой, отвечаешь за то, чтобы с девицей ничего не случилось до тех пор, пока не окажется она в моих руках в царском дворце.
Итак, я сам должен был воспрепятствовать тому, чтобы жертва моего предательства попыталась избежать его гнусных последствий. Я превратился в червя, пожирающего собственное дерьмо.
И что же я выиграл от этого?
Я отправился к дому пророка Нафана и сел у его двери, словно проситель, дабы попасться ему на глаза.
— Мой господин очень занят, — буркнул слуга.
Я попросил:
— Передай своему господину, что ГОсподь послал мне сон, который касается его.
Через некоторое время слуга вернулся и сказал:
— Заходи.
Нафан сидел в своих покоях и выглядел больным; гладкая прежде кожа его лица обвисла, глаза бегали, словно две мыши в ловушке. И догадался я, что он тоже боится сдут Ванеи, сына Иодаи.
— Какой же сон ты видел? — спросил он. — Явился ли тебе ангел ГОспода и если да, то откуда он появился — справа или слева? Крылья его были расправлены иди сложены, был ли у него меч? Я тоже видел сон, в котором спустился ко мне с небесных высот черный ангел ГОспода и замахнулся на меня огненным мечом.