Только вот иногда
закипет азотом
кровь
шальная,
дурная,
прапрадедова.
И говорит: есть где-то на свете правда.
Голос ее протяжен и не убрать его.
МЫ РАСХОДИМСЯ ПО ДОМАМ
В августе еще не меняется ничего — и напоит лес водой тебя ключевой, обожжет дорога ноги горячей пылью. И щекочет трава бока твои и живот, и земля округла, словно бока кобыльи.
Не меняется — только воздух чуть-чуть пресней, и рассветы еще прозрачнее — как во сне.
Собираем игрушки, хватит — мы доиграли, извините, пожалуйста, я больше не буду. Это словно закончился праздник — и все убрали. И помыли посуду.
Словно вот уже поджимают сроки, извините, не получится передвинуть.
Мы идем по домам — и у первого дом высокий, и резные окна, и за окном георгины.
Запрокинув руки, по светлому небу плыть. А второго дома ждут, и окна теплы. Только я — потеряшка, и мне гулять дотемна, провожаю всех и дальше иду одна, и не знаю, в каком из растрепанных городов — мой дом.
Я иду по августу, звезды уже видны. Холодно и немного тесно.
Просто нет у меня ни времени, ни страны —
только очень много свободного места.
ЧЕРНОВИКИ
Сколько в мире гармонии, сколько света...
...вот сидишь на скамейке, щуришься, плечи сгорбив,
ни усталости во взгляде твоем, ни скорби,
просто слушаешь, как заканчивается лето.
Вспоминаешь, сколько их было — любимых, любящих,
дотлевает сигарета, звенят птицы.
Просто каждый носит под сердцем то самое будущее,
которое никогда не случится.
Никогда не случится.
Просто сколько их — тех, кем могла бы стать, а не стала,
где они живут, в каких зазеркальях,
в каких отражаются зеркалах.
На каких катаются «скорых»,
покоряют какие скалы,
над какими реками завещают развеять прах.
Тех, с кем могла бы остаться, но — не выдержала.
Не выжила.
Сколько линий судьбы, навсегда безнадежно выжженных.
Сердце стучит с перебоями — скоро, скоро.
Твоя бездна всегда с тобой, ее край за шторой,
отодвинь — и увидишь ее беспросветную глубину.
Главное — не сейчас бы в ней утонуть.
СКАЗОЧНИКИ
Мы не из тех, кто умеет драться или удачно пуляет в цель, мы не умеем быстро собраться и застелить аккуратно постель. Мы не из тех, кто штурмует позиции или купается в зимней проруби, зато мы умеем помнить лица и сочинять с три короба.
Можем немного учить детей и писать репортажи с места событий, но в разведку — разбудим мы всех чертей. И даже ангелов. Извините.
Все, что умеем — глупые сказки: о летчиках, о разведчиках, о тех, кто рано встает без подсказки, о тех, кто умеет делать навечно.
Мы те, кого любят чужие дети, чужие кошки и старики. И столько мельниц на белом свете, куда ни кинь.
Нас первыми на войне оприходуют. Нет, не вредны, но деремся слабо. Зато к нам чужие собаки подходят и ставят на плечи без спросу лапы.
Зато нас не держит ничто на свете, попутный ветер обычно ласков.
И подрастают чужие дети
на наших сказках.
ОСЕНЬ
Это словно терять приятелей и друзей,
просто ни о чем становятся разговоры,
истончаются; их все меньше и реже, скоро —
совершенно закончатся. Раньше жаркие споры —
нынче переброски фразами все пустей.
Это — собираешь прошлое по частям,
из обрывков текстов, стихов и воспоминаний,
поцелуй на лестнице поутру, торопливый, ранний,
мост над городом, поездов колеса частят...
Это то, что раньше — чудо, теперь — привычно,
это в баре: «Добрый вечер, мне как обычно»,
поцелуи в лоб при выходе на работу...
Это, милая, реальность,
принимаемая подъязычно,
за те годы, прожитые взаймы, собирает счеты.
...но когда на кухне — ночь и зеленый чай,
но когда у двери, уткнувшись в плечо, — «прощай»,
но когда мы с тобою шли по летнему парку,
и фонтаны брызгались солнцем
в город, все еще наш,
когда над дипломом пила, чтоб не спать, заварку,
то такое никому,
никогда уже не отдашь,
Потому что было: мы с тобой сидим над водой,
болтаем ногами,
вермут с апельсинами; собаки знакомятся с нами,
потому что ночь и ноябрьский лес,
и БГ, поющий в такси, —
нам с тобой ничего не страшно, мы вечно будем.
Словно письма в бутылке, что не попали к людям,
словно флаг, что воткнут в основанье земной оси...
ПОЛЫЕ ХОЛМЫ
1.
был один парень, он все рассказывал, что видит фей,
говорил, мол, пойдем со мной,
краски, мол, становятся сразу ярче, небо синей,
это почти наркотик, такое всего сильней,
нет ничего прекраснее фей,
танцующих под луной.
Сначала ты слушаешь музыку, ловишь ритм,
потом одна из них с тобой говорит,
и с какого-то момента не слышно слов,
только музыка, это значит, что ты готов.
Он говорил: есть самое сложное:
ты им не отвечай,
тут важно не потеряться, не задуматься невзначай,
иначе, мол, зазевался — и все, прощай,
ты уйдешь вместе с ними, растворишься, как пыль по лучу.
Он сидел у меня на кухне в толстом свитере, прихлебывал чай,
щурился на лампу, заикался чуть-чуть.
А потом однажды в каком-то из декабрей
он ушел среди ночи в лес, жег обрывки писем в костре,
а потом его не нашли, объявили пропавшим, и большинство
так и думало, но я-то шел по его следам, и там, на горе
у кострища я видел фигурку из снега, всю в серебре,
так похожую на него.
2.
Был один мальчик, он рассказывал, что верит в Деда Мороза,
над ним смеялись приятели, и даже сестра,
потому что девять лет, потому что уже пора,
потому что пора бы обо всем этом прозой.
Предпраздничная суета, у родителей тысяча дел,
за окном сгущается молочно-снежная муть.
В новогоднюю ночь он не спал, специально сидел.
пощипывал себя за ногу, чтоб не уснуть.
В этом мире добрые сказки изжили себя давно,
в полночь раздались шаги, гулкие, как барабан,
и большой старик в красной шубе открыл окно
и положил его сестру в свой глубокий карман.
Он потом весь год не находил себе места:
тусовался с ребятами у подъезда,
бродил, стараясь не оставаться один, непонятно маясь,
говорил:
я должен стать следующим,
следующим,
понимаешь?
Он не спал по ночам, стоял у окна,
«ей это все равно не нужно, почему она?»
ровно через год он остался один
в комнате, забрался на подоконник, звезды блестели, как стразы, как
снежинки, и что-то так сладко теснило в груди,
словно в предвкушении праздника.
3.
Была такая одна, она всегда боялась зимы,
она еще с ноября законопачивала все окна,
говорила: люди не созданы для этого времени, мы
для другого климата, вот видишь, как нам зимой одиноко?
Говорила: зима — это время для тех, других,
снежных фей с ледяными ладонями и губами,
они появляются с первым снегом, холодом веет от них,
хочется спрятаться под подушку, под юбку к маме.
Они появляются везде, где снег, не всегда доступные глазу,
они опасны, говорила, опасны для человека —
у меня так пропал лучший друг, не увидел эту заразу,
а была там всего лишь снежинка,
маленькая снежинка под веком.
Говорила: они приходят, а потом находятся трупы,
якобы замерзших под снегом, но я-то все знаю, знаю...
А зимой она закрывала все щели и трубы,
работала из дому, ела лапшу и крупы,
не выходила на улицу — такая смешная.
Так что хватились ее весной — и ищут поныне,
запертая изнутри квартира, никто ничего не трогал...
Перед исчезновением она вроде как рисовала, и на картине
была нарисована заснеженная дорога.
4.
Не пей отворотного зелья, оно на язык горчит,
пахнет дождем на асфальте и чернильною темнотой,
те, кто его глотал, теперь слышат шаги в ночи
и иногда боятся идти домой.
Все-то заснуть не могут: скрипит кровать
и из-за дверцы шкафа глядит нездешняя жуть.
Нет, если ты решил, то зачем мне тебя спасать? —
я расскажу.
В полночь выйди из дома, лишнего не бери,
сам найдешь перекресток семи дорог,
встанешь, почувствуешь, как что-то шкрябает изнутри,
как ты неожиданно весь продрог.
Как по голой земле тени веток слегка шуршат,
тут еще ведь можно свернуть назад,
правда можно свернуть назад.
А потом посмотри на дороги поближе, и
ты увидишь следы на одной из них, и поймешь, что они твои.
Когда ты встанешь на эту дорогу, пойдешь по своим следам,
вот тут нельзя обернуться или остановиться.
И ветер будет гулять у тебя за спиною там,
и за спиной кричать — то ли призраки, то ли птицы.
Главное, не остановись, не сойди со своих следов,
иди и с каждым шагом все вспоминай в деталях,
это закон, не жалуйся, что суров —
я же предупреждала.
Кто они, сколько их, тех, кто дошел до конца,
с каждым шагом воспоминания все отчетливее и ближе,
сколько стало безумных — в желтых рубахах да бубенцах —
кто навеки черен лицом и навеки выжжен.
С каждым шагом все больше кажется,
что летишь отчаянно вниз.
Это не самое страшное — главное, не обернись.
А потом все закончится — будет поле разрыв-травы,