— Я снова стану Льдом?
— Ты снова станешь Льдом, — подтвердил Язон.
— А Сара? А Циль?
— Если они заслужат этого.
— Обязательно. Сара и Циль тоже… Я сделаю все возможное, чтобы Циль…
— Ну, ладно. Овцы ждут. И Дор будет гадать, кто я. Не думаю, чтобы он меня помнил.
— Четырнадцать дней, — повторил Капок. — Они будут там, все соберутся. Теперь у нас девять домов, родились четыре ребенка, и пять женщин ходят с животами. Сара снова носит ребенка, она одна из них…
— Я знаю, — мягко сказал Язон. — Прощай.
Он ушел, оставив Капока с овцами, собаками и До-ром.
Глаза Дора горели.
— Это ведь был Язон, да? — спросил он. — Он говорил с тобой.
Капок кивнул:
— Давай поведем овец на холмы, Дор.
И всю дорогу Капок рассказывал ему о Язоне.
Лэрд писал эту историю, сидя в постели и облокотившись на подушки. Пергамент был расстелен на доске перед ним. Все в доме заметили, как он пишет, а женщины даже попросили прочесть написанное вслух. Язон в этой истории практически не участвовал, поэтому она никак не могла навредить ему, и Лэрд уступил просьбам.
Задолго до конца мнения присутствующих разделились — кто выступал на стороне Хакса, а кто говорил, что прав был Линкири.
Когда Лэрд наконец дочитал, Сала спросила:
— А почему Капок лишился дома? Ведь он и Сара все делали правильно.
— Если любишь людей, — ответила за Лэрда мать, — то идешь на все, чтобы сделать их счастливыми.
«Если это действительно так, — подумал Лэрд, — почему Юстиция и другие дети Язона больше не защищают нас, как это было раньше?»
Вскоре из хлева вернулся отец — он кормил и поил животных. Ему также пересказали историю и задали вопрос Салы.
— Он заплатил цену, — ответил отец. — Кто-то должен платить. — Затем он повернулся к Лэрду:
— Как только погода прояснится, перетащим в деревню деревья, которые ты отметил. Без тебя мы их вряд ли найдем.
— Ни в коем случае, — запротестовала мать. — Он же еще болен.
— Я не подведу, — кивнул Лэрд.
Глава 8НА ПУТИ ДОМОЙ
Они вышли, едва забрезжил рассвет, — двадцать два мужчины с одиннадцатью парами лошадей, тянущих дровни. Впереди шел Лэрд: в этом году, впервые с тех пор как он начал метить деревья, его признали равным. Он отметил сорок четыре дерева, по четыре на упряжку лошадей. Бок о бок с ним, в головном отряде, ехал отец.
Впереди показались отмеченные Лэрдом деревья. У каждого четвертого по счету дерева оставалось по двое мужчин с топорами и пилами. Они повалят его, оттащат к третьему дереву, повалят его, перейдут ко второму, потом — к первому, а там и домой. Самые опытные лесники и самые выносливые лошади шли последними — они заходили дальше всех. В этом году строй замыкали Лэрд и отец. Они оба заслужили эту честь.
К заходу, когда пришлось разбивать лагерь, от двадцати двух человек осталось всего шестеро. На дровнях лежали заранее заготовленные шесты и мазаные стены для шалашей — чтобы сделать маленькое стойло для лошадей и хижину-времянку для людей. На постройку всего этого потребовалось лишь полчаса — подобные мазанки они строили каждый год, а летом тренировались на поле.
— Ну что, гордишься собой? — поинтересовался Язон. — О, извини, я напугал тебя?
Лэрд стряхнул с себя мерзлые листья и снег.
— Ты-то не знаешь, что это такое, испугаться. Тебя, наверное, никто никогда не пугал.
— Ошибаешься.
— А с чего это я должен гордиться собой?
— Ну, всю дорогу ты ехал впереди всех. А потом именно ты нашел то мачтовое дерево, что уже начало крениться. Все согласились с твоим мнением, что срубить его стоит в этом году, а не ждать следующего — все считают эту находку самой стоящей, в низовьях реки это дерево можно хорошо продать. В общем, ты был на высоте.
— Кончай смеяться.
— Я не смеюсь. Ты честно заслужил похвалы. Примерно то же самое я ощущал, когда впервые сел за пульт управления крейсером. Ритуалы перехода. Я прожил много лет, но до сих пор, глядя на юношей, которые с гордостью принимают ответственность мужчины и не понимают еще, что в сторонке стоять куда лучше, я испытываю искреннюю любовь. Это лучшие дни в твоей жизни.
— Были, — уточнил Лэрд. — Пока ты не объяснил что к чему.
— Хочешь покажу, как ты выглядишь со стороны?
— Что ты имеешь в виду?
В следующее мгновение он вдруг увидел себя таким, каким видел его Язон незадолго до привала. С серьезным, нарочито хмурым видом он разговаривал с мужчинами из отряда. Только сейчас Лэрд заметил, как они прячут улыбки. Улыбки добродушные, веселые — но, как и прежде, покровительственные. Он по-прежнему был мальчиком, хоть и притворялся, что стал мужчиной. Когда видение исчезло, он ощутил глубокий стыд. Отвернувшись от Язона, Лэрд побрел наугад в сгустившуюся тьму.
— Мне казалось, ты уже достаточно набродился по сугробам, — окликнул его Язон.
— Ты и Юстиция! Эти ваши видения! Вы себя-то со стороны видели?
— Не раз и не два, — ответил Язон, шагая за ним.
— Чего ты добивался? Хотел пристыдить меня?
— Взгляни-ка еще раз. -Нет.
Но протестовать было бессмысленно. Снова наплыло видение, только на этот раз поданное с точки зрения Лэрда. Он ехал впереди всех, разговаривал с отцом, объяснял свой выбор деревьев внимательно слушающим мужчинам. Однако теперь картина омрачалась горечью и стыдом, охватившими его. Он снова почувствовал, как накатила волна счастья. Но самому себе он казался самодовольным глупцом, поэтому видение разозлило его еще больше.
— Хватит! — крикнул он.
— Лэрд! — донесся из маячившего в отдалении лагеря голос отца. — Что-нибудь случилось?
— Нет, папа! — откликнулся Лэрд.
— Тогда возвращайся. Уже темнеет, если ты вдруг не заметил!
Лэрд не мог ответить, потому что Юстиция снова послала ему видение. Те же самые воспоминания о том же самом дне, только исходящие не от Язона, и не от Лэрда, а от его отца. Весь день отец внимательно следил за Лэрдом, видел, какие глупости он говорит — но он помнил юношу еще совсем ребенком, помнил и день, похожий на этот. Он помнил мальчика, который обмороженными пальцами цеплялся за кусок речного льда, — ради чести, или веры, или мужества. Любовь и восхищение, испытываемые им, были настолько сильны, что, когда видение наконец угасло, у Лэрда в глазах стояли слезы. Он еще не был отцом, но помнил, что это такое, и душа его тосковала по тому маленькому мальчику, который ушел навсегда, которого он никогда не мог обнять, который был им самим.
— Что вы творите со мной? — прошептал он.
Над головой треснула ветка, на них посыпался снег.
— А теперь последний раз, — ответил Язон.
Те же самые сцены. Только на этот раз он увидел себя четче, ярче. Он уже не верил в счастье, но и горечь не омрачала видения. Он увидел себя как бы с расстояния многих лет. Он увидел себя молодым, но не разозлился на свою глупость. Он явился свидетелем своему счастью, но вовсе не жаждал испытать тот же восторг. Боль, которую он испытал, открыв собственную глупость, запомнилась навсегда. Он смотрел на себя скорее так, как смотрел на него отец: видел мальчика, идущего по тропе лет, еще не совсем расставшегося с детством — и вступившего во взросление. И это сочетание нелепой радости, стыда и любви означало нечто очень важное. До этого момента воспоминания не значили ничего. Но сегодняшние видения нашли отзвук в самых потаенных струнах его души. Но понять, почему же именно этот день так важен, Лэрд все еще не мог.
Язон наклонился к нему и полуобнял за плечи.
— До этого ты был счастлив?
— До чего именно?
— До того как мы показали, как все обстоит на самом деле?
— Да, я был счастлив. — И воспоминания об этом счастье почему-то показались сильнее, чем оно само.
— А что потом?
— Злость. Стыд. — Может, это боль настолько усилила радость? В этом, что ли, заключается урок Язона? Во всяком случае, особой благодарности Лэрд не испытывал. Ему не нравилось, когда Язон начинал кроить его по-своему, обтачивать, как рукоятку топора.
— Ну, Лэрд, а сейчас ты что ощущаешь? — спросил Язон.
«Я истекал кровью, а ты воспользовался этим, ткнул ножом прямо в рану, чтобы преподать мне урок. Если так поступают все боги, лучше бы их не было вообще».
— Я видеть тебя не хочу. — С этими словами он бросился бегом к горящему посреди лагеря костру.
Но тут же в его мыслях зазвучал успокаивающий голос Язона:
«Радость, Лэрд. То, что ты сейчас чувствуешь, зовется радостью. Счастье, боль и любовь. Все вместе. Запомни это».
«Убирайся из моего разума!» — выкрикнул про себя Лэрд.
Ночью он никак не мог заснуть, все вспоминая и вспоминая эту сцену.
— Лэрд, — позвал отец, лежащий рядом. — Сегодня мы так тобой гордились, все мы.
Лэрд не желал, чтобы ему лгали, тем более что теперь он знал правду.
— Все смеялись надо мной. Отец ответил не сразу:
— Да, смеялись. Любя. Ты им нравишься. — Долгое молчание. — Я не смеялся.
— Я выбрал правильные деревья. — Да, Лэрд.
— Тогда почему они смеялись?
— Потому что ты страшно гордился тем, что едешь во главе всех. Когда-то все так ехали.
— Они смеялись, потому что я хорохорился, как петух посреди курятника.
— Было дело, — кивнул отец. — Но кто ты такой, Господь Бог? На тебя надо всегда смотреть с почтением?
Слова прозвучали как-то грубо, жестко, однако ладонь отца, опустившаяся на его руку, была тепла и нежна.
— Как я уже сказал, Ларелед, сегодня я гордился тобой.
Лэрд почувствовал горящий взгляд голубых глаз Язона. «Я говорю с отцом, Язон. Я что, не могу побыть с ним наедине?» Он ощутил невесомое присутствие Юстиции, которая вот-вот должна была набросить вуаль сна на его глаза, чтобы потом послать тщательно отобранное видение. «Все время ты посылаешь мне свои истории, Юстиция, я, наверное, уже разучился сам видеть сны».
«Кто ты, Язон? Бог — вот кто ты. То скрываешься в своем звездном корабле, то возвращаешься — и никогда не стареешь, тогда как твои люди проживают жизни и умирают. Те избранные, которых ты взял с собой, тоже перешагнули время и остались молодыми. Капока ты забрал, даже сын его не успел вырасти; Сара тоже вскоре оставила своих малышей. Ты оказал им великую честь, отрезав от всего того, что они любили. Они боготворили тебя, Язон Вортинг, и что получили взамен? Любой может солгать детям, чтобы завоевать их любовь. Так случилось и со МНОЙ».