Возьми мой бизнес. Так, ничего особенного. Всего каких-то четыре-пять точек на Гиндзе. В мировом масштабе – тьфу! – и говорить не о чем. Но если прикинуть, как идут дела – хорошо или плохо, то выходит, что я ни разу не опростоволосился. И все потому, что этот секрет знаю и действую как надо. Другие норовят поскорее вперед вырваться. А я так не делаю. У меня на эти самые пустяки больше всего времени уходит. Потому что понимаю: чем больше на них времени потратишь, тем легче потом дело пойдет.
Дядя сделал еще глоток из своего стакана.
– Вот, к примеру, человек собрался открыть где-нибудь заведение. Ресторан или бар… без разницы. Представь, что тебе такая идея в голову пришла. Надо выбрать место, есть несколько вариантов. Как ты будешь решать?
Я немного подумал и сказал:
– Наверное, надо просчитать каждый вариант. Сколько платить за помещение, какой взять кредит, сколько выплачивать каждый месяц по кредиту, сколько мест нужно для посетителей, какая у них будет оборачиваемость, сколько в среднем принесет один клиент, сколько надо платить работникам, какие убытки, какая прибыль… Так, пожалуй.
– Вот большинство и прогорает, потому что так делает, – рассмеялся дядя. – Слушай, как я делаю. Приглянулось мне, например, какое-то место. Приезжаю туда, становлюсь и просто смотрю, какие люди по этой улице ходят, какие у них лица. По три-четыре часа в день. День за днем, день за днем. Не нужно ни о чем думать, ничего считать. Смотри – что за люди идут, что у них на лицах написано – и все. Минимум неделю. За это время перед тобой пройдет три-четыре тысячи лиц. Бывает, и дольше стоять приходится. Но потом вдруг все становится ясно. Как туман рассеивается. Сразу понимаешь, что это за место и что здесь людям нужно. Если их потребности не совпадают с тем, что мне нужно, – значит, все, финиш. Надо менять дислокацию и начинать все сначала. Но уж если я почувствую, что наши желания совпадают или можно найти компромисс, тогда удача в кармане. Остается схватить ее покрепче и не отпускать. Но чтобы ее поймать, приходится как дураку стоять там и в дождь, и в снег, вглядываясь в лица. А посчитать и потом можно. Я вообще реалист. Верю только в то, что вижу своими глазами. Рассуждения, самореклама, вычисления, измы и теории всякие – это все в основном для тех, кто даже собственными глазами ничего разглядеть не может. А таких людей в мире большинство. Почему? Сам не пойму. Ведь по идее это каждый должен уметь. Только надо попробовать.
– Дело, выходит, не только в легкой руке?
– Ну, без нее тоже не обойдешься, – улыбнулся дядя. – Но этого мало. Я думаю, чтобы разобраться в своих делах, тебе надо начать с самого простого. Встать где-нибудь на углу и день за днем смотреть на людей, которые проходят мимо. Никаких поспешных решений. Это не просто, наверное, но, бывает, надо остановиться и потратить на это время.
– То есть ты хочешь сказать, что мне надо остаться здесь?
– Ничего подобного. «Поезжай туда», «оставайся здесь» – я совсем не об этом. Хочешь ехать в Грецию – отправляйся на здоровье. Хочешь остаться – оставайся. Тебе определять, тебе решать, что ты хочешь. Но вот еще что. Я долго думал, что ты правильно сделал, когда женился на Кумико. Считал, что и ей это на пользу. Не могу понять, почему вдруг сразу все обвалилось. А ты сам-то понимаешь?
– Не-а.
– А коли так, пока все не прояснится, тебе лучше поучиться смотреть на мир своими глазами. И не бойся потратить на это время. Когда не жалеешь его на какое-то дело – это в каком-то смысле самая утонченная месть.
– Месть? – удивился я. – Что ты имеешь в виду? Месть кому?
– Скоро поймешь, – проговорил дядя с улыбкой.
Мы просидели вдвоем на веранде за бутылкой виски больше часа. Наконец, дядя поднялся и, объявив, что засиделся, ушел. Оставшись один, я прислонился к столбу и стал рассеянно смотреть на сад и луну, какое-то время впитывая оставшееся после дяди ощущение земного и реального. Впервые за много дней я смог наконец вздохнуть спокойно.
Но через несколько часов эта аура начала рассеиваться, и все окружающее вновь затянула бесцветная пелена грусти. В конце концов, я очутился в своем мире, а дядя остался в своем.
Итак, дядя сказал, что сначала надо думать о самых простых делах, но мне было не под силу разобраться, что просто, а что сложно. Поэтому на следующее утро, дождавшись, когда кончится час пик, я вышел из дома и отправился на электричке в Синдзюку. Решил и вправду встать там где-нибудь и понаблюдать за людьми. Будет от этого польза? Не знаю. Но, пожалуй, это все же лучше, чем ничего не делать. Предположим, разглядывать лица людей, пока не одуреешь, – это и есть то самое простое дело. Раз так, почему бы не попробовать? Уж по крайней мере вреда не будет. А в лучшем случае, может, хоть намек получу, что для меня означает «простое дело».
В первый день я два часа просидел на бордюре цветочной клумбы, разбитой перед вокзалом Синдзюку, всматриваясь в лица людей, что проходили мимо. Но их было так много и шли они так быстро, что трудно было разглядеть кого-нибудь как следует. Вдобавок, пока я там сидел, подошел какой-то бродяга и стал приставать с разговорами. Несколько раз мимо прошел полицейский, пристально глядя на меня. В конце концов я ушел с вокзальной площади, решив поискать более подходящее место, чтобы спокойно понаблюдать за прохожими.
Пройдя по туннелю под железнодорожными путями, я вышел к западному выходу с вокзала и, побродив немного, набрел на небольшую площадь перед высотным зданием. Там оказались симпатичные скамейки, так что можно было сесть и сколько угодно смотреть, кто проходит мимо. Народу здесь было не так много, как у вокзала, да и бродяги с торчащими из кармана бутылками виски не попадались. Я провел там целый день, пообедал пончиками и кофе в «Данкин Донатс» и вернулся домой до того, как начался вечерний наплыв пассажиров.
Поначалу в глаза мне бросались одни плешивцы. Чувствовалась тренировка, которую я прошел у Мэй Касахары, когда мы с ней составляли отчет для фирмы, делающей парики. Взгляд как-то сам по себе упирался в лысины, и я тут же начинал прикидывать, в какую категорию занести тот или иной экземпляр – А, Б или В. «Прямо хоть звони Мэй и говори, что хорошо бы опять вместе поработать», – подумал я.
Но прошло несколько дней, и я заметил, что могу просто смотреть на лица и совсем ни о чем не думать. Большинство проходивших мимо людей были служащие, работавшие в том самом небоскребе. Мужчины в белых рубашках и галстуках, с портфелями, женщины в основном на высоких каблуках. Другие шли в рестораны и магазины, которые располагались в здании. Были целые семьи, направлявшиеся на смотровую площадку на самом верхнем этаже. Попадались и такие, кто просто шел куда-то. Но все как-то не очень спешили. А я просто, без всякой цели, смотрел на них и иногда, когда по той или иной причине чье-нибудь лицо привлекало мое внимание, сосредоточивался на нем и провожал взглядом.
Так продолжалось целую неделю. Каждый день в десять утра, после того как схлынет поток людей, ехавших на работу, я доезжал на электричке до Синдзюку, устраивался на площади на скамейке и сидел там, почти не шевелясь, до четырех часов, вглядываясь в лица. Только испытав это на себе, я понял, что, провожая глазами одно лицо за другим, вытряхивая из головы все содержимое, я будто вытаскиваю пробку из бутылки. Я ни с кем не разговаривал, и никто не разговаривал со мной. Я ни о чем не думал и ничего не чувствовал. Стало казаться, что я слился со своей каменной скамьей.
Впрочем, один раз со мной все-таки заговорили. Хорошо одетая худая женщина средних лет. В ярко-розовом обтягивающем платье, темных очках в черепаховой оправе и белой шляпке; в руках – белая сумка-макраме. На красивых ногах – белоснежные кожаные босоножки, сразу видно – очень дорогие. Сильно накрашенная, но с чувством меры. Она спросила, все ли у меня в порядке.
– Вполне, – ответил я. Женщина поинтересовалась, что я здесь делаю каждый день.
– Разглядываю лица.
– С какой-нибудь целью?
– Да нет, просто так.
Женщина извлекла из сумки пачку «Вирджинии Слимз» и закурила, щелкнув маленькой золотой зажигалкой. Предложила сигарету мне, но я покачал головой. Потом сняла очки и, ни слова не говоря, пристально посмотрела на меня, точнее – на мое пятно. В ответ я посмотрел ей прямо в глаза, но не нашел в них ничего – ни чувств, ни эмоций. Лишь пару черных зрачков, которые жили и функционировали как им положено. Нос у нее был маленький, заостренный. Губы – тонкие, аккуратно подкрашенные. Сколько ей лет? Трудно сказать. Пожалуй, в районе сорока пяти. На первый взгляд она выглядела моложе, но в залегших у носа складках чувствовалась какая-то особенная усталость.
– У вас есть деньги? – обратилась она ко мне.
– Деньги? – переспросил я в растерянности. – Послушайте, а почему вы спрашиваете?
– Просто так. Может, у вас проблема с деньгами?
– Да нет. Пока нормально.
Женщина чуть скривила губы, точно хотела попробовать мои слова на вкус, продолжая сосредоточенно смотреть на меня. Кивнула головой, потом надела очки, бросила на землю сигарету, легко поднялась со своего места и, не оглядываясь, удалилась. Я с удивлением смотрел, как она исчезает в толпе. Может, она немного не в себе? Хотя, судя по виду, вряд ли. Ногой я потушил брошенную ею сигарету и медленно огляделся по сторонам. Вокруг меня был обычный реальный мир. Все спешили по своим делам. Я не знал, кто эти люди, и они не знали, кто я. Глубоко вздохнув, я опять, ни о чем не думая, принялся вглядываться в их лица.
Я просидел на этой площади одиннадцать дней. Каждый день пил кофе, ел пончики и просто смотрел на лица тысяч проходивших мимо людей. Если не считать бессмысленного короткого разговора с подошедшей тогда хорошо одетой женщиной, за все это время я ни с кем словом не обмолвился. Ничего особенного я не делал, и ничего особенного не происходило. Однако даже после одиннадцати дней почти полного вакуума я так ни к чему и не пришел и по-прежнему блуждал в сложном, запутанном лабиринте, не умея развязать самый простой узел.