Будет возможность, я хотел бы поскорее еще раз приехать в Токио и повидаться с Вами. Но, к несчастью, у меня разболелась нога, и лечение потребует какого-то времени. Берегите себя и будьте здоровы».
Мэй Касахара надолго выпала из поля моего зрения. И вот в конце августа она явилась ко мне своим обычным маршрутом – через стенку и через сад. Окликнула меня, и мы сели на веранде поговорить.
– Ты знаешь, Заводная Птица? Вчера начали разбирать заброшенный дом. Тот, где жили Мияваки, – сообщила она.
– Его что, купил кто-нибудь?
– Бог его знает.
Мы с Мэй прошли по дорожке с тыла к заброшенному дому. Там и правда работа была в полном разгаре. Человек шесть рабочих в касках снимали ставни и окна, выносили раковины и электроприборы. Мы немного посмотрели, как они работают. По их хмурому виду и методичным движениям было видно, что такая работа для них – дело привычное. Высоко в небе плыли вытянутые белые облака – предвестники осени. Интересно, а какая осень на Крите? И облака? Такие же или нет?
– А колодец тоже разломают? – спросила Мэй.
– Наверное, – отозвался я. – Какой от него толк? Да и опасно его оставлять.
– А то еще кто-нибудь провалится, – с самым серьезным видом сказала Мэй. Я взглянул на ее загорелое лицо, и мне ясно представился тот немыслимо жаркий день в саду, когда я ощутил на родимом пятне касание ее языка.
– Ты так и не поехал на Крит, Заводная Птица!
– Решил вот остаться, подождать.
– Ты же говорил, Кумико больше не вернется. Говорил ведь?
– Ну, это совсем другое дело.
Мэй, прищурившись, посмотрела на меня. Когда она щурилась, полоска шрама возле глаза становилась глубже.
– А зачем ты спал с Критой Кано, Заводная Птица?
– Нужно было.
– Это что – тоже другое дело?
– Вот-вот.
Мэй вздохнула.
– Ну, тогда до свидания. До новых встреч.
– Пока, – сказал я.
– Послушай, – чуть замявшись, словно хотела что-то добавить, сказала она. – Я, наверное, скоро опять в школу пойду.
– Решила вернуться все-таки?
Она слегка пожала плечами.
– Только в другую школу. В старую больше ни за что не вернусь. Правда, до новой добираться далеко. Так что пока мы с тобой не сможем видеться.
Я кивнул. Потом достал из кармана лимонные леденцы и положил один в рот. Мэй, посмотрев по сторонам, сунула в губы сигарету и закурила.
– Приятно, наверное, спать с разными? А, Заводная Птица?
– Да не в этом дело.
– Это я уже слышала.
– Угу, – буркнул я. Что еще можно было сказать на это?
– Ну, ладно. А вообще, Заводная Птица, это из-за тебя я решила снова пойти в школу. Правда.
– Это почему же?
– Почему? – переспросила Мэй, снова прищурилась и перевела глаза на меня. – Потому что мне опять захотелось в более-менее нормальную жизнь. Ты знаешь, Заводная Птица, мне с тобой жутко интересно было. Честно говорю. Вот ты весь из себя такой правильный, а ведешь себя совсем не так, как надо… ну, как бы это сказать… как-то непредсказуемо. С тобой совершенно не скучно. Кайф, в общем. Не скучно – это когда живешь и ни о чем лишнем голову не ломаешь. Разве не так? Поэтому здорово, что ты появился. Хотя, врать не буду, иногда мне бывает не по себе.
– Это как понимать?
– Как бы тебе объяснить… Смотрю я на тебя и думаю иногда: вот мучаешься ты из-за меня, изо всех сил с чем-то борешься. Нянчишься со мной, беспокоишься по-серьезному. Понимаешь? А лицо у тебя всегда безразличное и вид… как будто ни до чего дела нет. Но ведь это не так. Ты бьешься, сил не жалеешь, а другие ничего не замечают. Если не так, полез бы ты разве в колодец? Правильно? На самом-то деле ты, конечно, это делаешь совсем не для меня, а чтобы Кумико отыскать. Потому и лезешь все время черт знает куда. Так что мне можно не волноваться. Я это понимаю, но все равно кажется, что это ты все из-за меня. А может, когда ты за Кумико бьешься, то и за других людей тоже, а? Из-за этого, должно быть, у тебя такой дурацкий вид бывает. Но знаешь что, Заводная Птица? Я смотрю на тебя, и мне как-то не по себе. Правда. Ведь шансов победить у тебя, похоже, нет никаких. Предложили бы мне на спор деньги поставить, ты уж не обижайся, поставила бы на твой проигрыш. Ты мне нравишься, Заводная Птица, но я не хочу из-за тебя разориться.
– Все ясно, что уж тут…
– Не хочу смотреть, как ты пропадаешь, и переживать тоже больше не хочу. Поэтому я и подумала: надо возвращаться в мир, где все более-менее нормально и не так наверчено. Хотя не встреть я тебя здесь, у этого заброшенного дома, – может, ничего бы и не было. В школу бы я точно не вернулась. Так бы и путалась во всей этой чертовщине. Выходит, ты мой благодетель, Заводная Птица, – сказала Мэй. – Да и тебе от этого какой-то прок был, так ведь?
Я согласно кивнул головой. Давненько, однако, меня никто не хвалил.
– Пожми мне руку, – попросила Мэй.
Я пожал смуглую ладошку девчонки и еще раз отметил про себя, какая маленькая у нее рука. Почти детская.
– До свидания, Заводная Птица, – снова проговорила Мэй. – Почему же ты не поехал на Крит? Почему не сбежал отсюда?
– Но я же не ты. Не могу выбирать, на что делать ставку.
Мэй убрала руку и уперлась в меня взглядом, точно рассматривала какую-то диковину.
– До свидания, Заводная Птица! Увидимся когда-нибудь.
Дней через десять заброшенный дом полностью разобрали – на том месте теперь красовался голый пустырь. Дом исчез как по мановению волшебной палочки. От колодца тоже следа не осталось – засыпали, сровняли с землей. Свели под корень деревья и цветы в саду, статую птицы увезли куда-то – наверное, на свалку. Может, для нее это и лучше. Простую изгородь, отделявшую сад от дорожки, заменил глухой высокий деревянный забор, за которым ничего не было видно.
Как-то вечером в середине октября я пошел в муниципальный бассейн поплавать. В тот час там никого не было, я оказался единственным посетителем. В воде, как мираж, предо мной возникла странная картина. В бассейне, как всегда, приглушенно звучала музыка. Что-то из старых вещей Фрэнка Синатры – то ли «Мечта», то ли «Девчонка в голубом». Не вслушиваясь, я медленно, раз за разом, проплывал двадцатипятиметровку туда и обратно. Тогда и явилось это видение. Или, может быть, откровение на меня сошло.
Я вдруг обнаружил, что нахожусь в огромном колодце. Плаваю не в бассейне, а в колодце с тяжелой и теплой водой. Я совершенно один, плеск воды со всех сторон кажется каким-то необычным, не таким, как всегда. Я остановился и, спокойно покачиваясь на воде, не торопясь, огляделся, потом перевернулся на спину и посмотрел вверх. Вода держала на поверхности, не требуя от меня никаких усилий. Все тонуло в густом мраке, лишь наверху, прямо надо мной, рисовался четко очерченный круг неба. Но, как ни странно, страха не было. «Что ж, колодец как колодец, я тут плаваю. Само собой, ничего особенного». Скорее было удивление, которого прежде я не чувствовал. Мой колодец – один из множества существующих в мире, а я – один из множества живущих в этом мире людей, каждый из которых сам по себе, со своим собственным «я».
В круглом окошке неба ярко блестели звезды. Им не было числа: казалось, сама вселенная взорвалась и разлетелась на мельчайшие осколки. Звездное сияние пронизывало темноту, слоившуюся в царившем вокруг безмолвии. Сверху доносился шум ветра, гулявшего над колодцем. За его порывами слышался чей-то голос – он звал кого-то. Очень давно я где-то слышал этот голос. Я хотел крикнуть в ответ, но не услышал себя. Видимо, в мире, где я оказался, голос просто тонет в воздухе.
Колодец – ужасно глубокий. Пока я глядел вверх, верх и низ как-то незаметно поменялись в голове местами, и стало казаться, что я смотрю вниз через высоченную трубу, с самой ее верхушки. Несмотря на это, мне уже давно не было так спокойно и мирно. Раскинув в воде руки и ноги, я дышал глубоко и размеренно. Изнутри по телу разливалось тепло. Тело стало легким, словно что-то незаметно поддерживало его снизу. Это что-то окружало меня, удерживало на воде, охраняло.
Не знаю, сколько прошло времени, но незаметно наступил рассвет. Появившаяся по краям висевшего надо мной круга тусклая лиловая каемка стала менять оттенки и медленно расширяться, заставляя звезды блекнуть. Самые яркие из них еще какое-то время оставались на небе, но и они в конце концов потускнели и погасли. А я, лежа на спине в тяжелой воде, разглядывал показавшееся солнце. Оно не ослепляло – какая-то неведомая сила, словно надев на глаза темные очки, защищала их от беспощадных лучей.
Через несколько минут солнце уже висело над самым колодцем, и тут огромный огненный шар стал меняться – едва заметно, но совершенно отчетливо. За мгновение до этого произошло нечто удивительное – ось времени будто содрогнулась от мощного толчка. Затаив дыхание и напрягая зрение, я пытался понять, что происходит. Наконец, на краю солнечного диска, справа, возникла темная тень, напоминающая родимое пятно. Как солнце народившегося дня только что размывало ночной мрак, так и это пятнышко стало понемногу закрывать солнечный свет. «Затмение», – подумал я. Светило меркло прямо на глазах.
Но то было не настоящее затмение. Поглотив примерно половину солнечного диска, темное пятно внезапно перестало расти. Кроме того, пятно не имело четких очертаний, как бывает при обычных солнечных затмениях. То, что я видел, только походило на затмение. Такое слово на самом деле здесь не подходило, и я понятия не имел, как можно назвать это явление. Я прищурился и, как в тесте Роршаха, пробовал разгадать смысл, скрытый в форме появившегося пятна. У него же есть форма, но в форме заключено и нечто иное; в нем есть что-то и в то же время нет ничего. Я так погрузился в созерцание формы пятна, что уже не был уверен, существую ли я на самом деле. Сделав несколько глубоких вдохов и утихомирив лихорадочно бьющееся сердце, медленно пошевелил в тяжелой воде пальцами рук, чтобы снова убедиться, что существо в повисшем мраке – действительно я. Все в порядке. Это в самом деле я. Муниципальный бассейн – он же колодец; я наблюдаю затмение солнца, а может, вовсе и не затмение.