скими полками. Проходы имелись только через каждые десять полок; прочие были сдвинуты вместе, словно старая мебель в чулане. Джейн шла вдоль них, читая таблички, пока не нашла искомое, и щелкнула выключателем на торце полки. Загудел скрытый моторчик. Медленно и неуклюже соседние полки раздвинулись, закрывая существующий проем и открывая новый там, где ей понадобилось.
Все книги были старые и потемневшие от времени. Некоторые скреплялись бечевкой или резиновыми бинтами, столь древними, что рвались от одного лишь прикосновения, но не отваливались, поскольку за десятилетия намертво приросли к обложкам. Наиболее ценные экземпляры содержались в специальных контейнерах из картона, аккуратно перетянутых лентами. Но и эти тлели внутри контейнеров, медленно превращаясь в прах, неумолимо окисляясь, как и все книги, в процессе столь неминуемом, что Джейн чуяла его запах — флер увядания, липнущий к стопкам книг, — словно дым от сжигаемого вдалеке сена. Все книги, без исключения, постепенно умирали.
Так что Джейн не совершила никакого святотатства, срезав бритвенным лезвием с корешка защитную полоску со штрих-кодом на заранее намеченном томе.
Связной встретил ее у главного лифта. На нем была потертая коричневая летная куртка с нашивками времен Броселиандской кампании, старые джинсы и еще более старые ботинки.
— Пак Алешир, — представился он. — Товар при тебе?
— В сумке.
— Тогда пошли.
Пак оказался тем самым контрольным образцом с лекции по хирургии. Глаза у него были темные, слишком серьезные, почти немигающие.
— Когда я видела тебя в последний раз, ты стоял голышом рядом с трупом, — сказала Джейн, чтобы хоть как-то его развеселить.
Он посмотрел на нее и ничего не ответил.
Так, в молчании, они поднялись на десять этажей и перешли по воздушной галерее в Хиндафьялль, где сели в громыхающий общественный лифт и доехали в нем до улицы.
— Почему нельзя было просто спуститься вниз из нашего вестибюля? — выразила недоумение Джейн.
— Это территория Мямли. Ты и вправду ничего не знаешь, если хочешь сунуться в его охотничьи угодья ночью.
— А-а.
В вестибюле Хиндфелла царили пустота и уныние. Витрины магазинов на ночь были очищены от товаров, а одинокий гном в красной форме привратника зевал и не обращал на них ни малейшего внимания. Газетный лист расправил крылья и бросился на Джейн, когда Пак открыл дверь, но был пойман поперечным потоком воздуха, вильнул вбок и впечатался в стену. Джейн поплотнее запахнула на себе парку.
Они ступили в темную, жутковатую пустоту. Свет уличных фонарей безуспешно пытался достичь земли. Неоновые лампы мутно отражались в лоснящемся от дождя асфальте. В воздухе раздавалось ворчание невидимых чудищ и омерзительный булькающий смех гоблинов из бара на ближайшем углу. Где-то распахнулась дверь, выпустив наружу обрывок музыкальной фразы, затем снова захлопнулась, поглотив его. На улице не было ни души.
Джейн приходилось семенить, чтобы не отстать от размашисто вышагивающего Пака.
— А ты грубиян, — заметила она.
— А ты богатая сука.
— Что?
— Что слышала. Знаю я вас, выпускниц частных школ в стеганых пуховых парках. Вы смеетесь над такими, как я, потому что у моей куртки рукава по швам расползаются и я вынужден браться за любую работу, какая подвернется. Нет, вот что я тебе скажу. Есть худшие способы заработать деньги, чем стоять голышом рядом с трупом, как ты только что деликатно заметила. И то, что я зарабатываю, идет на оплату моего образования, а не на лишнюю порцию пикси-порошка.
— Я никогда…
— Конечно, конечно. — Ярость Пака угасла так же враз, как и вспыхнула. Он втянул голову в плечи. — Забудь, что я сказал. В любом случае это не мое дело.
Над проплывающими мимо магазинами ярко горели вывески: «Амброзиус», «Дедушкина форель», «Гномологика», «Три туфельки», — но сами магазины темнели, словно зарешеченные пещеры.
— Вот мы и пришли.
Целью их путешествия оказался каменный дом с остроконечной крышей и терракотовой отделкой фасада. Он был зажат между двумя небоскребами, одинокий призрак ушедшей эпохи. Первый этаж изуродовали граффити. Под прикрытием ступеней сбилась в кучку пятерка пивных бутылок.
— Она ждет нас, — сказал Пак. И постучал.
Дверь отворилась.
За ней оказалась одна большая комната, холодная и неосвещенная. Внутренние перегородки были сломаны. В тусклом свете уличных фонарей Джейн смутно различала кирпич, следы гари, гниющий матрас и песчаниковый валун в два ее роста высотой.
Камень стоял неподалеку от выложенного плиткой очага.
Дверь захлопнулась, заключив их в черноту.
Во внезапном приступе паники Джейн сообразила, до какой степени она положилась на милость Пака. Здесь с ней могло случиться все что угодно. Какой надо быть дурой, чтобы поставить себя в подобное положение!
— Обычно здесь не так плохо, — вполголоса произнес Пак. — Черт! — Пластиковая бутылка загремела и покатилась от удара его ботинка. — Эй ты, старая психопатка! Мы здесь — включи свет, твою мать!
Отсутствие освещения усиливало запахи: гнили и плесени от матраса и от обоев, горечи обугленного дерева — и над всем этим всепроникающий смрад рептилии. Уж не водятся ли в этих развалинах змеи? Джейн отчаянно надеялась, что не водятся.
— Одну секунду, пожалуйста.
Ровный, бесполый голос исходил из сердца живой темноты. Послышался металлический лязг, донесся запах керосина, чирканье серной спички. Вспыхнул свет, ослепил, принял форму зажженной лампы. Лампа повисла в пустоте, удерживаемая костлявой коричневой рукой. Тень от камня метнулась к ним и затем прочь.
— Можете теперь приблизиться к нам.
Позади лампы — Джейн сузила глаза в щелочки, чтобы хоть что-нибудь разглядеть, — парило призрачное лицо. Пергаментная кожа обтягивала голый череп. Это была маска старой карги: высокий лоб, тяжелые веки, погруженные в глубокую тень. В уголках глаз поселились эоны усталости. Старуха носила черную водолазку, так что верхняя часть тела только подразумевалась, но оставалась невидимой. О теле ниже талии девушка могла только гадать.
— Где оно? — зашевелился безгубый рот.
Выражение, разлившееся по старушечьему лицу, когда Джейн достала книгу из сумочки, показалось ей голодным, как новорожденное пламя свечи.
Существо протянуло вперед руку.
Джейн вложила в нее подношение.
Тварь приблизила книгу к носу, понюхала. Затем быстро перелистала ее, вырвала три страницы и запихнула их в рот. С кислым выражением прожевала. Пролистав вперед, заколебалась над новой страницей, потом решительно вырвала и тоже съела. Наконец она вырвала страницу в конце, из указателя имен. Когда ее рот снова опустел, она вернула книгу Джейн.
— Остальное не представляет для меня интереса. — Коричневая рука исчезла и вновь возникла с конвертом. — Здесь ваше вознаграждение. Надеюсь, что вас устроит.
Джейн, не открывая, сунула конверт в сумочку. Она поколебалась, затем спросила:
— Зачем вы это делаете?
— Две страницы содержали имя. Я хочу, чтобы оно было забыто.
— Но почему вы их съели?
— Я истребляю свое прошлое.
— Но почему?
С сухим шелестом, словно шелк по мрамору, лицо подплыло к ней ближе. Челюсть отвисла в пародии на отчаяние, затем рот сжался в поистине устрашающей решимости.
— Я чую железо, холодное железо, тяжелую судьбу и предательство. — Она рывком поднесла лампу к лицу Джейн. — Ты не одна из моих детей! Что ты здесь делаешь?
Джейн в испуге пожала плечами.
Лампа убралась.
— Это не важно. Сядь у огня, и я расскажу тебе все.
Она сунула лампу в пустой камин, взметнулись тени. Из ниоткуда хозяйка извлекла два маленьких стула.
— Черт, только время терять, — проворчал Пак, пока они с Джейн неловко усаживались.
Из каминной трубы дохнуло холодным ветром, но сажу не подняло. С тех пор как здесь обитал огонь, прошло очень много времени.
Хозяйка не садилась.
— Все не так, как было, — сказала она. — Я прошу вас вообразить себе эпоху, когда не было жилищ выше длины копья, машин сложнее ткацкого стана, календарей, кроме самой луны. В ту пору все женщины жили в гармонии.
Пак фыркнул.
— А мужчины?
— Мужчин не было. Мы их еще не изобрели. — Лицо глянуло на песчаниковый валун и перекосилось. Камень не отражал света, но впитывал его весь, темнота внутри темноты. — Это был мой грех, разделение женщин на самцов и самок. Это был первый грех и самый ужасный, поскольку именно он привел Колесо в движение.
Щелкнула дверца шкафчика, хозяйка извлекла графин резного стекла и налила себе выпить. Щипцами достала лед из ведерка, положила крышку на место. Затем грациозно проплыла к камню и со скользящим звуком трижды обогнула его. Каждый раз, появляясь на свету, лицо и руки поднимались все выше в сумрак.
— Тогда я была могущественна, да, и красива так, как вы и представить себе не можете, прекрасная и бледная, как Госпожа Смерть. В те далекие времена у нас не было правителей, не было иного авторитета, кроме чести и старости, но мое положение среди сильных было великим, и за мои совершенства Совет Семерых сделал меня своей ламией.
Она подождала, когда Джейн спросит:
— А что такое ламия?
Шелест, словно от сухих газет. Лицо поднялось чуть выше.
— Это был очень высокий титул, дитя. И огромная ответственность. Ибо в те времена мы владели такими магическими силами, каких в этот печальный и разочарованный век даже и не помнят. Вот этими двумя руками, — она подняла ладони кверху, — я могла повелеть горам открыться, а морям расступиться. Я призывала звезды на землю, чтобы гулять и разговаривать с ними и набираться у них ума. В те времена никто не умирал. В этом не было нужды…
С дребезжанием и шкворчанием возле ног Джейн включился электрообогреватель. От неожиданности она в испуге уставилась на него. Нагревательные спирали светились красными нимбами, отбрасывая на стену тусклый багровый свет. Пятно на обоях сжалось и пропало. Джейн пропустила несколько слов.