Сирин дышала часто и неглубоко.
— Как красиво! — прошептала она.
— Так всегда говорят дамы. — Мерзильо испустил долгий глубокий вздох. — И разве могут они говорить иначе, не так ли? А вот у кавалера вряд ли найдется шанс озвучить собственное мнение на этот счет.
— Пардон? — не поняла Джейн.
— Ну, мы ведь не переживаем финала. У дамы была долгая ночь, и очень скоро ей придется нянчить выводок из десятка детенышей, так что ей требуется энергия. Она должна что-то есть.
— Это чудовищно! — воскликнула Джейн.
Сирин промолчала.
— Ну, с вашей точки зрения — возможно. Но их нельзя за это винить — дам-то. Такова наша физиология. Дамы над ней не властны. — На мгновение Мерзильо уныло погрузился в себя. Затем с видимым усилием выпрямился. Медленно пожал плечами. — Ладно. Слушай, мне жаль, если я тебя расстроил. Это просто такая тема, ты понимаешь?
— Понимаю.
— Без обид?
Он протянул руку.
— Без…
— Джейн! — Сирин сгребла Джейн и дернула назад, когда та протянула руку, чтобы пожать протянутую ладонь. Каменные пальцы щелкнули в пустоте.
Мерзильо хихикнул.
— Черт!
Сирин увела Джейн с Колокольни. Гранитные коридоры и мраморные залы Тинтагиля сомкнулись вокруг них с еле заметным «пуфф» затхлого воздуха. Джейн чувствовала себя разбитой и скованной — отходняк. Но она не благодарила Сирин за спасение своей жизни. Джейн знала: пока она молчит, пока между ними держится напряжение, та никуда не денется. А им надо кое-что обсудить.
Они брели по проходу, пригибаясь под каждым вентиляционным коробом, — такой низкий здесь был потолок. Электрические провода крепились на стене по два, по три, свисая петлями над дверями, ведущими в запасные аудитории, превращенные в кладовки. Картонные коробки с устаревшими методичками и поздравительными адресами уныло ждали у дверей, которые для них уже никогда не откроются.
Проход упирался в лестницу, и они уселись на верхней ступеньке. Снизу доносились голоса и временами топот торопливо бегущих ног, но никто не появлялся. Над ними медленно поворачивалось в незримых потоках воздуха пыльное чучело крокодила. Серая набивка вылезала из расползающихся швов.
— Сирин, как ты можешь встречаться с этой тварью?!
Сирин, не поднимая глаз, покачала головой.
Джейн взяла руки подруги в свои. Они были как лед. Сирин похудела, скулы заострились, глаза сделались блестяще-холодными. Нисса выглядела красивой и обреченной.
— Понимаю, это не мое дело. Но ты в последнее время пропускала очень много занятий. Девочки начинают шушукаться. Они говорят, что, если твой средний балл упадет хоть немного ниже, тебя отчислят автоматически.
— Отчислят. Смешно.
— Именно об этом твоем отношении я и говорю! Сирин, послушай, у меня хватает своих проблем, и я не смею слишком сильно влезать в твои. Понимаешь? Если я попытаюсь тебе помочь, не поздоровится нам обеим. Но я твоя подруга. Я могу по меньшей мере предупредить тебя о том, приближение чего очевидно всем, кроме тебя.
Сирин сидела неподвижно словно колонна. Лицо ее было белее соли.
— Я отмечена, — сказала она. — Для Десятины.
«Ты не знаешь», — чуть не сказала Джейн. Но что-то в выражении лица Сирин убедило ее в обратном.
— Откуда тебе известно?
— Я смотрела. Трижды. В девичьем зеркале. В лужице чернил. В пригоршне собственной крови.
— Ты не можешь знать наверняка! Предсказание не точная наука.
— Три-то раза? Точнее не бывает.
Наконец Джейн прорвало. Она плакала, не в силах остановиться.
— Ох, Сирин, что ты наделала! Ты же знаешь, как опасно заглядывать в будущее. Половина из того, что оно показывает, не сбылась бы, если бы ты его не предвидела. — Она выпустила руку подруги, чтобы обнять ее и утешить. Но чувства хлынули через край, и вместо этого она изо всех сил стукнула ее по плечу. — Черт тебя подери! Почему?
— Я не знаю, — бесстрастно произнесла Сирин. — Я вообще не знаю, почему я делаю в жизни то или это. Когда я заглядываю внутрь себя, там одна пустота. Где должно быть что-то, там ничего нет. Почему? Я не знаю. Но почему бы нет?
Крокодил хитро косился на них обеих. В мутном стеклянном глазу мерцала искра иронии, а беззвучный смех грозил растянуть его ухмылку так широко, что вся его серая вата могла вывалиться. Справившись с собой, Джейн вытерла слезы рукавом.
— Еще можно что-нибудь сделать.
— Я уже все сделала. Я даже подумывала купить себе освобождение, а это уже предел.
— Ты могла бы…
— Раз я не собираюсь этого делать, что об этом говорить? — Внезапно Сирин рассмеялась, тряхнула волосами и сказала: — Ни слова больше. Пойдем потусуемся в студенческом центре. Выпьем лимонаду, перекинемся разок-другой в карты, посплетничаем немного. Повеселимся. Мне осталось всего ничего, так что я не хочу тратить ни секунды на бесполезные разговоры.
Закусив губу, Джейн кивнула. Они начали спускаться по лестнице. Крокодил над ними становился все меньше. Джейн чувствовала, как его насмешливый взгляд превратился в точку, моргнул и пропал.
— Сирин? Что ты говорила насчет освобождения? Ты имела в виду, что я могла бы откупиться от Десятины?
— Забудь, что я вообще об этом говорила. Это все равно стоит больше денег, чем у тебя есть.
Как выяснилось, освобождение от Десятины стоило запредельных денег. Джейн задержалась возле кабинета профессора Немезиды, чтобы уточнить размер выкупа, хотя сомневалась, что сумеет сбить цену. Брошюрка с правилами лежала у нее в сумочке в тот вечер, когда Крысякис заявился к ней за перчатками.
Он поймал ее на выходе из анатомички. Металлическая дверь с легким щелчком закрылась за ней, отрезая холодные ряды трупов на оцинкованных столах. Холодильные камеры находились в торце слабо освещенного тупика, и в этот поздний час народу здесь не было. В залах стояла тишина.
Из-за угла, перекрывая проход, на велосипеде выкатилась Мартышка. Крысякис неторопливо шагал рядом с ней.
Джейн остановилась.
Обогнав Мартышку, Крысякис приблизился к Джейн. Она молчала, ожидая, что он ей скажет.
— Ты слышала? — спросил он. — Сирин наркоманка.
— Что? Бред какой-то. — Разволновавшись, поскольку это слишком походило на правду, Джейн продолжала: — Она не стала бы. Сирин не такая.
Мерзавец пожал плечами.
— Верь, чему хочешь. — Дальше по коридору Мартышка оперлась на свой велосипед, глаза ее превратились в два пылающих пятнышка ненависти. — Нам с тобой есть о чем поговорить.
— Я не стану воровать для тебя. Ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра.
— Всегда есть способы уладить дело.
— Я ничего тебе не должна.
— Да? — У Крысякиса подскочили брови. Он протянул ладонь. — Гони перчатки из кожи фавна, и мы квиты. Я уйду из твоей жизни, и ты больше никогда меня не увидишь.
Джейн промолчала. Ей нечего было ему ответить.
Крысякис повернул голову, чтобы проверить, что кругом никого нет, кроме нее и Мартышки. Затем стал медленно расстегивать брюки и, явно уверенный, что ничего на свете нет соблазнительнее, вывалил наружу свое хозяйство.
Джейн почувствовала непроизвольный позыв к рвоте. Пенисы никогда не казались ей привлекательными, но этот был особо уродлив и к тому же отливал зеленцой. Несомненно, из-за того, что представления хозяина о гигиене позволили поселиться там какому-нибудь грибку.
Крысякис наблюдал за ней жадно, по лицу расползалась похотливая улыбка. Пенис твердел коротенькими рывками, будто надуваемая ручным насосом нелепая резиновая игрушка.
— Лучше спрячь его, пока мухи не облепили, — посоветовала Джейн.
Крысякиса перекосило от ярости.
— Ты, притвора! Я видел — тебе понравилось. Ты наглядеться не могла. Ты хотела наброситься на меня прямо здесь и сейчас.
Но тем не менее засунул член обратно в штаны и застегнулся.
— Забавно. Клянусь, я думала лишь о том, что никогда не оказывается под рукой ножниц, когда они нужны.
Крысякис надулся, и ей на мгновение показалось, что сейчас он ее ударит. Но вместо этого он схватил руками ее ладонь и поцеловал пальцы.
— Туше, дорогая госпожа. Но один укол еще не дуэль, как одна схватка не решает исхода битвы. Мы снова встретимся на поле боя — мой бесценный враг.
И он с важным видом зашагал прочь, даже не удосужившись посмотреть, отправилась ли за ним Мартышка.
Едва Крысякис ушел, Джейн нырнула в ближайший туалет помыть руки.
Пол в уборной был выложен плиткой, а стены выкрашены жирной черной краской. Из-под краски отчетливо проступали старательно нацарапанные граффити. Несколько поколений корявых рун просматривались сквозь наслоения краски, своеобразные палимпсесты ярости и легкомысленного бесстыдства. Над раковинами нависали кривые зеркала, так что Джейн пришлось тщательно всматриваться в свое искаженное отражение, чтобы подправить макияж.
Грохнула дверь. То раздувающаяся, то опадающая Мартышка плыла к ней в зеркале.
Мартышка была на взводе: мордочка красная, кулаки сжаты, волосенки дыбом.
— Сука! Шлюха! Убери свои грязные когти от моего милого!
— Забирай. Мне от него ничего не нужно. — Джейн продолжала мыть руки. — Видит Богиня, вы друг друга стоите.
— Как смешно! Знаю я эти твои приколы. — Мартышка заплакала. — Я делала для него такое, чего ты никогда не сделала бы. За миллион лет не сделала бы. Я унижалась ради него.
Джейн закончила споласкивать руки. Она взялась за бумажное полотенце.
— Что ж, продолжай дальше.
— Не говори так. Не смей, черт тебя подери! Предупреждаю тебя.
Мартышка споткнулась и зашаталась. Она ухватилась за край раковины, чтобы удержать равновесие.
— С тобой все в порядке? — осторожно спросила Джейн.
— Мне вдруг показалось, что у меня…
Мартышка затрясла головой. Она явно утратила нить того, о чем говорила, и конвульсивно передернулась. Затем вытащила из кармана жакета завернутый в салфетку предмет.
— Посмотри. — Она развернула салфетку, внутри лежал стеклянный единорог. Она поставила его на полку над раковиной. — Крысякис купил мне это на нашем первом свидании. — Грустная маленькая безделка поймала световой луч, и он затрепетал в танце. — А тебе он что-нибудь когда-нибудь покупал?