Хроники железных драконов — страница 98 из 145

Но тут же — негромкий стук в дверь.

— Ладно, парнишка, можешь выходить.


Официально все беженцы делили пространство — вернее, тесноту — поезда на равных правах. Однако Нат, что и можно было ожидать, выговорил для себя отдельное купе в первом вагоне. Невесело посмеиваясь, он вел туда Вилла.

— Страшно и подумать, в каком виде я завтра проснусь. Чтобы в моем-то возрасте меня катали-валяли les poulettes[30] — можно бы ожидать, что для меня время подобных приключений давно осталось в прошлом.

— Послушай, — прервал его Вилл. — Мне нужно поскорее вернуться к…

— Это уже принято во внимание.

Эффектным жестом заправского фокусника Нат Уилк распахнул дверь купе.

— Папа! — взвизгнула Эсме. В ее руке была банка какого-то питья. — У меня тут вон что, «Айрн-брю».

Пару секунд Вилл стоял молча, а затем кивнул:

— Отличный номер.

— О, со временем ты убедишься, что я и почище номера умею откалывать. — Нат жестом предложил Виллу сесть, Эсме тут же забралась к Виллу на колени и стала глядеть в окно. — Но об этом мы поговорим чуть позже. Сейчас главный вопрос — это почему здешние органы вдруг к тебе привязались?

Вилл пожал плечами.

— Может, кто-нибудь тебя проклял? Или ты нарушил табу? Или тебе что-нибудь напророчили? Не сопровождалось ли твое рождение какими-нибудь чудесами? А как насчет рунических татуировок, третьих сисек и прочих знаков судьбы?

— Ничего такого, о чем бы я знал.

— Ты связан как-нибудь с политикой?

Вилл отвел глаза.

Нат раздраженно посопел носом.

— Слушай, мальчонка, ради тебя я схлопотал коленом в яйца. Ну и где же твоя благодарность?

Эсме попыталась вывернуться из рук Вилла, но он ее не пустил.

— Ты попросил у меня огоньку, а у самого в кармане были спички. Ты знал про Эсме. Это каким же нужно быть идиотом, чтобы не понять, что ты меня там поджидал? Ну ладно, вот он я, здесь. Так чего же ты действительно хочешь?

Совершенно неожиданно Нат разразился смехом:

— Ну и шустер же ты, парнишка! Ну конечно, я тебя ждал.

Он покрутил рукою в воздухе, демонстрируя, что ничего в ней нет, а затем вытащил из уха Эсме визитную карточку. Пока Эсме смеялась и хлопала в ладоши, он протянул карточку Виллу. Там значилось:

ИКАБОД ДУРИЛА

ПРОЖЖЕННЫЙ МОШЕННИК

— Икабод Дурила?

— Мое nom de scene[31], одно из многих, но это не имеет значения. А имеет значение то, что я являюсь полноправным мастером Праведной и Почтенной Гильдии Жуликов, Мошенников и Плутов, и я готов взять тебя в подмастерья.

— А почему именно меня?

— А почему нет? Мне нужен напарник, а ты передо мною в долгу. К тому же… ты уж прости, что я так, в лоб, но с этой твоей проблемой тебе просто необходим постоянный источник дохода.

— А в чем состоит моя проблема? — насторожился Вилл.

— Деньги жгут тебе руки. — Нат вытащил толстый бумажник, покопался в его хрустящем содержимом и извлек стодолларовую купюру. — На, возьми. Если ты сможешь удержать ее хотя бы минуту, она твоя.

Как только Вилл коснулся купюры, она ярко вспыхнула. Не успел он разжать или отдернуть пальцы, как купюра догорела, сморщилась, превратилась в серый пепел, исчезла совсем.

Эсме весело захлопала в ладоши:

— И меня научи! И меня научи такому!

— Вот именно. Как ты это сделал?

— О, это же один из простейших моих фокусов. Постарайся догадаться сам.

Вилл задумался на пару секунд, а затем сказал:

— Когда я вызвал lux aeterna, чтобы зажечь твою сигарету, ты проделал то же самое с этой банкнотой. Возможно, ты держал ее сложенной тут же, в руке. Как бы там ни было, мое собственное заклинание скрыло действие твоего. Только ты не закончил последний слог, опустил нейтральный гласный, легкое такое придыхание. А потом, когда я взял банкноту, ты тихонько издал этот звук, закончив тем самым заклинание. И тут же огонь.

— Браво! Я знал, что делаю хороший выбор.

Устав от всей этой болтовни, Эсме вывернулась из Вилловых рук и снова прилипла к окошку. Снаружи громоздились огромные горы мусора, по ним даже змеились вполне настоящие дороги. Груженные мусором грузовики тяжело карабкались по склонам, переваливали через хребты и пропадали из виду. Между хламными завалами и полотном железной дороги поблескивала сложная сеть ручьев и ручейков, луж и прудов, по берегам которых росли чахлые тростники и ржавели какие-то механизмы. За окном мелькнули голые, прямо из мусора торчащие скалы, неумело размалеванные обычными нехитрыми граффити: «Ура Лемурии», да «Вся власть дуппям»[32], да «Инкубы сосут». Рядом с процессией вразнобой перекошенных телеграфных столбов, шагавших по болоту, почти роняя провода в воду (но никогда не роняя их совсем), с плеском опустился в большую лужу клин диких гусей.

— Странное какое-то место, — заметила Эсме. — А что здесь вообще такое?

— Сейчас, бабуленька, мы проезжаем мусорную свалку «Цепкая трясина». Это крупнейшее в мире искусственное сооружение. Оседлав птицу Рух, ты могла бы ее увидеть из космоса. — Нат благодушно откинулся на спинку сиденья. — Ну что, раз уж все мы теперь одно счастливое семейство, я предлагаю скоротать время, рассказывая всякие истории. О себе самих и о том, откуда мы пришли.

— Лично я пока что ни на что еще не согласился.

— Да ты не спеши, подожди, пока услышишь мою историю. Она непременно тебя убедит.

— Хорошо, — кивнул Вилл. — Я весь внимание.


Я был когда-то вавилонским джентльменом (начал Нат), отнюдь не тем отъявленным негодяем, какого вы видите перед собой в настоящий момент. Я ел из серебряного корыта, ковыряясь в зубах золотой вилкой. Если вдруг посреди ночи мне требовалось помочиться, два лакея приносили ночную вазу, а третий держал мой член и стряхивал потом капли. Для такого, как я, человека, всей душой болевшего за народ, это была не жизнь, а сплошная мука. А потому в один прекрасный момент, когда никого рядом не было, я вылез в окно и сбежал.

Вы, имевшие счастье родиться в небогатых семьях, и представить себе не можете моих тогдашних ощущений. Улицы были пестрым калейдоскопом пешеходов, и я был одним из них, движущейся крупинкой цвета, не лучше и не хуже всех остальных и, о блаженство, никем не замечаемой. Я был пьян от накативших чувств. Мои руки то и дело взмывали в воздух, как птицы. Мои глаза танцевали от предмета к предмету, завороженные всем, что они видели.

Это была сказка, настоящая сказка.

Когда мне надоело идти все по одной и той же улице, я свернул за первый попавшийся угол и по слепой случайности оказался на станции, где и сел на местный до нижнего уровня. Теперь более целеустремленно я доехал на рикше до городской черты и вышел наружу.

Как раз в эти дни к Вавилону пришел табор бродячих фейри, и они раскинули за Вратами из Слоновой Кости гоблинскую ярмарку. Лоточники торговали шиш-кебабом и сахарной ватой, футболками и кашемировыми шалями, талисманами гри-гри и заколдованными мечами, ручными сороками и свечами для ночной службы Высвобождения Быстрой Удачи, целлулоидными куклами и кожаными, ручной работы фигурками верблюдов в сбруе с блестками, выполненными в масштабе один к шести. Музыканты, игравшие на шаранго, наполняли воздух сладостными мелодиями. Я был счастлив как никогда.

— Эй, говнюк! Это я тебе, жопа с ушами! Слушай, когда к тебе обращается дама!

Я недоуменно оглянулся.

— Смотри сюда, мыслитель.

Голос доносился из балагана с ярко размалеванной вывеской «А ну-ка! Подшиби лису!». В клетке, установленной на возвышении, в самом конце длинной брезентовой выгородки лежала, аккуратно подобрав под себя передние лапы и вывесив наружу влажный черный язык, обыкновенная рыжая лисица, лежала и нагло мне ухмылялась. Заметив, что я на нее смотрю, лисица вскочила на ноги и начала бегать из конца в конец клетки, непрерывно при этом болтая:

— Педрила! Засранец! И жена твоя зассыха! Говноед! Член у тебя вялый, как вареная макаронина, и ты бросаешь камни, как девчонка!

— Три за доллар, — сказал фоллет-балаганщик, державший в руке бейсбольный мячик. Затем, приняв мое смятение за скепсис, добавил: — Все по-честному, мсье, — и легонько швырнул мячик в клетку; лисица ловко увернулась, затем носом протолкнула мячик между прутьями клетки, и он упал на землю. — Попадите в лису и получите приз.

Позднее я узнал, что тут была некая хитрость. Хотя с виду казалось, что все прутья стоят на равном друг от друга расстоянии, один из промежутков был сделан чуть пошире — как раз таким, что проходил бейсбольный мяч. Лисице только и нужно было, что избегать этого места, и тогда ей ничто не угрожало. Но даже не зная, что игра эта жульническая, я не хотел в нее играть, меня переполняла нерассуждающая любовь ко всем и ко всему. А уж в такой-то день мне было и совсем невыносимо видеть такое же, как я, живое существо сидящим в заточении.

— Сколько стоит лисица?

— Сет импосибль[33], — ответил фоллет. — Да она вам, сэр, и ни к чему, слишком уж ругается.

Но я уже достал бумажник:

— Берите все, что там есть.

Глаза фоллета стали большими, как суповые тарелки, и по этому признаку я догадался, что несколько переплатил. Но с другой стороны, рассудил я здраво, в саквояже, прихваченном мною из дома, лежит и столько, и два раза по столько, и много, много раз по столько.

После того как фоллет открыл дверцу клетки и торопливо слинял, лисица преклонила у моих ног колени.

— Я, господин, говорила все это просто так, ничего такого в виду не имея, — пропела она сладеньким голосом. — Это была просто такая, ну, знаете, пустая болтовня. Теперь же, когда вы мой хозяин, я буду служить вам правдой и совестью. Прикажите, и я подчинюсь. Я посвящу всю свою жизнь вашему благу, если только вы мне это позволите.