лавой секирой.
Усталость вдруг навалилась на подменыша глыбой.
– Мне и в голову не приходило, что такая простая мысль породит зло, – продолжала ламия. Джейн обнаружила, что ей трудно следить за ходом повествования. Она зевнула, растянула уголки глаз, потрясла головой. Медленно, постепенно тихий монотонный голос убаюкал ее до полудремы, и в этом состоянии ей чудилось, будто вся комната растворяется и неизменным остается только валун.
Джейн стояла на ярко освещенной равнине, а рядом с ней была помолодевшая ламия. Ниже талии ее тело становилось змеиным. Она трижды обвилась вокруг камня. Но она была так красива, так невинно обнажена и так сладко пахла, что девушка совсем ее не боялась. Чешуя ламии блестела, как полированный нефрит, и переливалась на солнце. Зеленые глаза смотрели не мигая.
– Где я? – спросила Джейн.
– Это Омфалос, неподвижная ось. – Голос ламии звучал откуда-то сверху. – Вокруг нее обращается весь мир. Чем дальше от центра, тем быстрее и беспощаднее движение. И тем легче упасть. Оглядись.
Джейн посмотрела. Во все стороны от камня расходился мир. Он был виден ей до самого края. Между городами как на ладони тянулись нити скоростных трасс, а за ними раскинулись горы, океаны и лед. Это было в точности как макеты из гипса и лишайника, какие каждый год готовят второкурсники-геоманты, чтобы на примерах осветить такие темы, как «Электричество на службе промышленности» или «Аллегория просвещает массы».
– Он круглый! – воскликнула она. – Мир круглый!
– Он круглый, потому что это только иллюзия. Мира не существует – ни в каком материальном смысле, – и поэтому он постоянно меняет форму. – Теперь диск вращался, медленно, но заметно двигаясь под усыпанным облаками куполом неба. – Данный видимый образ – то, что мудрые называют Колесом. Ты сейчас видишь бытие таким, каким видит его сама Богиня.
У Джейн закружилась голова. Она быстро отвела взгляд от горизонта, но в желудке сохранилось неприятное ощущение.
В голосе ламии проступило безумие визионера.
– Это я привела Колесо в движение, из-за собственной гордыни и глупости, и была наказана: обречена на то, что мои дети будут ходить на двух ногах, а мои потомки не будут верить мне и станут насмехаться надо мной, и – самое жестокое – обречена на бессмертие, дабы увидеть последствия своих деяний.
Земля теперь вращалась быстрее. Джейн пошатнулась, но устояла.
– В качестве жеста милосердия, чуть менее жестокого, чем само наказание, мне обещано, что однажды, когда я уничтожу последний след своего существования, мне будет даровано исцеление. Но этот день наступит еще очень, очень нескоро.
Над несущейся по кругу землей стонали ветра.
– Тем временем Колесо вращается. Ничтожества возвышаются, а великие низвергаются в ничтожество. Лучшие неизбежно терпят поражение, а дерьмо всегда всплывает наверх. Здесь источник всей мировой скорби – в этом непрестанном вращении, постоянно ускоряющемся, всегда приносящем нас обратно туда, где мы уже были, но повзрослевшими, изменившимися, покрытыми шрамами и исполненными печали. Если бы я только знала, кто мне шепчет, я бы ни за что не стала слушать. И Колесо не пришло бы в движение.
Джейн крепко зажмурила глаза. Голова у нее шла кругом. Она сделала неверный шаг ближе к камню и опустилась на колени, чтобы не упасть.
– Кому принадлежал голос? – спросила она. – Кто искушал тебя?
– Кто на самом деле? Кто наказал меня за то, что я ее слушала? Кто решил привести в движение Колесо и счел, что вину за это надо возложить на меня? Одно и то же лицо.
– Кто?
Голос ламии сделался очень спокойным.
– Кто! Богиня, разумеется. Кто бы еще посмел?
Джейн протянула руку, чтобы опереться о камень. Как только пальцы коснулись его поверхности, вращение прекратилось. Головокружение прошло. Глаза резко распахнулись, и она уставилась снизу вверх на ламию. Вверх – мимо безупречной геометрии ее колец. Мимо томного запаха и изгиба ее живота. Мимо коралловых ореолов ее сосков. Во вселенные ее радужек, в черные провалы ее зрачков.
Ламия улыбалась. Это была теплая и доверительная улыбка, которая светила из самой основы ее существа.
– Ты хочешь меня.
– Да, – недоуменно ответила Джейн. До этого ее никогда особенно не тянуло к представителям своего пола. Мальчики всегда казались ей интереснее. Но ламия завораживала притягательностью андрогина, словно в ней воплощалось все, что Джейн находила привлекательным и в женском, и в мужском теле.
– Тогда поцелуй меня.
Ламия приблизила губы к губам подменыша. Ее губы влажно разомкнулись, за ними мелькнул розовый язычок. С сердцем, трепыхающимся, словно птица в ладонях, девушка беспомощно потянулась вверх к ней.
– Хватит, старая скважина!
Пак схватил Джейн за плечи и рванул на себя. Она задела за оттоманку и упала спиной на пол.
Ламия снова сделалась старой – старой и омерзительной. На кратчайшее мгновение выражение мягкого сожаления скользнуло по маске ее лица и пропало. Она сложила руки, пряча кисти.
– Все, уходим, – твердо произнес Пак.
– Я включу вам свет.
– Не утруждайся.
Пак поставил Джейн на ноги и вывел ее из комнаты. Пока девушка предавалась иллюзиям, дом исцелился. Внутренние перегородки воскресли и покрылись обоями с набивным рисунком. Гости проходили через устланные изящными коврами и обставленные удобной мебелью комнаты. В прихожей канделябры матового стекла мягко освещали им путь. Когда они вышли, пивные бутылки с крыльца пропали. Граффити впитались в камень.
– Она окончательно свихнулась, – сказал Пак, когда они снова оказались на улице. – А эти ее безумные истории! Однако нынешняя телега превзошла все прочие. Если б мне не так сильно требовались деньги, я бы…
Он брезгливо сплюнул. Не замедляя шага, он встряхнул, открывая, летные очки и напялил их. По черной стеклянной поверхности линз скользили неоновые радуги. Теперь Пак походил на зловещее насекомое. В таких очках ночью чувствуешь себя слепым, но поступь фея оставалась решительной и твердой.
– Что она пыталась сделать? – нерешительно спросила Джейн.
Она все еще пребывала в легком обалдении, не совсем уверенная, где настоящее – мир, как она видит его сейчас, или тот, что открылся ей в видении ламии.
Уже давно стемнело. Сверчки и костлявые призраки наводнили улицы, поднимаясь из вентиляционных шахт метро, служебных туннелей и ливневой канализации, образуя небольшие группки у фонарных столбов, наблюдая за происходящим из дверей. На Джейн, пожевывая палец, уставился молодой вервольф. Когда они проходили мимо, он выплюнул фалангу им под ноги.
– Ты не знаешь? – удивился Пак. – Она собиралась…
– Эй, студент! – Рядом притормозил бегемот, и старый седой тролль высунул голову из кабины. Он искоса глянул на них, обнажив бурые зубы и ужасные десны. – Как это тебя еще не вышвырнули? – Он взглянул на Джейн. – У тебя, смотрю, новая подружка?
– Злобный Том, – улыбнулся Пак. Настороженно, неискренне. – Что хорошего слышно?
Они пожали друг другу руки, и Джейн заметила краешек маленького, завернутого в полиэтилен пакета, прежде чем тот исчез в кармане ее спутника. Тролль провел пятерней по испещренной коричневыми пятнами голове и, понизив голос, сказал:
– Ходят слухи, отрава вышла на улицы.
Пак отступил от бегемота.
– Э-э, нет. С этим дерьмом я не связываюсь.
– Никто не просит тебя ни с чем связываться, – раздраженно произнес Злобный Том.
– Найди себе кого-нибудь другого.
– Ладно, ладно.
– Я в этом деле не участвую.
– Нет? Что ж, очень жаль. Там хорошие деньги.
Бегемот нетерпеливо всхрапнул, и Злобный Том выжал сцепление и газанул двигателем, чтоб не заглох. Зыркнув на Джейн, он подмигнул Паку.
– Пора мне. Не пропадай, слышишь?
Когда бегемот уехал, Джейн спросила:
– Что за отрава?
– Плохие новости. Не увлекайся этим.
Они молча вернулись в Хиндфелл и по галерее перешли на Бельгард. Когда Пак уже сворачивал у эскалатора прочь, Джейн сказала:
– Хочу кое-что прояснить. Я не богатая сука, как ты очень деликатно заметил.
Паку потребовалась секунда, чтобы припомнить собственную такую же реплику. Когда это произошло, он нахмурился:
– Эй, я же извинился.
– Послушай меня, ты! Я здесь на стипендии, ясно? У меня больше нет никаких источников дохода. Ни покровителей, ни работы, ни сбережений – ничего. Только стипендия, и университет только что ее отобрал. Так что хочешь жить, умей вертеться. Откуда-то же должны браться деньги?
– Но твоя одежда…
– Я ее украла. Да, шмотки крутые, потому что если уж красть, то лучшее, верно? Я просто хотела, чтоб ты знал. Я не богатая, и вообще… Просто выживаю, как умею.
– Эй, я тоже. – Тон у Пака был изумленный. – В смысле, может я и не стипендиат, но образование значит для меня очень много. Я учусь в Фармакологическом колледже. Через все это дерьмо я прохожу, только чтобы заплатить за него.
– Вот и ладно. Теперь мы друг друга понимаем.
Джейн собралась уходить. Ее слегка колотило, то ли от ярости, то ли от пережитого страха.
Но Пак задержался.
– Эй, послушай. Может, как-нибудь выберемся куда-нибудь? Может, сходим потанцевать? – Он увидел, что она собирается покачать головой, и постучал себя по лбу костяшками пальцев. – Вот идиот – я же тебя еще не обаял. – Он принялся рыться в карманах, охлопывать джинсы, засовывая руки в глубины куртки. – Тебе понравится, это самый надежный талисман из всех существующих. Мне бы только… А! Вот он.
Он извлек из-за пазухи призрак розы. Лепестки были красные, темнее крови, с лиловыми отблесками. Роза слабо, но заметно просвечивала.
Склонившись в глубоком поклоне, он вручил цветок ей.
Когда ее пальцы сомкнулись на стебельке, роза исчезла в воздухе. И Пак оказался прав. Джейн была очарована.
– Ну, так как насчет?..
Он убрал в карман темные очки и пристально смотрел ей в глаза. Его искренность не вызывала сомнений. Вопреки доводам рассудка, Джейн обнаружила, что Пак ей нравится. Под грубой оболочкой таился сильный характер. Более того, она испытывала огромную тягу к нему. Нечто у нее внутри отзывалось на его присутствие.