— Как? — засмеялся Толик.
— Я забыл его завести. На целые сутки опоздал.
— И он остановился?
— К счастью, нет. Завод-то у него рассчитан почти на двое с половиной суток. Видишь, циферблатик вверху? Стрелка показывает, сколько часов прошло с того момента, как завели. Самое большое число — пятьдесят шесть… Правда, у меня он столько не тянет, пружина ослабла. Но двое суток идет…
— А зачем же тогда каждые сутки заводить?
— Для равномерного натяжения пружины, от него точность хода зависит… Закон такой — морские часы следует заводить вовремя. А уж останавливаться они тем более не должны. Ни в коем случае. Пока жив на корабле хоть один человек… Ты это запомни, Толик.
— Запомню… — Толику странной показалась неожиданная строгость в голосе Курганова. — А как он на вас обиделся? Отставать стал, да?
— Нет. Но тикал обиженно… Впрочем, я это, конечно, сам придумал. Потому что кажется иногда, будто и правда он живой… У стариков бывают причуды.
— Никакая это не причуда, — возразил Толик. — И никакой вы не старик.
— Ну-ну…
— Любимые вещи у каждого человека есть.
— Ты прав, как всегда… Но для меня хронометр — исключение. Вообще-то я к вещам спокойно отношусь. Сам видишь, живу не роскошно… Да оно и к лучшему.
Толику показалось, что Курганов стал говорить иначе. Будто настроение у него испортилось. Может, оттого, что глотнул лишнего? Но он же ничуть не пьяный.
Курганов принял, наверно, молчание Толика за вопрос. И хмуро объяснил:
— Чем больше вещей, тем жить хлопотнее… И тем обиднее с ними расставаться.
— А зачем расставаться-то? — Разговор Толику нравился все меньше.
— Так… Когда-то приходится. С собой не унесешь.
— Куда?
Курганов молчал.
«Я понял, — хотел сердито сказать Толик. — Но зачем вы про это? В такую хорошую ночь…» Однако в этот момент Курганов коротко вздохнул и опять надолго закашлялся. А потом сказал слабым, но уже повеселевшим, прежним голосом:
— Прости ты меня. Что меня потянуло на дурацкие разговоры? Обещал рассказы о морях-океанах, а ударился в гнилую философию… Тебе о таких вещах думать рано.
— А о морях-океанах еще спросить можно? — оживился Толик.
— Разумеется! Это самая подходящая беседа, если спать не хочется.
— Не хочется… После экватора Крузенштерн и Лисянский пошли в Бразилию?
— Да. К острову Святой Екатерины. Там они застряли на несколько недель из-за нового ремонта. У «Невы» в мачтах гниль обнаружилась… Ты ведь помнишь, что Лисянский покупал эти корабли в Англии, специально туда ездил?
— Помню… Неужели в России своих кораблей не было?
— Годных для такого плавания тогда не было. Представляешь, до чего довели русский флот доблестные царские адмиралы?
— Но и английские корабли оказались не очень-то…
— Да, с ними хватило хлопот… Но не это было самой большой неприятностью.
— А что?
— Причины всех бед обычно в самих людях…
— А у Нозикова ничего про это не написано.
— Про это пишут вообще неохотно. Особенно в детских книжках. Ссора Резанова с моряками не украсила экспедицию…
— Значит, во всем Резанов виноват, да?
— Ну, Толик… Дело это давнее, кто может сказать точно? Особенно вот так: «Во всем виноват». Это все равно что приговор произнести…
— Но вы же пишете.
— Я потому и пишу целую повесть, что не могу сказать двумя словами, кто виноват. Да и в повести не могу. Книжка — это ведь не суд. Я пытаюсь представить, как это было… Как мне кажется… Другие писали по-иному. В конце прошлого века было много споров, кто прав: Крузенштерн или Резанов? Статьи печатались в журналах… Многие ученые были за Резанова…
— Но вы-то за Крузенштерна, правда?
Курганов улыбнулся:
— Вспоминаю себя в детстве. Тоже любил определенность: где враги, а где наши… Да, я считаю, что не надо было Резанову лезть в начальники экспедиции.
— А почему он лез?
— Тут и дирекция компании, и Морское министерство во многом виновато. И царь. Сперва полным командиром над экспедицией утвердили Крузенштерна. Вручили инструкцию. А потом ему в спутники дали Резанова — назначили посланником в Японию и главным начальником и ревизором всех владений Российско-Американской компании. Резанов-то был один из самых крупных ее акционеров. И у него тоже оказалась инструкция с командирскими полномочиями.
— А кто это такие? Ак… кци…
— Владельцы ценных бумаг. Акция — это… ну, вроде облигации, что ли. Сколько было у компании капиталов, на такую сумму и акции были выпущены. Чем больше их у человека, тем больше у него власти в компании и прибылей от нее… А Резанов женился на дочери Шелехова, который эту компанию основал. Помнишь?
— Помню… Значит, он больше всего о выгоде думал?
— Думал, конечно… Однако не так все просто. У Резанова был характер сложный, непостоянный. Часто он поддавался настроению. Мог из-за раздражения, из-за высокомерия и про выгоду забыть… Мог и вообразить себе Бог знает что, и сам верил выдумкам. С одной стороны, вроде бы неглупый человек был и за дело болел. А с другой… В общем, я считаю, что капитан Головнин правильно писал о нем…
— Арсений Викторович! А нельзя, что ли, было, чтобы Крузенштерн командовал морскими делами и научными, а Резанов торговыми и этими еще… посольскими?
— Ты разумно рассуждаешь… Может быть, так же рассуждало начальство и сам царь, когда выдавали инструкции. Мы, мол, никого не обидим, а в пути они сами договорятся.
— Не договорились?
— Нет. Крузенштерн — он тоже ведь был характер непростой. Ну и пошли стычки. Из Бразилии Резанов уже писал царю жалобы на Крузенштерна…
После стоянки у острова Святой Екатерины опять началось плавание в океане. Обошли мыс Горн. Моряки были заняты вахтами, корабельными делами, вместе с учеными ставили разные опыты: океан-то был почти не изучен… А для посланника и его спутников постоянных занятий не находилось.
Маялся от безделья и граф Толстой. Был он приписан к свите посланника, но с его превосходительством скоро поссорился. Готов был поддержать всякий спор офицеров с Резановым. Однако моряки не любили посланника за его вельможные вмешательства в корабельную жизнь, а граф ссорился из-за вздорности натуры…
Я к тому про графа вспомнил, что не обошлась без него и ссора, когда стояли у острова Нукагивы. В Тихом океане…
Полосное железо
— Когда пишут про стоянку «Надежды» и «Невы» у Нукагивы, чаще всего увлекаются описанием тропической природы, жизни туземцев, разными приключениями. Обязательно рассказывают про англичанина Робертса и француза Кабри, которые неведомыми путями попали на остров, прижились там, обзавелись семьями, но между собой все время враждовали…
— Да! — оживился Толик. — Француза потом случайно увезли на «Надежде»…
— Скорее всего, он сам постарался таким образом исчезнуть с острова, боялся Робертса. Но Бог с ним… Ты, конечно, читал, как моряки путешествовали по острову, как потом чуть не поссорились с туземцами, как были в гостях у короля Тапеги. Ученые собрали на Нукагиве богатейший материал о жизни островитян, про это есть даже в книжке Нозикова… Но почти никто не пишет, что именно там произошли события, которые чуть не погубили экспедицию…
— А вы про это написали, да?
— Да… То есть не совсем. Только черновик. Это как раз то, что у меня еще не до конца сделано. Запутанные события, и рассказывают о них по-разному…
— Кто рассказывает? — Толик приподнялся на подушке.
— Прежде всего Шемелин… В его «Журнал путешествия россиян вокруг света», который был напечатан, этот рассказ не вошел. Видимо, из цензурных соображений. Но я до войны видел в Ленинграде рукописный дневник Шемелина.
— Где? У того капитана?
— Нет, что ты… В Публичной библиотеке, в отделе рукописей… В дневнике про случай на шканцах «Надежды» написано подробно. И, конечно, Шемелин во всем обвиняет Крузенштерна и других офицеров. Надо сказать, убедительно пишет, он был умный человек… Беда только, что Крузенштерна он терпеть не мог, а к Резанову привязан был всей душой.
— Но, может, он и не виноват, — задумчиво сказал Толик. — Если привязан…
— Кто же говорит, что виноват?.. Просто когда историки разбирают этот случай, они все время ссылаются на Шемелина… Но есть еще один дневник, небольшая тетрадь с неразборчивым почерком. Ее писал Макар Иванович Ратманов.
— Вы ее тоже читали?
— Да… Я тогда старался все, что можно, об этом плавании разыскать… Ратманов пишет совсем иначе.
— А вы кому верите? Ратманову, да?
— Я, Толик, обоим верю, не удивляйся. Они, по-моему, добавляют друг друга. Каждый со своей стороны… Но Ратманов полностью прав в одном: капитан на корабле — полный командир и требует уважения. Резанов же, видимо, считал, что «его превосходительство» всегда выше «его высокоблагородия».
— А еще у него инструкция была, да?
— Из-за нее-то и вышел тот отчаянный спор…
Курганов замолчал, и Толик испугался, что он скажет: «Ну, хватит на сегодня». И попросил жалобно:
— Может быть, вы прочитаете, что там было? Спать все равно не хочется…
— Я же говорю, еще не дописал. Если хочешь, я так расскажу, без черновика… Но близко к тому, как пишу…
— Когда пришли к Нукагиве (сперва «Надежда», а через несколько дней «Нева»), первая задача была запастись свежими продуктами. И Крузенштерн отдал приказ, чтобы ни один человек на корабле ничего у жителей острова для себя не выменивал. Соблазны-то были великие: каждому хотелось привезти домой заморские диковинки — раковины, кораллы, туземную утварь… Представляешь, что началось бы, если каждый кинулся бы торговать с нукагивцами сам по себе, когда еще не получена провизия? Островитяне моментально взвинтили бы цены, никакого железа не хватило бы для уплаты за кокосы и овощи.
— Железа?
— Ну да… Моряки расплачивались с ними обломками обручей.
Толик растерянно заморгал:
— Это же обман…
— Ну, почему обман? Чем еще было платить? Ассигнациями с портретом Екатерины? Зачем они островитянам? Медными монетами? А они там для чего? На шее носить?.. А железо нукагивцам было необходимо для ножей, для копий… За ценные вещи моряки платили, конечно, другими товарами: топорами, сукном… Ты что морщишься, Толик? Лежать жестко? Или болит чт