открытке нет. Обычный, черт возьми, цветок».
Дело за малым: написать текст.
В кабинет вошла Брайони, и я поспешно спрятала свои заметки в папку. Может, оно и неправильно — посвящать рабочее время решению личных проблем, но чем глубже я вдавалась в дело О’Киф, тем сложнее было не думать о матери. Как бы глупо это ни звучало, ниточка, которая вела к ней, давала мне надежду на спасение души. Если уж я обязана представлять интересы женщины, которая мечтала, чтобы ее ребенок не рождался на свет, в качестве противовеса я могла хотя бы найти собственную мать и поблагодарить ее за иной ход мыслей.
Секретарша бросила мне на стол конверт из пеньковой бумаги.
— Послание из ада, — сказала она.
Обратным адресом значилось: «Букер, Худ и Коутс».
Разорвав конверт, я прочла исправленный список свидетелей.
— Это что, шутка такая? — пробормотала я и ринулась к вешалке за пальто. Самое время нанести Шарлотте О’Киф визит.
Дверь мне открыла девочка с синими волосами, и я добрых пять секунд таращилась на нее, пока не узнала старшую дочь Шарлотты — Амелию.
— Что бы вы ни продавали, — сказала она, — нам этого не надо.
— Тебя зовут Амелия, правильно? — Я натянуто улыбнулась. — А меня — Марин Гейтс. Я адвокат твоей мамы.
Она придирчиво осмотрела меня с головы до пят.
— Да мне-то что. Мамы нет дома. Я нянчусь с сестрой.
Из глубины дома донеслось:
— Со мной не надо нянчиться!
Амелия снова перевела взгляд на меня.
— Ну да, я не нянька. Я скорее сиделка.
В дверной проем вдруг просунулось твое личико.
— Привет! — сказала ты с улыбкой. У тебя не хватало переднего зубика.
Я подумала: «Присяжные будут от тебя в восторге».
И тут же возненавидела себя за эту мысль.
— Что-нибудь передать? — спросила Амелия.
Ага, подумала я, передай. Передай, что ее муж выступит свидетелем со стороны защиты!
— Я бы хотела побеседовать с ней лично.
Амелия пожала плечами.
— Нам нельзя пускать в дом незнакомых людей.
— Но мы же ее знаем, — возразила ты и потащила меня через порог.
Я почти никогда не имела дела с детьми, а учитывая мои темпы, расширить опыт мне, возможно, и не удастся. Но что-то такое было в твоей руке, взявшей мою, такой мягкой, как кроличья лапка, и, кто знает, такой же счастливой… Я позволила тебе усадить меня на диван в гостиной. Осмотревшись, я увидела фабричный коврик с восточным узором, пыльный экран телевизора и потрепанные картонные коробки с настольными играми на камине. Судя по внешнему виду, больше всего здесь любили «Монополию». И сейчас доска с фишками лежала на кофейном столике перед диваном.
— Можете поиграть за меня, — предложила Амелия, скрестив руки на груди. — Все равно коммунистические взгляды мне ближе, чем капиталистические.
С этими словами она исчезла, оставив меня наедине с доской.
— Знаете, какую улицу чаще всего покупают? — спросила ты.
— А разве не все одинаково?
— Нет. Надо же учитывать карточки «Выбраться из тюрьмы» и прочее. Улицу Иллинойс.
Я оценила расстановку сил: ты построила три гостиницы на Иллинойс-авеню.
А Амелия завещала мне жалких шестьдесят долларов.
— Откуда ты это знаешь?
— Прочла в книжке. А мне нравится знать то, чего никто больше не знает.
Уверена, ты и так знала куда больше, чем мы все. Меня приводил в замешательство тот факт, что у шестилетней девочки, сидевшей рядом со мной, словарный запас был на уровне моего.
— Тогда расскажи мне что-нибудь новенькое, — попросила я.
— Слово nerd[7] изобрел Доктор Зюсс,[8] — сказала ты.
Я расхохоталась.
— Что, правда?
Ты кивнула.
— Да, в книжке «Если бы я был директором зоопарка». Хотя мне она нравится меньше, чем «Зеленые яйца с ветчиной». Детская книжка, в общем-то. Я больше люблю Харпер Ли.
— Харпер Ли?
— Ага. Вы разве не читали «Убить пересмешника»?
— Конечно, читала. Но мне трудно поверить, что ты ее читала.
Это был мой первый разговор с девочкой, оказавшейся в эпицентре нашего иска, и я поняла одну исключиткльную вещь: ты мне нравилась. Ты очень мне понравилась. Ты была непосредственной, смешной и умной. Ну да, кости ты ломала чуть чаще, чем все остальные. Мне понравилось, что ты не придаешь своей болезни особого значения. Примерно в той же мере мне не нравилась твоя мать — за то, что только о болезни и думала.
— В общем, ладно. Была очередь Амелии. Значит, вы бросаете кость.
— Знаешь что? — Я посмотрела на доску. — Терпеть не могу «Монополию».
И я не солгала. Скверные воспоминания из детства: мой кузен жульничал, когда его назначали банкиром, и играли мы по четыре ночи кряду.
— Хотите сыграть во что-нибудь другое?
Обернувшись к камину, облицованному мелкими искусственными камушками, я заметила кукольный домик. Он был точной миниатюрной копией вашего дома: те же черные ставни и ярко-красная дверь, те же цветочные кустики и длинные ковровые дорожки.
— Вот это да! — воскликнула я, почтительно касаясь черепицы на крыше. — Потрясающе!
— Это мой папа сделал.
Я приподняла домик вместе с подставкой и водрузила его на доску «Монополии».
— У меня тоже был кукольный домик.
Это была моя любимая игрушка. Я помнила крохотные креслица из красного бархата с заклепками, помнила старинное пианино, игравшее само по себе, стоило повернуть ключик. Ванну на львиных лапах и разноцветные полосатые обои. Домик был выдержан в викторианском стиле, ничего общего с нашим современным жилищем, и все-таки, расставляя кроватки, диванчики и кухонную мебель, я воображала, что это некая параллельная вселенная, дом, в котором я могла бы жить, если бы меня не отдали на удочерение.
— Посмотрите-ка, — сказала ты и показала мне, что на малюсеньком фарфоровом унитазе поднимается сиденье. Интересно, а мужчины-куклы тоже забывают его опускать?
В холодильнике хранились крошечные деревянные отбивные и молочные бутылочки, яйца в лотке напоминали жемчуг. Раскрыв плетеную корзинку, я увидела там две спицы-щепки и клубок ниток.
— Тут живут сестры, — пояснила ты и положила матрасики на сдвоенную железную кроватку на втором этаже. — А тут спит их мама. — В соседней комнате стояла двуспальная кровать, где ты разместила две подушечки и нелепое стеганое одеяло размером с мою ладонь. Затем ты взяла еще одно одеяло и еще одну подушку и постелила на розовом ситцевом диване в гостиной. — А это для папы.
«О господи, — подумала я, — досталось же тебе от них!»
В этот момент дверь открылась, и в дом вошла Шарлотта, неся в складках своего пальто порывы зимнего ветра. На обеих руках ее болтались зеленые пакеты с продуктами. Пакеты подлежали вторичной переработке, отметила я.
— А, так это ваша машина, — сказала она, опуская продукты на пол. — Амелия! — крикнула она. — Я пришла!
— Ага, — безо всякого энтузиазма отозвалась сверху девочка.
Возможно, вредили они не только тебе.
Шарлотта, склонившись, чмокнула тебя в лобик.
— Как дела, солнышко? Вы играете с кукольным домиком, да? Сто лет его не видела…
— Мне нужно с вами поговорить, — сказала я, привстав.
— Хорошо.
Шарлотта нагнулась поднять пакеты. Я помогла ей донести их до кухни, где мы стали разгружаться: апельсиновый сок, молоко, брокколи. Макароны с сыром, средство для мытья посуды, пластиковые пакетики.
«Баунти», «Джой», «Лайф»: названия сами складывались в рецепт беззаботного существования.[9]
— Гай Букер пополнил список своих свидетелей, — сказала я. — Добавился ваш муж.
Банка с солеными огурцами разбилась вдребезги.
— Что?!
— Шон будет давать показания против вас, — сухо пояснила я.
— Но это же невозможно!
— Ну, после тою как он снял свое имя с иска…
— Что?!
Комната постепенно заполнялась запахом уксуса. На полу растеклась лужица рассола.
— Шарлотта, он сказал, что уладил этот вопрос с вами. — Я была потрясена не меньше ее.
— Он несколько недель со мной не разговаривал! Как он мог?! Как он мог так с нами поступить?
Тут в кухню зашла ты.
— Что-то разбилось?
Шарлотта присела и принялась собирать осколки.
— Не заходи сюда, Уиллоу.
В тот момент, когда я потянулась за новым рулоном бумажных полотенец, Шарлотта издала пронзительный вопль: в палец вошел кусок стекла.
Потекла кровь. Глаза у тебя полезли на лоб, и я поспешно отвела тебя обратно в гостиную.
— Принеси маме пластырь, — попросила я.
Когда я вернулась, Шарлотта сидела, прижав окровавленную руку к рубашке.
— Марин, — сказала она, взглянув на меня, — что мне делать?
Тебе это, наверное, было в диковинку — ехать в больницу, хотя лечить должны были кого-то другого. Но довольно скоро стало ясно, что порез слишком глубокий, чтобы обойтись одним лейкопластырем. Я отвезла ее в травмопункт, вы с Амелией поехали с нами на заднем сиденье. Ногами ты упиралась в коробки с юридическими бумагами. Я подождала, пока врач зашьет твоей маме безымянный палец (два шва). Всё это время ты сидела рядом с ней и держала ее за здоровую руку. После я предложила заехать в аптеку и взять по рецепту тайленола с кодеином, но Шарлотта заверила меня, что у вас дома осталось еще много обезболивающего со времен твоего последнего перелома.
— Со мной всё в порядке, — сказала она мне. — Честно.
И я почти ей поверила. Ко тут я вспомнила, как она сжимала твою руку, пока доктор накладывал швы. И вспомнила, что она намеревалась сказать присяжным насчет тебя через считаные недели.
Я все-таки вернулась в офис, хотя день, очевидно, пропал окончательно. Из верхнего ящика стола я достала наставления Мейси и в последний раз их перечитала.
Люди никогда не бывают довольны своей семьей. Всем хочется недоступного: идеального ребенка, обожающего мужа, матери, которая не отпустит свое дитя. Мы живем в кукольных домиках для взрослых и не отдаем себе отчета в том, что в любой момент сверху может опуститься могущественная рука, которая полностью изменит сложившийся порядок насовсем.