И в этот миг я осознала, что кое-что общее у нас оставалось: Шарлотта чувствовала себя точно так же из-за моего поступка.
На следующее утро я решила измениться. Завела будильник, чтобы не проспать, как обычно, школьный автобус, приготовила Эмме завтрак: гренки в яйце и жареный бекон. Настороженному Робу пожелала удачного дня на работе. Вместо того чтобы ремонтировать дом, просто убралась. Съездила за продуктами — пускай и в соседний городок, где риск встретить знакомых был минимальным. Встретила Эмму после уроков с формой в сумке.
— Ты повезешь меня на каток? — недоверчиво переспросила она.
— А что?
— Да ничего.
Чуть помедлив, она разразилась гневной речью о том, как это нечестно — давать контрольную по алгебре, хотя учитель знал, что в тот день ее в школе не будет и отвечать на дополнительные вопросы она не сможет.
«Как же я по этому всему соскучилась… — подумала я. — Мне так недоставало Эммы». Протянув руку, я погладила ее волосы.
— Это еще что такое?
— Я просто люблю тебя. Вот и всё.
Эмма вскинула бровь.
— Мама, ты меня пугаешь. Ты же не заболела раком, ничего такого?
— Нет. Просто я понимаю, что в последнее время тебе не хватало моего… внимания. Понимаю и сожалею об этом.
Мы ждали зеленого сигнала светофора. Она повернулась ко мне лицом.
— Шарлотта — сука, — заявила она, и я даже не пожурила ее за сквернословие. — Все знают, что ты не виновата в том, что случилось с Уиллоу.
— Все?
— Ну я уж точно знаю.
«И мне этого достаточно», — поняла я.
Несколько минут спустя мы были уже на катке. Краснощекие мальчишки выезжали через главный вход, волоча на спинах гигантские мешки с хоккейной формой. Меня всегда забавлял контраст между изящными фигуристками и зверской наружности хоккеистами.
И лишь зайдя внутрь, я поняла, что кое о чем забыла, — даже не то что забыла, а умышленно заблокировала в памяти: Амелия тоже тут будет.
Она очень сильно изменилась: вся в черном, в перчатках без пальцев, обтерханных джинсах и военных ботинках, еще и эти синие волосы. Между ней с Шарлоттой разгорелся спор.
— Мне плевать, кто меня слышит! — вопила она. — Я тебе сказала, что не хочу больше кататься на коньках.
Эмма крепко вцепилась мне в руку.
— Спокойно, — еле слышно приказала она.
Но было уже слишком поздно. Городок у нас маленький, а история громкая. Все присутствующие — и дети, и мамы — ждали, чем разрешится наша встреча. И ты — ты тоже заметила меня с лавки, полускрытая сумкой Амелии.
На правую руку тебе наложили гипс. Как же ты ее сломала на этот раз? Еще четыре месяца назад я бы знала все подробности.
Но, в отличие от Шарлотты, мне своим грязным бельем размахивать не хотелось. Задержав дыхание, я потащила тебя к раздевалке.
— Ну хорошо. Сколько длится этот урок? Час?
— Мама…
— Я, наверное, пока съезжу в химчистку, не буду тут околачиваться…
— Мама. — Эмма взяла меня за руку, словно совсем маленькая девочка. — Не ты это начала.
Я кивнула, не зная, что еще ответить. Я ждала от своей лучшей подруги одного — честности. Если последние шесть лет жизни она подспудно верила, что я допустила жестокую ошибку во время ее беременности, почему же не сказала об этом ни слова? «Кстати, а как так вышло, что ты не…» Возможно, с моей стороны наивно было верить, что молчание — это знак довольства и благодушия, а не питательная среда для зарождения вопросов. Возможно, глупо было верить, что друзей связывают взаимные обязательства. Но я верила. И для начала мне хотелось бы услышать хоть какое-то объяснение.
Эмма зашнуровала коньки и поспешила на лед. Выждав с минуту, я вышла из раздевалки и замерла у изогнутого плексигласового барьера. В одном конце катка сгрудились новички — целая сороконожка из детворы в ватных штанах и велосипедных шлемах. Лапки свои эта сороконожка расставляла несуразным треугольником. Когда падала одна девочка, вслед за ней валились и все остальные. Эффект домино. Еще совсем недавно Эмма была точно такой же, но сейчас она уже переместилась на другой конец катка и в данный момент репетировала «волчок» под пристальным надзором тренера.
Ни Амелии, ни тебя, ни даже Шарлотты нигде не было видно.
Когда я дошла до машины, пульс уже почти вернулся к норме. Я села за руль, завела мотор. Когда в окошко постучали, я подскочила на месте.
Укутав нос и рот шарфом, Шарлотта смотрела на меня слезящимися от ветра глазами. Поколебавшись, я все-таки опустила стекло.
Судя по ее виду, страдала она не меньше моего.
— Я… я просто хотела тебе кое-что сказать. — Она сделала паузу. — В этом не было ничего личного.
Молчание далось мне сильной болью. Я сжала зубы.
— Мне дали шанс обеспечить Уиллоу на всю оставшуюся жизнь. — Облачка пара, вырывавшиеся изо рта, свивались в венок вокруг ее лица. — Я не виню тебя за то, что ты меня ненавидишь. Но не нужно меня осуждать, Пайпер. Потому что если бы Уиллоу была твоей дочерью… я знаю, ты поступила бы точно так же.
Ее слова повисли в морозном воздухе, на гильотине оконного стекла, и я не сразу отважилась их оттуда снять.
— Выходит, ты не так уж хорошо меня знаешь, Шарлотта, — холодно ответила я и поехала прочь, не оглядываясь.
Через десять минут я ворвалась в кабинет Роба прямо посреди консультации.
— Пайпер, — недрогнувшим голосом сказал он, косясь на родителей и их дочь, еще явно не достигшую подросткового возраста. Все трое уставились на мои растрепанные волосы, сопливый нос и ручейки слез на щеках. — Я сейчас немного занят.
— Ну, — быстро отозвалась мамаша, — вам, наверное, лучше остаться вдвоем.
— Миссис Спифилд…
— Нет-нет, что вы. — Она встала и увела за собой всё семейство. — Мы подождем.
Они поспешно удалились, ожидая, должно быть, что я с минуты на минуту совершу самоубийство. В общем-то, они были не далеки от истины.
— Ну что, довольна? — взорвался Роб. — Из-за тебя я только что, скорее всего, потерял пациента.
— А как насчет «Что случилось, Пайпер? Чем я могу тебе помочь?»?
— Ну, прошу прощения великодушно! Карту сочувствия у нас в доме разыгрывали уже так часто, что рисунок стерся. Боже ты мой, я тут, вообще-то, пытаюсь руководить клиникой…
— Я только что встретила Шарлотту на катке.
— И?
— Ты что, шутишь?
— Вы живете в одном городе. Очень маленьком городе. Удивительно, что ваши пути не пересеклись раньше. И что она сделала? Побежала за тобой с мечом? Предложила пойти разобраться на стадион? Пайпер, ты же взрослая женщина!
Я чувствовала себя, как бык, выпущенный из загона. Поначалу — свобода, облегчение… Но тут атакует пикадор.
— Я уйду, — тихо сказала я. — Поеду заберу Эмму, но ты, надеюсь, прежде чем возвращаться домой, подумаешь о своем поведении.
— О своем поведении? Я все время тебя поддерживал. Ни слова не сказал, когда ты перестала практиковать и превратилась в Тая Пеннингтона[11] в юбке. Пришел счет за древесные брусья на две штуки? Без проблем! Ты забыла, что Эмме надо на репетицию хора, потому что заболталась о сантехнике в «Обюконе»? Ничего страшного! Забавно даже, что ты превратилась в такого самоделкина. Потому что наша помощь тебе не нужна. Ты теперь живешь по принципу «сделай сам» — и прежде всего, «пожалей себя сам»!
— Дело не в жалости к себе. — Щеки у меня пылали. Слышно ли наш спор Спифилдам в приемной? А медсестрам?
— Я знаю, чего тебе от меня надо, Пайпер. И я больше не уверен, что могу тебе это дать. — Роб отошел к окну и взглянул на парковку. — Я в последнее время часто вспоминал о Стивене.
Когда Робу было двенадцать, его старший брат покончил с собой. Повесился в шкафу. И именно Роб обнаружил его тело. Мне понадобилось немало времени, чтобы убедить Роба обзавестись потомством: он боялся, что психическое расстройство его брата отпечаталось в его генах. Но я даже не подозревала, что за последние месяцы сама же собственноручно оттащила Роба обратно — в ту жуткую пору детства.
— Тогда никто еще не знал о биполярных расстройствах, никто не знал, как их лечить. Мои родители прожили семнадцать лет в кромешном аду. В детстве каждый день зависел от настроения Стивена. Так я и научился обращаться с людьми, всецело поглощенными собой.
Я почувствовала, как чувство вины занозой втыкается в мое сердце. Шарлотта причинила мне боль, а я в ответ причинила боль Робу. Быть может, мы всегда поступаем так с нашими любимыми; палим впотьмах, не глядя — и только питим осознаём, что ранили того, кого оберегали.
— С тех пор как тебе вручили повестку я только об этом и думаю, — продолжал Роб. — А если бы родители знали заранее? Если бы их предупредили, что Стивен покончит с собой, не дожив до восемнадцати?
Я не могла шелохнуться.
— Может, тогда они уделяли бы ему больше внимания? Радовались бы вместе с ним коротким передышкам между обострениями? Или бы избавили и себя, и меня от этой бесконечной нервотрепки?
Я представила, как Роб заходит к брату в комнату позвать его обедать, а застает Стивена висящим в шкафу За все время нашего знакомства я ни разу не видела, чтобы моя свекровь улыбалась не только губами, но и глазами. Не в этом ли крылась причина?
— Это не одно и то же, — сквозь зубы процедила я.
— Почему?
— Биполярные расстройства нельзя диагностировать на внутриутробном этапе. Ты не понимаешь главного.
Роб посмотрел мне прямо в глаза.
— Ты уверена?
Марин
Февраль 2008 г.
— Просто будьте самими собой, — наставляла я. — Мы не хотим, чтобы вы кривлялись перед камерой. Забудьте о нас.
Я нервно засмеялась и уставилась на двадцать два круглых личика, что, в свою очередь, уставились на меня. Это была подготовительная группа мисс Уоткинс.
— Вопросы есть?
Один мальчик поднял руку.
— А вы знакомы с Саймоном Кауэллом?