ски у всех людей с третьим типом появляются дефекты грудной клетки, спадение стенок полых органов и кифосколиоз, что в совокупности приводит к легочным заболеваниям и кардиопульмональным недомоганиям. Некоторые больные третьего типа умирают от дыхательных либо невралгических осложнений, но если нам повезет, Уиллоу станет одной из наших «историй успеха» — и сможет прожить достойную, полноценную жизнь взрослого человека.
Какое-то время я просто молча смотрела на доктора Розенблада. Я была с тобой знакома, я с тобой разговаривала, я даже видела, как ты пытаешься сама ездить в инвалидном кресле или дотянуться до стола, который был слишком высок для тебя. Мне сложно было представить, что в ближайшем будущем тебя ожидают все эти медицинские ужасы. Разумеется, именно от этой печки мы с Бобом Рамирезом и собирались плясать, когда только затевали тяжбу, но даже мне уже казалось, что ты не можешь умереть.
— Если Уиллоу таки переживет подростковый возраст, она сможет позаботиться о себе самостоятельно?
Я не могла в этот момент смотреть на Шарлотту: не хотела видеть ее лицо, вместо «когда» употребив слово «если».
— Какой бы самостоятельной она ни была, ей все равно в той или иной степени понадобится постоянная помощь. Все равно будут переломы, госпитализация и физиотерапия. Работать она вряд ли сможет.
— Помимо физических трудностей, — продолжала я, — возникнут ли у нее трудности эмоционального характера?
— Да, — сказал доктор Розенблад. — Дети с ОП зачастую страдают повышенной тревожностью, поскольку вынуждены постоянно быть начеку, чтобы что-то не сломать. После сложных переломов нередко возникает посттравматический стресс. Кроме того, Уиллоу и так уже замечает, что непохожа на других детей и что возможности ее ограничены. По мере взросления дети с ОП стремятся к независимости, достичь которой им гораздо труднее, чем здоровым подросткам. Последствиями этих неудач могут стать депрессии, замкнутость и даже суицидальные тенденции.
Обернувшись, я увидела Шарлотту. Та сидела, закрыв лицо руками.
Возможно, на первый взгляд она была неидеальной матерью. Возможно, Шарлотта подала в суд на Пайпер Рис, потому что любила Уиллоу слишком сильно и не могла ее отпустить. А моя мать, возможно, отпустила меня, потому что знала: полюбить меня она не сумеет.
— За те шесть лет, что вы занимаетесь Уиллоу, вы хорошо узнали Шарлотту О’Киф?
— Да, — ответил врач. — У Шарлотты необычайная эмоциональная связь с дочерью. Когда нужно определить, что беспокоит Уиллоу и как поскорее устранить причину этого беспокойства, Шарлотта как будто подключает шестое чувство. — Он перевел взгляд на присяжных. — Помните героиню Ширли Маклейн в фильме «Язык нежности»? Вот и Шарлотта такая же.
Иногда она так упрямится, что у меня руки начинают чесаться, — но всё потому, что она противостоит лично мне.
Я вернулась на свое место, препоручив свидетеля Гаю Букеру.
— Вы лечите этого ребенка с шести месяцев, верно?
— Верно. Тогда я работал в Омахе, и мы испытывали лечение памидронатом на Уиллоу. Когда я переехал в Бостон, разумнее стало лечить ее поближе к дому.
— Как часто вы с нею видитесь, доктор Розенблад?
— Дважды в год, если в интервалах она ничего не ломает. Скажем так: дважды в год мы никогда ещё не виделись.
— Как давно вы используете памидронат для лечения ОП?
— С начала девяностых.
— И вы заявили, что до наступления эры памидроната диапазон возможностей у этих детей был еще уже?
— Безусловно.
— Иными словами, можно сказать, что развитие медицинских технологий увеличило потенциал Уиллоу?
— В значительной мере. Она имеет возможность делать то, что еще пятнадцать лет назад дети с ОП делать никак не могли.
— Следовательно, если бы суд происходил пятнадцать лет назад, будущее Уиллоу представлялось бы в еще более мрачных тонах?
Доктор Розенблад кивнул.
— Верно.
— Учитывая, что мы живем в Америке, где медицинские исследования идут полным ходом в лабораториях и больницах вроде вашей, существует ли вероятность, что на жизнь Уиллоу выпадут новые открытия в этой сфере?
— Протестую, Ваша честь, — вмешалась я. — Вопрос основан на предположениях, а не на фактах.
— Свидетель является экспертом в своей области, — возразил Букер.
— Пускай выскажет свое мнение исходя из современных исследований, — сказал судья Геллар.
— Такая вероятность существует, — ответил доктор Розенблад. — Но, как я уже отмечал, чудо-лекарства, которыми мы считали бисфосфонаты, в долгосрочной перспективе вскрывают новые проблемы, с которыми мы ранее не сталкивались. Так что пока нельзя сказать ничего определенного.
— Тем не менее Уиллоу таки может дожить до зрелых лет?
— Конечно.
— Она может влюбиться?
— Несомненно.
— Родить ребенка?
— Не исключено.
— Работать вне дома?
— Пожалуй.
— Жить отдельно от родителей?
— Возможно.
Гай Букер положил руки на перила скамьи присяжных.
— Доктор Розенблад, вы же лечите болезни?
— Ну да…
— А если вам надо будет вылечить сломанный палец, вы ампутируете всю руку?
— Это, пожалуй, чересчур радикальная мера.
— А лечить ОП абортом — это не радикальная мера?
— Протестую! — выкрикнула я.
— Протест принят. — Судья зыркнул на Гая Букера. — Мистер Букер, я не позволю вам превращать зал суда в митинг против абортов.
— Позвольте перефразировать вопрос. У вас бывали пациентки, которые, узнав, что ребенок родится с ОП, прерывали бы беременность?
Розенблад кивнул.
— Да, такое происходит довольно часто. Когда речь идет о смертельном, втором, типе заболевания.
— А если тип был не смертельный, но сложный?
— Протестую! — сказала я. — Какое это имеет отношение к истцу?
— Я хочу услышать ответ, — сказал судья Гелл ар. — Отвечайте на вопрос, доктор.
Розенблад как будто крался по минному полю.
— Никому не хочется прерывать запланированную беременность, — начал он, — но когда по всем показаниям ребенок должен родиться с тяжелой степенью инвалидности, каждая семья должна принять непростое решение в индивидуальном порядке. Кому-то кажется, что они смогут обеспечить достойное существование ребенку-инвалиду, кому-то хватает смекалки заранее догадаться, что это невозможно.
— Доктор, — сказал Букер, — вы бы назвали рождение Уиллоу О’Киф «ошибочным»?
Я почувствовала сбоку какое-то движение и поняла, что это Шарлотта задрожала всем телом.
— Не мне судить, — сказал Розенблад. — Я всего лишь врач.
— Бот именно, — откликнулся Букер.
Пайпер
С лаборанткой Джанни Вайсбах мы не виделись с тех пор, как она ушла из моей клиники и четыре года назад уехала работать в Чикаго. Раньше она была блондинкой, теперь же перекрасилась в стильный каштановый. У уголков губ образовались тонкие складки. Интересно, а я ей показалась такой же, как раньше, или предательство состарило меня до неузнаваемости?
У Джанин была аллергия на орехи, и однажды у них разразилась война с медсестрой, заварившей фундуковый кофе. Джанин покрылась сыпью от одного запаха, ползущего по приемной, а медсестра клялась, что не понимает, как протертые орехи могут влиять на аллергиков. Джанин спросила, сдала ли она вообще экзамены на медсестринскую лицензию. Этот скандал, в общем-то, был самым крупным происшествием в моей клинике… до того как началось всё это, разумеется.
— Откуда вы знаете истицу по данному делу? — спросила адвокат Шарлотты.
Джанин наклонилась ближе к микрофону. Я вдруг вспомнила, что она любила петь караоке в местном ночном клубе и называла себя «патологически одинокая». Теперь же на пальце у нее сверкало обручальное кольцо.
Люди меняются. Даже те, которых ты вроде бы знал, как самого себя.
— Она была пациенткой в клинике, где я работала, — ответила Джанин. — В гинекологической клинике Пайпер Рис.
— Вы работаете на ответчицу?
— Работала раньше. В течение трех лет. Но теперь я работаю в Северо-западной мемориальной больнице.
Адвокат смотрела в стену, словно даже не слушала ее ответы.
— Мисс Гейтс, — поторопил ее судья.
— Да, простите, — встрепенулась она. — Вы работаете на ответчицу?
— Вы только что задали мне этот вопрос.
— Да. Расскажите, при каких обстоятельствах вы познакомились с Шарлоттой О’Киф.
— Она пришла к нам на УЗИ на восемнадцатой неделе беременности.
— Одна?
— Нет, с мужем.
— Ответчица при этом присутствовала?
Джанин впервые посмотрела мне в глаза.
— Сначала нет. Все происходило так: я делала УЗИ, а потом обсуждала увиденное с нею. Она расшифровывала результаты и общалась с пациенткой.
— Что же произошло на УЗИ Шарлотты О’Киф, мисс Вайсбах?
— Пайпер сказала, чтобы я внимательно искала признаки синдрома Дауна. Четверной экран показал чуть повышенный риск. Мне очень хотелось поскорее освоить новый аппарат — его только привезли, настоящее произведение искусства! Я уложила миссис О’Киф на стол, смазала ей живот гелем и подвигала передатчиком, чтобы сделать несколько четких снимков эмбриона.
— И что вы увидели?
— Бедра были коротковаты, что иногда знаменует синдром Дауна, но больше ничего не вызывало подозрений.
— Это всё?
— Нет. Некоторые снимки были невероятно четкими. Особенно снимки мозга.
— Вы сообщили об этом ответчице?
— Да. Она сказала, что длина бедра в пределах нормы, так что дело, скорее всего, в низком росте матери.
— А что насчет четкости снимков? На этот счет ответчица что-либо сказала?
— Нет, — ответила Джанин. — На этот счет она не сказала ничего.
В тот вечер, когда я отвезла Шарлотту домой после УЗИ — того, что делала на двадцать седьмой неделе, того, на котором мы рассмотрели сломанные кости, — я перестала быть ее подругой и стала ее врачом. Сидя за столом у нее в кухне, я использовала медицинскую терминологию, что само по себе успокаивало: пока я вываливала на Шарлотту и Шона заведомо непонятную информацию, боль в их глазах притуплялась. Я рассказала им о враче, которого уже попросила о консультации.