— На Солнцестояние, — Дония осыпала их обоих коротким снегопадом, — тебе не придется отступать.
— Солнцестояние еще не скоро. — Кинан приблизился и поцелуями убрал снежинки с ее губ, а затем ушел.
Глупец, — улыбнулась про себя Дония. Но он мой глупец. Пока что. Рано или поздно Эйслинн завладеет им — в этом Дония была почти уверена. Когда не станет Сета, ей, Донии, придется отпустить Кинана. Может быть, это означает, что придется уехать из Хантсдейла на несколько десятков лет, но до того у нее оставались причины надеяться.
Возможно, видения Бананак, касающиеся войны, были ошибочными. Им с Кинаном просто нужно было двигаться дальше. Видения Войны, как и пресловутое ясновидение Сорчи, не были однозначными, а зависели от обстоятельств.
И эти обстоятельства только что изменились.
Глава 17
Эйслинн проснулась к полудню совершенно одна в комнате Кинана. Ее одежда была сложена на оттоманке, которую кто-то придвинул к постели. На прикроватном столике стоял поднос с завтраком. Однако, до того как одеться и поесть, Эйслинн позвонила Сету. Дважды, но он не взял трубку.
Она набрала номер Кинана.
— Как ты? — были его первые слова, а голос звучал спокойно и дружелюбно, словно ничего и не произошло.
Эйслинн с облегчением вздохнула.
— Лучше. Мне лучше.
— Рядом с кроватью оставили завтрак, — осторожно проговорил Кинан. — Я приказал менять подносы каждые полчаса, чтобы еда не остыла.
— Я сама могу подогреть. Солнечным светом, забыл? — Эйслинн испытывала облегчение от того, что они могли поговорить, что между ними не было неловкости. — Где ты?
— В садах за городом. Здесь так красиво. Теперь они цветут.
— Так ты там потому, что…
— Просто хотел уделить им немного внимания. Проверить, как тут. — Его голос излучал потоки тепла. Такое доводилось услышать нечасто.
Эйслинн понимала всю глубину радости, которую испытывал Кинан, видя, как благоденствует земля, но разделяла эту радость в меньшей степени. Она знала почти два десятка лет жестокого мороза; знала, как он свирепствовал веками, и чувствовала вину за то, что не могла положить ему конец. Эта правда оказалась для нее откровением.
— Ты ходишь туда, пока я в школе, да?
— В сады? Нет, не всегда. — По голосу чувствовалось, что он что-то недоговаривает.
— Но в подобные места. — Эйслинн сняла крышку с тарелки. Еда не остыла, но и не была горячей. Кончиками пальцев Эйслинн подогрела содержимое тарелки.
— Да.
— Почему ты мне не говорил? — Она откусила кусочек омлета со шпинатом, сыром и помидорами — одно из ее любимых блюд.
— Предпочитаю справляться сам. Не хотел обижать тебя и говорить, что твое присутствие там излишне.
Эйслинн помолчала, не в силах сказать, что ее задели эти слова.
— Почему?
Кинан ответил не сразу, а когда заговорил, голос звучал немного неуверенно:
— Когда я был связан, то видел эти сады, деревья, пытающиеся противостоять морозу, поля, чудом дававшие пищу смертным и животным. Я пытался. Капелька солнечного света. Немного, но хоть что-то. Теперь я могу больше.
— Однажды и я могла бы помочь.
— Возможно. Но сейчас, я не… это личное. Я делился этим лишь с одним человеком.
— С Донией.
— Да, — признался Кинан. — В первый раз, когда я привел ее туда, она была смертной. Потом я звал ее в некоторые из этих мест, если хотел поговорить, но не рассказывал ей, почему туда хожу… Сегодня я был у нее. Мы поговорили.
— И?
— Собираемся во всем разобраться. Будем стараться сладить с притяжением между нами. Со всем этим можно справиться. Просто нельзя забываться.
— Мне жаль.
— Как бы мы ни поступили, это будет обоюдное решение. Я надеялся, что наша с тобой дружба укрепится, что ты выберешь меня, но…
Эйслинн глубоко вздохнула и заговорила снова:
— Ты поможешь мне найти способ изменить Сета?
— Нет, — ответил Кинан, а потом немного помолчал. — Мы все еще учимся, Эйслинн. Приближение первого в нашей жизни лета опьяняет. И тебе, и ему станет легче.
— Обещаешь? — Она закусила губу.
— И мы станем сильнее.
— Иди, занимайся садом. А я постараюсь дозвониться до Сета.
— Скажи ему, что я тоже сожалею… о той цене, которую приходится платить. Я устал давить на тебя, — добавил Кинан. — Лето — это страсть, Эйслинн. Такова наша природа. Раздели свою страсть с ним, а я буду наслаждаться своим временем с Дон.
Эйслинн повесила трубку и улыбнулась. Даже принимая во внимание давление, которое неизбежно оказывало надвигающееся лето, они смогут справиться, раз теперь они с Кинаном пришли к соглашению.
Эйслинн поела, оделась и вышла из спальни. Ей необходимо было разыскать Сета и все уладить, но стоило ей войти в парк, она в ужасе застыла на месте.
Летние девушки все были в крови, с переломанными руками и ногами. Их душили собственные лозы. Рябинники горели в огне. Эобил в фонтане превратилась в застывшую фигуру. Рот ее был открыт в беззвучном крике. В воздухе стелился дым от уничтоженных деревьев и тел рябинников. Эйслинн чувствовала привкус дыма. Пепел устилал землю, словно серый снег.
Женщина с вороньими перьями вместо волос бродила посреди этого бедлама. Резной костяной нож висел в ножнах на бедре, белый цвет резко контрастировал с серыми камуфляжными штанами. Лохмотья черного плаща, влажного от свежей крови, развевались при ходьбе. Эйслинн удивилась, увидев плащ поверх военной амуниции, но потом поняла, что это вовсе не плащ: волосы-перья женщины струились по спине и, казалось, образуют плотные крылья.
— Красивые картинки, и все — для тебя, — сказала фейри. Она провела перед собой рукой. На ее руки вайдой, пеплом и кровью были нанесены необычные узоры.
Эйслинн взглянула на своих фейри. Еще несколько месяцев назад ей казалось, что она их ненавидит; иногда она по-прежнему их побаивалась. Но теперь она ощущала не ненависть и не страх: ею овладели ужас и горе.
Фейри обвила рукой ее талию.
— Красивые картинки для всех нас.
— Что ты наделала? — прошептала Эйслинн.
Трейси танцевала, но рука ее была вывернута под неестественным углом, словно ее вырвали из сустава.
Эйслинн оттолкнула девушку-ворона.
— Что ты сделала с моими фейри?
— Ничего. — Ворон снова взмахнула рукой, и все стало по-прежнему: и с Летними девушками, и с рябинниками, и с Эобил все было в порядке. На поляне горел костер, но лишь посреди круга, где Летний Двор обычно устраивал пиры. Это был не походный костерок, а яростное пламя.
— Рассказать тебе сказку, маленькая королева? — У фейри были глаза Ириала и Ниалла — абсолютно черные — но в них светился огонек безумия. — Рассказать о том, что было бы и что есть?
— Кто ты такая? — Эйслинн отступила назад, задавая этот вопрос, но она была почти уверена, кто перед ней — Бананак, квинтэссенция войны и бойни. Собственной персоной.
— Сидели за моим столом. — Бананак присела на корточки перед костром. Стоял полдень, но небо было черно от пепла и дыма.
Не иллюзия ли и это тоже? Эйслинн не знала, что делать. Чары фейри не должны действовать на нее, но почему работают чары Бананак?
— Бананак? — спросила она. — Это ведь твое имя, правильно?
— Я использую это имя. — Она наклонила голову под странным углом и взглянула на Эйслинн. — Ты девочка-зола22, пропавшая Летняя Королева, та, которая принесет мир?
— Она самая. — Эйслинн чувствовала жар разгорающегося костра.
Лицо Бананак выражало надежду: глаза расширились, рот приоткрылся.
— Ты бы мне понравилась, если бы добровольно взошла на погребальный костер. Пусть винят друг друга… Это такой пустяк. Даже не больно. Солнечный свет и огонь — почти одно и то же.
Эйслинн задрожала.
— Нет, не думаю.
— Я бы танцевала под твой крик. Ты была бы не одна, — вкрадчиво сказала Бананак.
— Нет. — Эйслинн застыла, поняв по хищному взгляду Бананак, что совершать резкие движения крайне неразумно. — Думаю, ты должна уйти.
— Разве ты не хочешь, чтобы я ответила на твои вопросы, маленькая зола? Мне многое известно.
— Разве есть правильный ответ? — Голос Эйслинн не дрогнул, но она была уверена, что фейри знала, насколько она напугана. Надеясь, что не совершает ошибки, Эйслинн добавила: — Скажи мне, что тебе нужно.
Слово «нужно» казалось неуклюжим. Спросить «Чего ты хочешь?» было бы слишком прямолинейно, не говоря уже о вопросе «Что ты можешь сделать?» — он явно намекал на ограниченность возможностей собеседника. Семантика была одной из странных составляющих общения с теми, кто прожил на свете много веков. Эйслинн лишь надеялась, что на этот раз выразилась правильно.
Фейри-ворон вытерла руки о штаны и встала.
— Однажды, после хаоса, но задолго до тебя, я дала совет. Правителям, находящимся на грани войны, я могла живописать военные игры. Когда мы находимся на краю пропасти, я могу показать, что случится, если будут соблюдены некоторые условия.
Несколько мгновений Эйслинн глядела на нее, не говоря ни слова. Казалось, что пепел, кружащийся в воздухе, осел у нее на языке и не давал говорить. Остальные фейри не видели Бананак. Они вообще не реагировали — ни на Бананак, ни на огонь, ревущий в парке.
Бананак ступила в костер; языки пламени касались ее и тянулись к ней, словно руки страждущих.
— Ты видишь мои мечты о том, что могло бы быть… Мы еще на шаг приблизились к войне, маленькая пепельная королева. И все благодаря тебе.
Пламя устремилось к Бананак, следуя за ней, опаляя перья.
— Ты дала мне надежду, поэтому я по-честному предупрежу тебя. Сейчас между нами равновесие. Следуй своей дорогой, и я буду в долгу перед тобой. Я скучала по моей вражде.
Бананак встала перед Эйслинн, и едкий смрад обгорелой плоти и перьев смешался с успокаивающим запахом горящего дерева. Это была тревожная смесь — почти такая же тревожная, как и хаос, который внезапно прокатился по Летнему Двору, когда иллюзия, навеянная фейри-войной, исчезла в дыму.