Опускаюсь на колени, аккуратно приподнимаю крышку. Внутри куча бумаги – чеки на еду и одежду, почти на каждом подпись Бетт. Все они из дорогих мест не для простых смертных: обеды в русской чайной и у Жан-Жоржа, чеки на балетные принадлежности из Европы. А потом попадается еще кое-что. Чек на шесть долларов за два печенья и латте из кофейни за углом. Смотрится совсем не к месту. Дата – День святого Валентина, семь минут первого. Как раз во время обеда. Вот оно, доказательство. Бетт все отрицает, но это она виновата. Во всем.
Убираю чек в задний карман джинсов и закрываю коробку. И когда я уже готова встать и уйти, слышу голос.
– Что ты здесь делаешь? – В дверях стоит Элеанор и с беспокойством глядит то на меня, то на коробку.
– Я… Я думала…
Но мне не суждено закончить предложение. У меня нет никакого рационального объяснения – только моя паранойя и доказательство, прожигающее дыру в кармане.
– Ты должна уйти.
Лицо Элеанор смягчается, а голос понижается, словно она доверительно сообщает мне, что никому не расскажет. Она потная, только что из класса. Интересно, закончился ли уже урок?
– Я должна была узнать. – В моем голосе звенит вина. Прохожу мимо Элеанор к двери и чувствую себя так, словно это я во всем виновата. – Должна была увидеть. И я была права. – Достаю чек из кармана и сую Элеанор прямо под нос. – Вот, смотри. День святого Валентина.
Элеанор выглядит удивленной и обеспокоенной.
– Где ты это нашла?
Указываю на коробку.
– Там же, где и остальные вещи Бетт. Это все она. Мучает меня. Все эти мелочи… И не мелочи тоже. – Я плачу. – Это все она.
Я дрожу от унижения. Но теперь я хотя бы все знаю.
– Джиджи… – начинает Элеанор. – Я…
– Только никому не рассказывай, – прошу я. – Особенно Бетт.
– Не расскажу. – Элеанор опускает взгляд на чек, а потом ее лицо замирает в странном выражении – смесь ухмылки и удивления. Потом она закусывает нижнюю губу и выдает:
– Джиджи, это сделала я.
– Что?
Она делает глубокий вдох и продолжает:
– Я виновата.
– С печеньем?
– Да. – Элеанор трясет головой. – И тараканами.
– Это было ужасно! Зачем ты это сделала?
– Мы с Бетт, Лиз и Уиллом раньше подкалывали так народ. Это звучит отвратительно, и мне жаль. Печенье лежало у меня на столе несколько дней. Тараканов я достала из подвала. – Лицо ее приобретает цвет клубники. – Я просто… Я увлеклась. Мне досталась хорошая роль, и… Я оставила чек в коробке Бетт. Надо было выкинуть. Не знаю зачем…
– Почему я должна тебе верить? Ты ведь ее лучшая подруга. Зачем ты мне все рассказываешь?
Элеанор сжимает мои пальцы:
– Мне ужасно стыдно. Честно. Я давно хотела признаться и извиниться. Это было так по-детски.
– Но зачем? Ты меня ненавидишь или что? – Я нарушаю мамино правило о том, что не стоит задавать вопросы, ответы на которые ты не хочешь знать.
– Какая-то часть меня… да, – признается она, и я не воспринимаю это как угрозу. – Мы здесь так давно. Так упорно трудились. А ты… Мне нет оправдания, правда. Прости. Больше такого не повторится.
Элеанор роется в своей одежде, а потом обнимает меня прежде, чем я могу ответить.
– Пожалуйста, не рассказывай мистеру К. Я сделаю все что угодно. Только ничего ему не говори. – Она сжимает меня еще крепче.
Я не отталкиваю ее, но и не обнимаю в ответ. Я пришла за ответами, а получила кое-что похуже. Если добрая, милая Элеанор ненавидит меня и творит подобное, то на что способны остальные?
35. Бетт
Джиджи торчит в студии «Е», где мы с Анри должны заниматься. Скорей бы она ушла, что ли. Каждый танец с Анри сам по себе пытка, мне не нужны еще и свидетели.
Тяну ногу на станке и не обращаю на Джиджи внимания. Чего она тут забыла? Совсем некстати вспоминаю, как она позволила Анри помочь ей с растяжкой после объявления ролей в «Щелкунчике». Вертихвостка. И его забрать удумала? Чтобы встречаться и с ним, и с Алеком?
Она подходит прямо ко мне.
– Зачем ты посылаешь мне всякое?
– Понятия не имею, о чем ты. Опять строишь безумные теории? – Склоняюсь к ноге и наслаждаюсь тоном ее голоса. Бросаю взгляд на Анри, но он нас словно не замечает.
– Я о письмах. Это же безумие!
И Джиджи права.
– Письмах? – уточняю я, хотя прекрасно вижу их у нее в руках.
Все слова Алека о том, как сильно он любит меня, мою грудь, все те вещи, которые мы вытворяли вместе, мои бедра, запах моих волос и как мы однажды поженимся. Наша версия истории любви. И осознание того, что я сделала, в сто раз хуже, чем взгляд Джиджи, полный ненависти, обвинения и жалости.
– Где ты это взяла? – Я запинаюсь, потому что отвлеклась на письма. В свете студийных ламп они выглядят еще безумнее.
– Да ладно тебе…
– Ты украла их из моей комнаты?
Она, наивная, думает, что я не знаю о ее маленьком обыске. Элеанор рассказывает мне обо всем, и потом, я сразу замечаю, если кто-то трогал мои вещи. Вот поэтому мне все известно и про школьные дела тоже. Ничего не изменилось.
– Рылась в моих вещах, да? Думала, я не узнаю? – продолжаю напирать.
На ее лице сейчас столько разных эмоций. Недоумение. Страх. Гнев. Она открывает рот, чтобы защитить себя. Я пытаюсь забрать письма. Они нужны мне. К тому же вдруг она покажет их Алеку?
– Это ты виновата! – верещит Джиджи. – Ты меня не обманешь! Элеанор мне все рассказала. Ты ее подтолкнула к этому. Я подумала, может… Но нет, нет! У меня есть доказательства! Ты… ты подложила СТЕКЛО в мою туфлю!
Она плачет, сжимая письма так, словно они – грязное полотенце. Я пытаюсь выдернуть их из ее рук, но она не пускает.
– Я не знаю, о чем ты. Отдай мне письма!
Сжимаю зубы, но Джиджи уже не остановить. Она вцепилась в них крепко и продолжает кричать.
– Она меня оскорбляет! Хочет мне навредить!
Джиджи зовет людей, столпившихся в коридоре. Все они замерли там – новички, выпускники, молодые танцоры. Мне повезло, что старшие сейчас на просмотрах. Девочкам из восьмой группы лучше этого не слышать.
В зал заходят девочки из коридора. Они наверняка поддерживают ее, не меня. Джиджи дрожит. Никто не смеет к ней приблизиться.
– Хватит!
В комнате появляется комендант. Девочки отходят к стенам, прижимаются к зеркалам, чтобы посмотреть, что будет, словно мы какая-то телевизионная драма, а не настоящие люди.
– Это все она… все она. – Джиджи прижимает руку к сердцу и закрывает глаза. Выглядит она неважно. Наконец-то идеальная Джиджи потеряла контроль, а я рядом, стою в первой позиции со спокойным лицом. И кто теперь сумасшедшая?
– Я пришла сюда попрактиковаться с Анри. Это она ведет себя странно. – Голос мой звучит идеально. – И она выкрала кое-что из моей комнаты.
Кровь приливает к голове – я боюсь, что к обвинениям Джиджи прислушаются. К тому же не я одна виновата во всем. В этой комнате есть девчонки, которым тоже есть что скрывать. И причин у них для этого не меньше.
Комендантша пытается успокоить Джиджи, но она кричит:
– НЕТ!
Это похоже на вой, животный вопль, рвущий связки, а вовсе не на человеческий крик. У нее дрожат руки. Она сейчас упадет.
– Я не закончила.
– Еще как закончила, – обрывает ее комендантша.
Джиджи бросает письма на пол.
– Забирай!
А потом достает фотографии обнаженных меня и Алека и бросает их тоже. Я пытаюсь их быстрее поднять, пока остальные не успели ничего разглядеть. И тогда поднимается Анри. Наверное, увидел что-то на фото – уголок его рта приподнимается в самой прекрасной и ужасной на свете ухмылке. А потом он подбирает с пола три фотографии.
– О-ля-ля. – Он нарочно усиливает французский акцент, думая, что это сведет меня с ума. Или Джиджи, ведь он смотрит прямо на нее. А в руках держит голые фотки со мной. – Какие красивые, Бетт. Можно оставить?
– Ужас какой.
– Ты настоящая красавица, Бетт, – добавляет Анри, понижая голос на тон.
Он больше не ухмыляется, и на какое-то благословенное мгновение я снова чувствую себя желанной. Желанной и красивой, я во всем лучше Джиджи.
– Делай с ними что хочешь, но я их видеть больше не желаю. – Джиджи поворачивается, чтобы уйти. – И оставь меня в покое, прошу тебя.
Она стирает с лица слезы, словно только что проиграла по-крупному.
– Я буду следить. Мы найдем того, кто тебя мучает, – выговариваю я.
Это не рука помощи, конечно. Больше напоминание о том, что я не преступница. Не та, кого она ищет. К тому же неплохо, что все это слышит коменда.
Джиджи качает головой. Но я в самом деле не хочу видеть ее такой хрупкой и сломанной. Я просто хочу, чтобы она исчезла.
Комендант уводит ее с такой осторожностью, словно ей нужно сообщить Джиджи о том, что ее любимую собаку переехал грузовик.
Наконец-то она ушла из студии. Остальные тоже. Шоу окончено. Звезда покинула здание. Я резко выдыхаю. Наконец-то.
– Вы вправду так ненавидите друг друга? Это заводит. – Анри приподнимает брови, а я вспоминаю, что он все еще держит мои фотографии.
– Отдай.
Он поднимает их над головой, дотянуться я не могу. Джиджи бы стала подпрыгивать, пытаясь их достать. Но не я. Я просто скрещиваю руки на груди и жду, когда у него устанет плечо. Смотрю на него так, как раньше делал Алек: распахнутые глаза, небольшой наклон головы и недовольное выражение лица. Анри смеется и опускает руку. Еще раз смотрит на фото, а потом кладет их в карман. Так дело не пойдет. Начинаю протестовать, но он меня обрывает:
– Я серьезно, Бетт. Ты великолепна. Не в моем вкусе. Слишком холодная. Но объективно очень горяча.
Не то чтобы мне нужна его поддержка. Мне от этого таинственного французика вообще ничего не нужно. Он ведь никто.
– Вспоминая твое поведение в комнате физподготовки… Что-то сомневаюсь, что я не в твоем вкусе.
Мне противно даже вспоминать об этом, но я не дам ему себя обыграть.
– Может, я ошибся. Так вот, Джиджи…
– Знаю. Сияющая. Невероятная. Не нужно повторять.