Нарциссические попытки справиться с потерей ценности
Повседневные поводы для ранений
Защищающий нас невротический нарциссизм превращает любые, порой самые безобидные ситуации в болезненные подтверждения того, что с нами опять что-то не так.
Наша ценность, которая базируется на грандиозных фантазиях и идеализациях, может быть подорвана в любой момент.
Каждая бытовая ситуация несет в себе риск, что наша самооценка окажется под ударом. Вот несколько примеров:
Когда нас игнорируют или не замечают.
Вы рассказываете историю на встрече с друзьями, но никто не обращает внимания. Они не перебивают, просто продолжают свои разговоры, как будто вас и не было. Это ощущается не просто как отсутствие внимания, а как подтверждение, что вы не значимы.
Когда наши усилия не получают признания.
Вы потратили часы, чтобы приготовить ужин, убраться дома, подготовить презентацию на работе, а в ответ тишина. Никакого «спасибо», никакой реакции. Это воспринимается как обесценивание ваших стараний, а значит, и вас самих.
Когда мы сталкиваемся с равнодушием.
Вы открываетесь кому-то, делитесь своими переживаниями, а в ответ – холодный взгляд, отсутствие отклика. Это момент, когда может сформироваться мысль: «Мне нет места в их мире».
Все эти ситуации рождают невыносимый микс переживаний: стыда, агрессии, направленной на себя и/или окружающих, желания обесценить себя и/или других, тревоги, тоски, безнадежности.
Возникает замкнутый круг, не всегда заметный: все это снова усиливает Плохое Я для нашего Внутреннего Родителя. Ведь то, что нас что-то задевает и ранит, только доказывает нашу слабость, уязвимость и зависимость от других. Нарциссизм столько внушал нам, что мы давно уже должны были победить в себе эти чувства, а мы до сих пор реагируем! Нас давно уже не должно ничего волновать и тревожить. Значит, надо снова усиливать агрессию, чтобы соответствовать невротической версии самого себя. Ну и совершенствовать свои способы быть в этом мире. Только непонятно – как: то ли еще больше прятаться, то ли, наоборот, проявляться.
Ни один способ в своих крайностях не работает, а только вызывает еще больше стыда и растерянности.
Да и нарциссизм снова говорит: «Спокойно! Все решим! Прячься за меня…»
Защищая нашу ранимость, он каждый раз пытается привычным, невротическим способом разобраться с тем, что происходит. Он уводит нас на новые витки исправления нашей «ненормальности», вместо поиска способов лучше взаимодействовать с реальностью. И наша задача – начать видеть не только свои шрамы, но и то, в чем мы на самом деле нуждаемся.
Когда нас не видят
Потребность в признании – естественная, почти базовая потребность каждого из нас. Мы, как социальные существа, устроены так, что ищем взаимность и отклик в окружающих.
Признание не только подтверждает нашу ценность, но и позволяет нам чувствовать, что мы входим в общий контекст, что мы имеем значение в чужих глазах.
Это потребность быть замеченными и ощущать, что мы не одиноки в своих усилиях, чувствах и переживаниях. Мы осознаем, что нас признают, необязательно хваля и превознося за выдающиеся дела, а когда мы просто делаем маленькие усилия. Тогда наше Я появляется как часть чего-то большего. Нам всем это важно.
Но невротическая потребность в признании – не просто желание быть замеченными. Это стремление, которое перерастает в потребность получать медали за каждое действие, каждое движение, каждый шаг. Это желание, чтобы наши усилия были признаны и оценены на уровне величайших достижений, даже если эти усилия не столь грандиозны. Как плотный шрам на коже остается нечувствительным к обычному прикосновению, так и нам требуется сверхпохвала и оценка, чтобы ощутить хоть что-то. И когда такого отклика нет, когда мир не дает нам золотые медали, ощущение проигранных соревнований становится едва переносимым.
В таких ситуациях рана непризнанности не просто болит, а отравляет наши отношения с собой и миром. Нам кажется, что без признания мы не имеем права существовать просто так. Мы начинаем чувствовать, что наша ценность зависит от того, насколько громко она подтверждается окружающими. Все, что мы делаем, теряет смысл, если не становится частью этой большой награды. И потребность в «медалях» – во внешнем признании – вовсе не естественное стремление к связи, в которой мы отражались бы и к которой принадлежали бы. Это одностороннее использование отношений для подтверждения реальности самих усилий, которые могут хоть как-то быть признаны нами только через внешний отклик.
Когда мы не получаем отражения, мы сталкиваемся с чувством, что все, что мы делаем, – всего лишь бесплодные попытки, забытые или неуслышанные. Вот почему рана непризнанности так глубока и мучительна: мы начинаем сомневаться в себе, в своей значимости, в своем праве быть.
Чего мы боимся?
Мы боимся, что, если не получим признания, наша ценность исчезнет. Боль от непризнанности превращается в страх перед собственной невидимостью. Страх, что наши усилия и существование не имеют смысла, если они не получают должного внимания. Это делает непризнание не просто эмоциональной болью, а угрозой нашему существованию.
Когда мы не получаем признания, наша реакция часто становится невротической. Мы начинаем подставлять под внешние оценки не самих себя, а только свои достижения, положительные качества или успехи. Нам кажется, что только они могут быть замеченными, интересными и значимыми для окружающих. Если люди видят наши достижения, тогда мы чувствуем, что мы чего-то стоим. Если нет – возникает ощущение, что мы не имеем права на существование. Такая попытка быть видимыми через внешние оценки – невротическая замена настоящей потребности.
Чего на самом деле мы хотим?
Мы ищем не подтверждения значимости через достижения или идеализированные черты, а признания без дополнительных условий. Мы хотим, чтобы нас видели такими, какие мы есть, с уязвимостями, недостатками, нашими ошибками, – и все равно принимали. Нам нужно признание не через успехи или внешние достижения, а просто признание нашей ценности как личности без необходимости оправдываться, быть безупречными или соответствовать чьим-то ожиданиям. Это реальная, но подавленная потребность – быть признанными за нашу суть, а не за достижения.
Угроза критики
Мы все хотим принятия и уважения от других людей. Многим из нас как раз этого и не хватало в прошлом. Эта потребность позволяет нам расти, развиваться и становиться лучше, а также строить здоровые отношения с окружающими. Понимая свои сильные и слабые стороны, получая конструктивную критику, мы можем совершенствоваться и становиться лучшими версиями себя.
Но когда мы пребываем в нарциссическом царстве, мы начинаем воспринимать критику как угрозу нашей идентичности, не умея отделить ее от чьего-то частного суждения.
Каждый негативный отзыв кажется нам не просто обратной связью, а прямым доказательством нашей никчемности. В этой динамике замечания или критика становятся не средством нашего возможного развития, а оружием, которое поражает саму суть нашего Я. Мы начинаем избегать любых возможных ошибок, потому что они воспринимаются как окончательное доказательство нашей недостойности.
Чего мы боимся?
Мы боимся, что критика разрушит образ нас самих, нашей ценности и значимости. И что если кто-то укажет на наши слабости, то это станет подтверждением того, что мы на самом деле не стоим любви и признания. Эта боль связана с чувством зависимости нашей самооценки исключительно от того, как нас воспринимают другие. Мы находимся еще в том состоянии, когда любые отклики определяют нас тотально. То есть похвала как будто относится к нашей сути, а не к действиям или отдельным качествам. И любая критика может моментально обнулить нашу значимость.
Чтобы справиться со страхом, мы начинаем преувеличивать собственные достижения, скрывать свои ошибки, манипулировать восприятием других людей или избегать ситуаций, где критика возможна. Важно, что эта защита становится неосознанной, и даже в моменты, когда нас не критикуют, мы продолжаем защищаться от возможных угроз, надевая маски.
Чего мы на самом деле хотим?
Мы ищем не позитивного отклика или похвалы, а скорее открытого, искреннего взаимодействия, где нам дадут возможность быть настоящими, несмотря на наши недостатки. На глубоком уровне мы стремимся к тому, чтобы наша уязвимость, недостатки и ограничения были встречены с состраданием, а не осуждением.
Нам важно ощущать, что мы можем ошибаться, но это не лишит нас права быть ценными и достойными любви и уважения.
Например, один мой клиент после ссоры со своей девушкой и по итогам нашего с ним разбора ситуации сказал:
– Я не хочу быть правым в этом споре. Но я хочу, чтобы, даже если я не прав, она осталась со мной на связи, не прерывала контакт.
Болезненные сравнения
Сравнение может быть полезным, если оно помогает нам выстроить представление о нас самих, ориентируясь на чужие качества как на возможные точки роста. Мы ищем в других то, что могло бы вдохновить нас, стать источником идеи о том, что мы тоже способны развиваться и становиться лучше. Однако часто это стремление найти пример превращается в болезненный процесс, когда мы ищем у других подтверждение собственной неполноценности.
Мы «привязываемся» к чужим достижениям, уникальным чертам и привычкам. Они становятся мерилом нашей значимости, и, сталкиваясь с ними, мы ощущаем, как наши собственные черты и усилия меркнут в их свете.
Такое сравнение рисует иллюзию, будто чужая уникальность каким-то образом отменяет нашу. И когда нас ранят такие картинки, боль рождается не от того, что мы действительно хуже, а от того, что мы никогда не учились быть самими собой. Черты, которыми обладают другие, мы хотим примерить на себя. Это могло бы успокоить тревогу пустоты и нераспознанности нашего Я. Она растет из глубинной жажды – быть замеченными, принятыми, услышанными в своей инаковости, которую мы тогда сможем понять, присвоить и разрешить себе.
Чего мы боимся?
Мы опасаемся, что в сравнении с другими наши особенности снова сделают нас недостаточными, недостойными, незначительными. Что мы потеряем свое место и нас смогут легко заменить. И это чувство почти невыносимо, потому что оно возвращает нас к вопросу, на который мы так и не нашли ответа: кто я, если ни с кем не сравнивать?
Чтобы убежать от боли, мы начинаем защищаться. Одни из нас пытаются стать «самыми-самыми» – отличаться настолько, чтобы ни у кого не осталось сомнений в нашей значимости. Мы зацикливаемся на достижениях, внешнем признании, бесконечно сравниваем свои успехи с чужими, чтобы убедить себя, что «лучше» – значит «ценнее». Другие, напротив, стараются избежать этой гонки, закрываются, прячутся от мира, где любое сравнение может задеть за живое. Мы обесцениваем чужие успехи, критикуем тех, кто «слишком хорош», или убеждаем себя, что игра в сравнение нам просто неинтересна. Но на самом деле это лишь другая форма той же борьбы: мы защищаем свое уязвимое Я, боясь, что не выдержим конкуренции.
Это те самые маски грандиозности или недостойности, о которых я говорила выше. Это те способы, которыми мы, как ни странно, бережем хрупкое, совсем неоформленное знание, кто мы и в чем наша ценность.
Чего мы на самом деле хотим?
Мы просто жаждем, чтобы наша инаковость перестала быть вопросом оценки. Прежде всего внутренней. Чтобы наше Я было не чем-то, что нужно доказывать, а чем-то, что просто есть.
Мы хотим чувствовать, что уникальность – не превосходство над другими и не причина для страха, а естественная часть нас.
И точно так же мы хотим вместить в себя сложность, в которой не исключительность, а уникальность дает нам место в чужой душе и психике. Мы нуждаемся в опыте, в котором любовь, нежность и другие чувства можно испытывать к нескольким людям, не чувствуя вины и стыда. На глубоком уровне мы также ищем принятия, которое не требует сравнений, а просто подтверждает: мы есть и этого достаточно для того, чтобы построить отношения. Потому что это и правда так. Ценность никогда не измерялась в единицах сравнения.
Отказы и неценность
Отказы – естественная часть жизни. Мы сталкиваемся с ними с самого детства, когда мир впервые говорит нам, что нельзя получить все, что хочется и когда хочется. Реальность входит в наше сознание через первые «нет», которые мы слышим. Они формируют наши и чужие границы, учат нас взаимодействовать с миром, где желания сталкиваются с ограничениями. Правда, для того чтобы входить в мир, основанный и на отказах в том числе, нам необходима внешняя поддержка и утешение.
Когда мы ранимся об отказы, это означает, что у нас есть фантазия: если мы ценны и важны, то другой человек не должен отказывать.
Иначе это сигнал о нашей незначимости, и мы оказываемся в ситуации, где мир и другие люди становятся чуждыми, не готовыми быть частью нас.
Это происходит потому, что наша внутренняя устойчивость – способность различать себя и отклики окружающих – оказывается недостаточной. Мы словно растворяемся в том, как нас воспринимают другие. Если нам отказывают, то нам это видится отвержением, а значит, доказательством того, что внутри нас есть что-то изначально неправильное.
Больнее всего бывает, если мы выросли в условиях, где наша ценность часто ставилась под сомнение. Возможно, это были моменты, когда наши желания обесценивались, наши чувства не принимались, а наши ошибки трактовались как признаки дефективности, а не как часть нормального опыта. В таком контексте каждый отказ начинает звучать как эхо знакомой травмы: «Ты не заслуживаешь», «Ты не нужен».
Со временем эти установки укореняются в сознании. Вместо того чтобы воспринимать отказ как реакцию на конкретную ситуацию, мы начинаем видеть в нем отражение нашей полной несостоятельности. Мы теряем способность отделять свою суть от чужих мнений и начинаем жить так, будто каждое «нет» – неопровержимое подтверждение нашей никчемности.
Чего мы боимся?
Мы боимся, что отказ разоблачит нас. Что за ним скрыта истина о нашей недостойности, о том, что мы недостаточно хороши, интересны или важны. Мы ощущаем угрозу нашему идеализированному образу, которому, в нашей фантазии, никто не должен отказывать.
Чтобы защитить себя от боли, мы начинаем либо избегать ситуаций, в которых возможен отказ, либо стремиться к контролю. Мы перестаем просить о чем-то важном, отказываемся от своих желаний, лишь бы не услышать «нет». Либо, напротив, начинаем манипулировать, стараться угодить, быть удобными или «идеальными», чтобы гарантировать положительный ответ.
Иногда мы уходим в обесценивание: «Мне это не нужно», «Я не хотел этого на самом деле». Оно кажется спасением, но только усиливает нашу отчужденность от собственных истинных желаний. В других случаях мы становимся настолько одержимыми избеганием отказа, что изо всех сил пытаемся контролировать восприятие других, постоянно доказывая свою ценность.
Чего мы на самом деле хотим?
За страхом отказов и стремлением избегать их скрывается глубокая потребность: мы хотим, чтобы другой человек, оставаясь отдельным и независимым, все равно уважал наши потребности и желания.
Мы не требуем, чтобы он согласился с нами во всем, но хотим, чтобы он нас уважал, в том числе в моменты несогласия. Мы хотим, чтобы наши желания и потребности могли продолжать для нас существовать и оставаться ценными, независимо от того, получаем мы согласие или отказ. Чтобы мы могли открываться другому человеку, выражать свои желания, не теряя своей ценности после отказа.
Ранящее равнодушие
Мы все хотим делиться собой и получать отклики. Это делает нас существующими, а связи – настоящими.
Отклик другого превращает наше одиночество во взаимность, мы понимаем, что нас видят. Так мы чувствуем свою значимость и принадлежность к миру.
Но когда мы начинаем воспринимать любое отсутствие отклика как личное оскорбление, подтверждение своей незначимости, возникает невротическая потребность. Мы начинаем раниться даже о намеки на неважность происходящего с нами. Каждый раз молчание или малейшее промедление с реакцией воспринимается как знак того, что наши переживания не заслуживают внимания.
Невротическая потребность также может проявляться в ожиданиях, что все внимание будет автоматически приковано к нашему внутреннему миру. Мы ждем, что окружающие будут читать наши мысли, чувствовать наши желания и нам не придется самим прикладывать усилия и открываться. Это ожидание превращается в иллюзию, что мы должны быть поняты без слов, причем от нас для этого ничего не требуется. И когда ничего подобного не происходит, мы снова и снова ранимся, ощущаем себя игнорируемыми или отвергнутыми.
Чего мы боимся?
Мы боимся, что наш внутренний мир окажется ненужным тем, кого мы ценим, любим, с кем хотим быть близки. Это страх быть отвергнутыми в самой важной, самой уязвимой части. Мы беспокоимся, что наша открытость, наши чувства, мысли, переживания будут восприняты как что-то лишнее, не стоящее внимания, или даже хуже – как обуза для тех, в ком мы нуждаемся. Мы боимся, что значимые для нас люди не смогут или не захотят «погрузиться» в наш внутренний мир, не увидят ценности в том, что мы пытаемся им передать. И это делает нас еще более закрытыми, потому что, возможно, боль от отказа в принятии наших глубинных переживаний будет слишком велика.
Этот страх рождается из ощущения, что без оценки или понимания со стороны другого наша ценность оказывается под сомнением. Если внутренний мир не находит отклика, возникает чувство ненужности, словно наши переживания не имеют значения ни для мира, ни для тех, кого мы пытаемся затронуть.
Стараясь избежать боли, мы начинаем делать все, чтобы привлечь к себе внимание и доказать свою значимость. Мы можем слишком часто открываться, выставлять себя напоказ, ждать, что наше присутствие автоматически вызовет отклик. Мы стараемся быть более заметными, громкими, яркими, чтобы не остаться в тени.
В других случаях мы можем закрываться, уходить в себя, ожидая, что тот, кто действительно нас понимает, будет искать нас, даже если мы молчим. Или что тот, кому мы важны, должен понимать, как мы сейчас себя чувствуем, и стараться раскрыть это в нас. И только в ответ на такие действия у нас как будто появится право проявлять свой внутренний мир.
Мы обрекаем себя на стертость, на отсутствие эмоций, потому что верим: если не будем открываться, не будем ожидать отклика, то боль от равнодушия не наступит. В какой-то момент этот механизм защиты проникает настолько глубоко, что мы не только молчим, но и утрачиваем способность вообще быть в контакте с собственными чувствами. Ведь если мы верим, что бесполезно показывать себя, поскольку мы все равно не получим то, в чем нуждаемся, тогда какой смысл чувствовать?
Чего мы на самом деле хотим?
Когда мы ранимся о равнодушие, мы на самом деле хотим, чтобы наш внутренний мир начал существовать для других и рядом с другими.
Мы хотим, чтобы наши чувства, переживания, даже самые уязвимые, имели значение.
В действительности мы ищем отклика даже не ради того, чтобы подтвердить свою ценность, а ради того, чтобы нас могли отразить в нашей сложности и многослойности.
Мы не просим о том, чтобы нас постоянно поддерживали или восхищались нами, но мы нуждаемся в признании, что наши переживания могут быть важны для другого человека, что мы не одиноки в своих чувствах. Мы хотим быть замеченными не только в наших успехах, но и в наших сомнениях, не только в нашей силе, но и в нашей уязвимости. Нам важно чувствовать, что нас слышат по-настоящему, что наша искренность не уходит в пустоту. Не просто получать реакцию, а знать, что мы значимы, даже если не всегда встречаем отклик.
Побег от забвения
Конечно, нам важно быть запоминающимся, то есть оставлять след в сознании другого. Создавать в его памяти определенный образ, который останется с ним, даже когда нас нет рядом. Это переживание и уверенность, что мы продолжаем жить в мыслях и ощущениях других людей, даже когда не являемся частью их текущей реальности.
Быть запоминающимся – значит войти в чье-то восприятие так глубоко, чтобы стать для него не просто эпизодом, а частью более глубокой связи.
Мы оставляем частичку себя, будь то впечатление от разговора, пережитого момента или взаимодействия, и этот след остается, иногда перерождается, но не исчезает полностью. Это возможность остаться живым в чужом восприятии, стать тем, о ком можно подумать, кого можно вспомнить, кто будет иметь значение, даже не будучи рядом.
Но беда в том, что, находясь в тисках своего нарциссического восприятия, мы подспудно уверены, что не оставляем следа в памяти других. Это ощущение, будто мы исчезаем сразу, как только выходим из чьего-то поля зрения. Не столько страх быть забытыми, сколько глубинное сомнение в своей ценности для окружающих. Мы чувствуем, что, несмотря на все внешние проявления – слова, жесты, действия, – в глубине психики других людей мы так и не становимся тем, кого можно и нужно удерживать. И тогда мы можем зациклиться на том, как сделать, чтобы наше Я уж точно «поселилось» внутри другого человека и никуда оттуда не делось.
Чего мы боимся?
Мы переживаем, что наш образ в душе других людей как будто растворяется, не успев осесть в их восприятии, и что мы не способны стать тем, к чему возвращаются их мысли. Это страх не только забвения, но и того, что, возможно, мы никогда не были по-настоящему важны, а вся наша значимость оставалась лишь иллюзией, поддерживаемой мимолетными взаимодействиями. Мы боимся, что для других мы лишь эфемерные тени, которые не оставляют следа. Нам кажется, что, если нас забывают, это означает, что мы не стоим внимания, что наша ценность пропадает в моменте исчезновения из чьей-то жизни. Мы боимся, что не имеем того веса, который заставлял бы других хотеть держать нас в памяти.
Мы пытаемся справиться со страхом забвения, часто прибегая к бесконечным попыткам заставить людей помнить о нас. Мы сами напоминаем о себе, своих заслугах и переживаниях, надеясь, что это поможет зафиксировать нас в чьей-то памяти. Мы начинаем действовать так, чтобы наше присутствие было всегда заметным: например, ожидаем признания в самых мелких вещах или ищем повод, чтобы снова и снова напомнить о своей важности.
Или, наоборот, мы начинаем избегать самого желания запомниться, контролируя, когда и как оно может проявиться. Мы эмоционально отдаляемся, строим защитные барьеры и говорим себе, что не нуждаемся в том, чтобы быть важными для других. Этот механизм защиты заставляет нас скрывать свою потребность в признании, как будто, если мы не будем требовать внимания, боли от забвения будет меньше.
Мы начинаем подавлять желание быть увиденными, стараемся воспринимать себя как автономных и самодостаточных, чтобы не быть уязвимыми. Однако в этой попытке защититься от боли мы часто уходим в молчание и закрытость, отказываемся от самой возможности быть важными в чьих-то глазах. Это создает иллюзию, что если мы не покажем своей потребности в признании, то нас не будет ранить забвение. Мы даже начинаем убеждать себя, что не стоит чувствовать боль от того, что нас забывают, чтобы не ощущать пустоту, которая возникает, когда нас не видят.
Чего мы на самом деле хотим?
Мы жаждем быть вписанными в чью-то внутреннюю реальность так, чтобы наше присутствие ощущалось живым и значимым даже во время нашего отсутствия.
Мы хотим пережить опыт того, что наши слова, чувства, поступки находят отклик и остаются в чьей-то памяти – не формально, а как нечто ценное и неприкосновенное. Мы ищем подтверждения, что наше существование не размывается временем и обстоятельствами, что мы продолжаем жить в чьей-то психике не как тень, а как настоящее уникальное переживание. Это желание быть не просто замеченными, а по-настоящему укорененными в другом, пережить себя как важного, незаменимого, запечатленного.
Неудачи и сохранность Я
Неудача – это удар по хрупкому Я, которое еще не может выдержать собственного несовершенства. Каждый раз, сталкиваясь с ошибкой, неуспехом или провалом, мы оказываемся лицом к лицу с той самой реальностью, от которой мы всю жизнь пытались убежать.
Реальностью, где неудачи – не исключение, не ошибка мира, а его часть, естественная, неизбежная, как дыхание или смена дня и ночи.
И где мы, как все остальные, не управляем этими ситуациями так, как нам хотелось бы.
Чего мы боимся?
Если неудачи – не сбой, а просто жизнь, тогда что останется от того образа, который мы так упорно лепили из своих ожиданий, из грандиозных представлений о себе? Если провал – это не временная тень, а неотъемлемая часть пути, что тогда будет с Я, которое полностью выстроено на совершенно другом образе?
И ответ кажется пугающим, почти невыносимым. Ведь тогда придется признать: мы обычные люди.
Мы тоже ломаемся, ошибаемся, падаем, как и все.
И соприкосновение с реальностью – не просто страх боли от неудачи, а ужас перед тем, что больше некуда бежать, чтобы добыть себе абсолютную защищенность.
Первая стратегия, перфекционистское «делание», основана на попытках избегать ошибок любой ценой. Мы стремимся к идеалу, думая, что чем более безупречными будут наши действия, тем меньше шансов потерпеть неудачу. Это может проявляться в заваливании себя работой, завышенных требованиях к себе, бесконечном улучшении того, что, казалось бы, уже выполнено. Мы становимся одержимыми контролем за каждым своим шагом, и в нашем сознании нет места для простых, естественных ошибок. В итоге мы упускаем возможность действовать непринужденно, с учетом того, что неудачи – неизбежная часть жизни. В результате такой невротической попытки мы часто чувствуем истощение и разочарование, потому что в поиске совершенства теряем контакт с реальностью.
Вторая стратегия – «ничегонеделание», избегание. Когда мы не можем оправдать свои ожидания или преодолеть страх ошибки, мы останавливаемся. Отказываемся от рисков, новых начинаний, убеждая себя, что это проще, чем столкнуться с возможностью неудачи. Мы избегаем любых шагов вперед, потому что боимся подтверждения своей несостоятельности. В таком случае, избегая действия, мы чувствуем временное облегчение, но при этом остаемся в подвешенном состоянии, не реализуя свой потенциал и не двигаясь вперед. Вместо того чтобы принимать ошибки как часть процесса, мы пытаемся избежать их любой ценой, лишая себя возможности учиться и расти.
Чего мы на самом деле хотим?
Настоящая потребность, стоящая за всем этим ужасом, – это, конечно, потребность в принятии и связи. В том, чтобы реальность становилась не местом изоляции для неудачников, а, напротив, местом встречи с теми, кто тоже ошибается. Где наши падения не отчуждают нас от других, а делают ближе, потому что мы все такие.
Быть принятым без маски грандиозности – значит быть принятым не только миром, но и самим собой.
Это возможность повернуться к себе лицом, без осуждения, без требований быть кем-то бóльшим, чем ты есть.
На самом деле мы ищем возможности заглянуть за маски Идеального Я и соединиться с тем, кто мы в реальности. И иметь в этом помощь и поддержку. Потому что, только когда кто-то может выдержать нас с нашими человеческими ограничениями, мы сможем выдержать сами себя.
Нужда в другом как угроза
Для нашей нарциссической части осознание нашей зависимости от любых внешних источников становится болезненным и ощущение своей уязвимости кажется невыносимым. Ведь если мы начинаем нуждаться в ком-то, то как будто отдаем управление нашими потребностями в руки другого человека, который может отказаться дать нам то, что мы хотим. В таких ситуациях мы ощущаем себя слишком уязвимыми и хотим прервать это состояние. Осознание зависимости вызывает стыд, потому что разрушает нашу идею о себе как о сильных и самодостаточных существах.
Получается, что мы вроде бы стремимся к любви и признанию, но при этом не можем допустить свою зависимость от этих факторов, потому что она воспринимается как слабость. Мы хотим быть важными для других, но избегаем открытости в этом желании, потому что боимся, что наша зависимость сделает нас уязвимыми и менее ценными в глазах окружающих.
Мы подменяем свою потребность в зависимости парадоксальными попытками укрепить свою значимость через внешнее признание, деньги, успех.
Как говорил один мой клиент, «В отношения между собой и другим человеком я всегда подкладываю деньги». Все что угодно – только не остаться наедине со своим желанием зависеть от другого и не переживать это состояние «напрямую».
Чего мы боимся?
Боль в этой ране обостряется не просто в признании своей нужды в другом человеке, а в страхе, что эта нужда будет отвергнута. Мы боимся, не только остаться без поддержки, но и что наша зависимость от другого станет источником его раздражения или равнодушия. Это как встреча с собственной уязвимостью в самых болезненных формах: когда наша потребность в другом воспринимается как обременительная или непринятая, это становится еще одним подтверждением, что мы не заслуживаем того, чтобы о нас заботились или принимали в расчет наши потребности.
Самый глубокий страх – это страх того, что мы будем чувствовать себя ненужными для тех, от кого зависит наша ценность. Мы переживаем, что если откроемся, если будем уязвимыми, то можем быть отвергнуты или восприняты с пренебрежением.
Нарциссизм, пытаясь справиться с раной зависимости, использует несколько защитных стратегий, каждая из которых направлена на избегание осознания своей уязвимости.
Одна из них – не замечать зависимости вообще, подавляя свои реальные потребности в других людях и убеждая себя, что можно справиться самостоятельно.
Другой механизм – обесценивание зависимости, когда мы начинаем считать эмоциональные связи ненужными и мешающими, уничижая их важность. Еще можно ничего не замечать в контактах с людьми, стирая из них все эмоциональные реакции и собственно отношение друг к другу. Тогда как будто ничего не происходит, и зависимость не появляется. А еще мы часто строим функциональные связи, которые тоже не предполагают никакой зависимости. Мы начинаем контролировать отношения, создавая иллюзию, что нам ничего не нужно от других, кроме того, что мы сами позволяем себе получить. И вроде как обманываем так сами себя, успокаивая своего нарциссического защитника.
Что мы на самом деле хотим?
Наша настоящая потребность – найти такую форму зависимости, которая не будет восприниматься как угроза нашей ценности или достоинству.
Мы хотим соединить свою взрослую, самостоятельную и автономную часть с естественной потребностью в других людях, не воспринимая эту потребность как угрозу нашей зрелости и самостоятельности. Мы ищем возможность выйти из расщепления: либо мы взрослые, ни в ком не нуждаемся и все можем самостоятельно, либо совсем беспомощные, а значит, слабые и инфантильные.
Мы стремимся к тому, чтобы зависимость не противоречила нашей взрослости, а стала ее частью. И при этом найти баланс, при котором в нас одновременно могли бы существовать и уязвимость, и сила.
Случай из жизни
Надо сказать, что мне в жизни повезло. После долгих лет терапии, когда наконец я уже стала поустойчивее, я смогла разглядеть рядом такого человека. Скорее всего, такие люди и раньше были. Но я не видела, не давала себе возможности сделать их заметными для себя. Я убегала раньше, чем они давали мне шанс понять, что они выдержат мои метания в сторону от них. Я все время существовала только в мире, где будь добр любить целиком, а если злишься, то вали из отношений. Я сразу же закрывала за собой дверь, не давая другим людям зайти в нее и как-то поучаствовать в наших отношениях в тот момент. Я бежала в свою внутреннюю пустыню и разбиралась там уже с самой собой, пусть даже представляя их отвержение и собственную ненужность.
Так вот. Однажды, после нескольких моих «побегов», один человек все еще продолжал стоять рядом. И он хотел понять, что со мной происходило и происходит. Он не разрушился, не захлопнул дверь со своей стороны, не сделал вид, что ему больше ничего не надо. Он просто искренне продолжал оставаться тем же, кем и был всегда. Это та самая константность, стабильность человека рядом, на которую нам не удалось опереться в детстве. Но и во взрослом возрасте мы можем однажды выпрыгнуть из контакта, а потом вернуться и заметить, что кто-то продолжает стоять и ждать нас.
Терапевт при хорошем варианте развития событий играет ту же самую роль. Именно его устойчивое присутствие в жизни рождает укорененность в психике. Он становится той нашей частью, с которой мы ведем внутренние диалоги, даже когда его нет рядом. И он продолжает интересоваться и быть с нами, даже когда по-разному себя ведем…
Между исключительностью и невыбранностью
Когда нас не выбирают те, кто имеет для нас значение, – это всегда неприятно и несет риск нарциссического ущерба. Ведь наше Я сталкивается с реальностью, в которой нас не признают или не ставят на первое место.
Даже в более или менее здоровом варианте нам нужно время и ресурсы, чтобы восстановить свою самооценку.
Потому что у нас есть согласие с тем, что это нас задело, это неприятно, и мы можем быть расстроены. Конечно, мы можем разделять собственную ценность и понимать поведение другого человека, но этот процесс требует усилий и осознания, что другие не обязаны всегда выбирать нас.
Но для нашей нарциссической части это не просто неприятно. Когда нас не выбирают, происходит столкновение с реальностью, где есть отдельный человек, который может не оправдывать наших ожиданий, не нуждаться в нас так, как нам хотелось бы. Как будто мир отказывается признать нашу исключительность, которая обеспечивала бы нам магическую защиту от невыбранности, и в этом отказе мы видим угрозу самому основанию своей самооценки.
Когда нас не выбирают, мы не способны просто признать, что другой человек может иметь свои предпочтения, желания или ограничения, которые не связаны с нами напрямую.
Нами это воспринимается как подтверждение того, что наша ценность не так уж и велика, как мы надеялись. Ведь если бы мы были исключительно важными и ценными, то смогли бы управлять и чужими желаниями тоже. А если этого не происходит, то все, что мы о себе думали, как будто перечеркивается, разрушая внутреннюю концепцию нашей значимости.
Чего мы боимся?
Мы боимся того, что наша ценность и исключительность – те элементы нашей идентичности, на которых мы часто основываем свое Я, – не гарантированы нам. Когда нас не выбирают, открывается горькая реальность: мы не можем контролировать восприятие другого и даже наши усилия или ценность могут не быть признаны всеми и безусловно. Мы сталкиваемся с отдельностью другого человека, с его правом на собственное мнение и выбор, которые, возможно, не совпадают с нашим представлением о себе.
Момент столкновения с невыбором представляет угрозу нашей уверенности в том, что мы действительно достойны быть избранными, что наша исключительность оправдана. Мы боимся, что окажемся в числе тех, кого другие могут отвергать или игнорировать, несмотря на всю нашу самоподдержку и значимость. Это удар по самому корню нашего нарциссического самоощущения – того ощущения, что мы всегда достойны и имеем право на предпочтение со стороны других людей.
Первая стратегия, которая у нас есть, – постоянная борьба за признание, за то, чтобы нас просто не могли не выбрать. Мы хватаемся за любой шанс, стараемся показать свою исключительность и важность, чтобы избежать чувства, что нас могут отвергнуть.
Вторая стратегия – полное игнорирование проблемы, демонстрация безразличия и стремление не зависеть от внешнего признания. Мы начинаем говорить себе, что нам все равно, что нас не выбирают, но на самом деле это лишь способ избежать столкновения с тем, что мы все равно нуждаемся в признании и это больно.
Чего мы на самом деле хотим?
Наша глубинная потребность заключается в том, чтобы проверить и поверить, что это не наше Я стало причиной для невыбранности.
Мы нуждаемся в том, чтобы наша ценность оставалась неприкосновенной, даже когда нас не ставят на первое место.
Мы хотим обрести уверенность в том, что наша значимость не зависит от выбора других. Это не значит, что нам не должно быть больно, когда нас не выбирают, но мы хотим, чтобы эта боль не заставляла нас сомневаться в нашей ценности как личности.
Мы ищем возможность быть уверенными, что, даже если нас отвергнут, наше Я останется целым и не потеряет своей силы. Мы хотим, чтобы невыбранность была просто моментом жизни в пространстве отношений, а не определяющим фактором для нашей оценки самих себя.
Ну и в глубине души мы стремимся к тому, чтобы наше Реальное Я, даже с его слабостями и недостатками, было достойным своего места в этой реальности. То есть возникает удивительное желание освободить Реальное Я из заточения, не делая больше его виновным в том, что нас снова не выбрали.
Сопротивление несовершенству
Я напомню, что наше Реальное Я где-то и когда-то было потеряно. Возможно, оно изначально было не найдено, не обретено. И за что тогда нам остается держаться в этом мире, где личность все-таки должна строиться вокруг хоть какого-то представления о себе?
На помощь приходит Идеальное Я, которое стремится стать как можно более реальным, ведь мы столько инвестировали в этот образ. Оно предлагает нам верить, что это и есть мы стоит только избавиться от несовершенств и ограничений, которые лишь по какой-то нелепой случайности до сих пор мешают проявить прекрасный образ того, кто мы в действительности.
Реальное Я с его ограничениями, уязвимостью и слабостями становится чем-то слишком болезненным для восприятия, потому что оно угрожает не только нашему самочувствию, но и всей нашей идентичности. А идеализированный образ Я становится не просто фантазией, а основой, на которую мы опираемся. Это инструмент победы над реальностью, в которой нас могут поджидать невыбранность, отказы, неуспехи и нелюбовь. Идеальное Я как будто гарантирует нам, что всем этим можно управлять.
Наша невротическая потребность преодолеть свое несовершенство и победить ограничения превращается в самоубийственную цель. Мы объявляем Реальное Я врагом и боремся с ним как с носителем наших ограничений и недостатков. И это логично: мы понятия не имеем, как с ним жить. Мы знаем только, что оно все время в чем-то нуждается, болит, боится, злится, чего-то хочет или не хочет, переживает эмоции. И вообще напоминает обо всем, что с нами происходило. А с Идеальным Я мы уже почти сроднились, и вообще это какая-то управляемая картинка. Потому что неживая…
Чего мы боимся?
Кажется, что без идеализированного образа Я мы потеряем основу, на которой держится вся наша самооценка и самоуважение. Как будто мы уже не будем «теми, кто мы есть», если позволим себе признать свои ограничения или несовершенства.
Этот страх ощущается как неуверенность в себе, тревога, что мы распадемся на части, что нас больше не будут воспринимать как единое ценное Я. Как если бы весь наш образ – то, какими мы сами себя представляем и какими хотим, чтобы нас видели другие, – разрушился бы. Не будучи уверенными в том, кто же мы на самом деле, начинаем чувствовать, что не знаем, какие мы, и это вызывает паническое ощущение потери себя. Мы боимся, что без идеализированного образа не будет ничего: ни уверенности, ни значимости, ни чувства того, что мы существуем как целая личность.
Ну и кроме того, конечно, – и я не устану это повторять, – вместе с идеалом мы потеряем действенный инструмент контроля над реальностью, который в действительности ничего не гарантирует. Но нашу фантазию подпитывает, снижая тревогу от жизни.
Нарциссизм использует две противоположные тактики, пытаясь защитить нас от боли, связанной с несовершенством и ограничениями.
С одной стороны, он выстраивает грандиозность и идеализацию, создавая образ безупречного, исключительного Я, которому неведомы ошибки и уязвимости. С другой стороны, как только грандиозность начинает рушиться, нарциссизм скатывается в другую крайность: уязвимость и бессилие, где мы занижаем свою ценность, пытаясь избежать столкновения с собственными ограничениями. В этом состоянии самообесценивания скрывается желание укрыться от реальной боли, избегая принятия себя с теми самыми слабостями, которые составляют нашу человечность.
Чего мы на самом деле хотим?
Хотя мы убеждены, что только Идеальное Я заслуживает любви и хороших отношений, в глубине души стремимся к признанию ценности нашего Реального Я. На самом деле нам нужно исцеление от расщепления, в результате которого только наше Идеальное Я оказалось достойно настоящих, живых связей.
Мы отчаянно нуждаемся в том, чтобы кто-то взглянул на нас не через призму идеала, а глаза в глаза, увидел наши страхи, сомнения, слабости и сказал: «Ты все равно достоин любви. Ты не должен быть идеальным, чтобы быть ценным для меня».
Это не просто потребность в принятии – это потребность в подлинной связи, в том, чтобы наше Реальное Я не отвергали, а обнимали.
Послесловие к десятой главе
Некоторые раны нельзя вылечить.
Наши шрамы – это наша сущность, а без них нас просто нет.
Нарциссизм сопротивляется реальности, потому что она слишком настоящая: неидеальная, непредсказуемая, иногда обидная. Он пытается отгородить нас, укрыть от ударов, но при этом продолжает преследовать важные задачи, даже если делает это невротически, запутанно, через страдания. За всеми его защитами скрывается работа, которую он продолжает делать, потому что она важна для нашего Я.
Нарциссизм пытается достроить наше внутреннее пространство, чтобы мы могли выдерживать себя в этом мире.
Он хочет раскрыть наш потенциал, потому что знает: в нас есть что-то уникальное, что требует выражения.
И, наконец, он стремится к реальным связям, к тому, чтобы мы не просто пользовались другими, а могли быть с ними на равных, в живом контакте. То есть он все-таки пытается выпустить нас в объектное царство, потому что без этого не произойдет воплощения Я среди других людей.
Но нарциссизм делает это так, как умеет. Он ставит фильтры восприятия, подменяет живых людей функциями, чтобы было проще выдерживать их присутствие, или вовсе стирает их из поля зрения, чтобы не сталкиваться с их отдельностью. Вместо того чтобы спрашивать, как мы себя чувствуем, он направляет нас искать решения: что делать? куда идти? как исправить? Эта одержимость внешними действиями кажется логичной, потому что внутреннее присутствие – с его болью, тревогой и уязвимостью – оказывается невыносимым.
Если мы присмотримся, то увидим, что за всем этим сопротивлением лежат его истинные задачи. Нарциссизм хочет, чтобы мы чувствовали свою ценность, но пока внутри нас нет собственной структуры, способной формировать и удерживать самооценку, он предлагает измерять ее через признание других. Он хочет, чтобы мы выражали свою уникальность, но подталкивает нас к грандиозности, которая пока кажется единственным критерием, поскольку другие – свои – не найдены. Он хочет, чтобы мы строили связи, но боится отказа и поэтому уводит нас от людей. Все это – попытки защитить нас, потому что другого пути он пока не знает.
И вот тут открывается пространство для работы. Нарциссизм – не враг, не проблема, не то, что нужно исправлять. Это наш помощник, пусть и слишком перепуганный, слишком усталый. Он делает все, чтобы поддерживать нас, даже если это причиняет боль. Наша задача – увидеть в его усилиях не только страх, но и надежду. Увидеть его задачи, эти давние, важные, недоделанные проекты, которые он все еще пытается завершить. И начать помогать ему, вместо того чтобы бороться с ним.
Когда мы перестаем осуждать нарциссизм за невротичность, мы начинаем чувствовать, что за его страхом есть что-то очень живое. Там, за всеми защитами, грандиозностью, избеганием, есть настоящие потребности. Потребность быть ценным, даже если не идеальным. Потребность быть увиденным, даже если уязвимым. Потребность быть в отношениях, даже если они не гарантируют постоянной безопасности. И наша задача – присоединиться к этим потребностям, найти с нарциссизмом общий язык, чтобы вместе достраивать свое внутреннее пространство.
Вместе мы можем начать видеть реальность такой, какая она есть, и учиться быть в ней, даже если она не всегда удобна. Мы можем перестать прятаться от чувств и позволить им быть, даже если они болезненны. Вместе с ним мы можем выйти в отношения, где нас принимают не за наши достижения, а просто так. Потому что, несмотря на все его странности и сопротивления, нарциссизм все это время работал ради одной цели – дать нам возможность быть собой. И сейчас у нас есть шанс завершить эту работу, не разрушая, а поддерживая то, что он уже построил.