Я слегка растолстел за прошедшие годы. Она осталась стройной.
– Ты мне сделаешь языком? – прошептала она, когда мы легли на кровать, и я сделал, что она просила. Ее пурпурные, налитые, гладкие нижние губы цветком раскрылись навстречу моему рту. Ее клитор набух под моим языком, и мой мир переполнился ее солоноватым вкусом, я лизал ее, и сосал, и дразнил, и покусывал, кажется, бессчетные часы.
Она кончила, один раз, дернувшись в спазме, под моим языком, а потом притянула меня к себе, и мы опять целовались, а потом наконец она направила меня в себя.
– У тебя всегда был такой большой член? – спросила она. – И пятнадцать лет назад тоже?
– Да, наверное.
– М-м-м…
Спустя некоторое время она сказала:
– Хочу, чтобы ты кончил мне в рот.
И вскоре я так и сделал.
Потом мы лежали рядышком, и она спросила:
– Ты меня ненавидишь?
– Нет, – сонно ответил я. – Раньше – да. Я ненавидел тебя много лет. И любил.
– А теперь?
– Нет, я тебя не ненавижу. Все прошло. Улетело в ночь, как воздушный шарик. – И я понял, что говорю правду.
Она прижалась ко мне, теплой кожей к моей коже.
– Не могу поверить, что я тебя отпустила. Я не повторяю ошибки дважды. Я люблю тебя.
– Спасибо.
– Не «спасибо», дурак. Скажи: «Я тоже тебя люблю».
– Я тоже тебя люблю, – отозвался я сонным эхом и поцеловал ее в губы, все еще липкие.
Потом я заснул.
Во сне я чувствовал, как что-то шевелится во мне, что-то сдвигается и изменяется. Холод камня, целая жизнь беспросветной тьмы. Что-то рвалось, что-то ломалось, как будто разбивается сердце, – мгновение предельной боли. Чернота, странность, кровь.
Наверное, серый рассвет – это тоже был сон. Я открыл глаза, вырвавшись из сна, но еще не совсем просыпаясь. Моя грудь была вскрыта, темный разрез от пупка до шеи, и огромная бесформенная рука, пластилиново-серая, погружалась в грудь. В каменных пальцах запутался длинный черный волос. Я наблюдал, как рука заползает в разрез на груди – так насекомое прячется в щель, когда включили свет. Я смотрел, сонно щурясь, и то, как спокойно я воспринимал эту странность, лишний раз подтверждало, что это просто сон, и разрез на груди затянулся, исчез без следа, и холодная рука сгинула. Мои глаза вновь закрылись. Навалилась усталость, и я вновь уплыл в умиротворяющую темноту, пропитанную саке.
Я спал, но снов не запомнил.
Я проснулся по-настоящему пару минут назад, и солнце светило мне в лицо. Я проснулся один – только алый цветок на подушке. Я вот держу его в руке. Цветок похож на орхидею – впрочем, я не особо разбираюсь в цветах, – и у него странный запах, солоноватый и женский.
Наверное, его оставила Бекки, когда уходила, пока я спал.
Скоро надо будет вставать. Вставать с этой постели и жить дальше.
Интересно, увидимся ли мы снова когда-нибудь? Я вдруг понимаю, что мне все равно. Чувствую смятую простыню под боком, чувствую, как воздух холодит мне грудь. Мне хорошо. Мне очень хорошо. Я вообще ничего не чувствую.
Жизнь моя
My Life. © Перевод Н. Эристави, 2007.
– Жизнь моя? Черт подери, не такая она штука,
О которой стоит болтать. Господи Боже,
В глотке-то как пересохло…
Выпить?
Ну, ежели ты угощаешь, а на дворе – жарища,
То – почему бы и нет? Запросто. Только – немножко.
Пивка вот – оно бы неплохо, ну и стопарик виски
выпить в жаркий денек – самое то!
Только – одна проблема:
когда я пьян, вспоминать начинаю. А вспоминать, —
понимаешь! —
не больно-то мне приятно.
Прикинь вот – моя мамаша. Баба как баба была,
Но никогда я бабой ее не видел.
Фотки до операции – видел, правда.
Она твердила – парню, мол, нужен отец.
А мой папаша, мерзавец, ее бросил,
Как только прозрел.
А как он прозрел?
Ему на башку – прикинь! – бирманский котяра
свалился,
Выпрыгнул этот кошак из окошка хозяйской
квартиры —
И вниз сиганул. С тридцатого, черт, этажа, —
Да прямо отцу по башке. И, заметь, шибанул его
Точнехонько в то место,
Что отвечает за зренье. Чудо – и только!..
Кот-то? А что – кот? Отделался легким испугом
И почесал по делам своим, по кошачьим.
Правду небось говорят – кошки
Приземляются
на все четыре лапы…
Ну, так я про папашу. Прозрел он, значит,
И заявляет мамаше – я, дескать, считал,
Что в жены беру не тебя, а твою сестрицу-двойняшку.
А та сестрица на мамочку вовсе была не похожа,
Но – вот ведь каприз природы! – по голосу их
Мог спутать хоть сам Господь всемогущий.
Судья дал развод без слова – закрыл на пробу глаза
И сам голоса различить не сумел!
Стало быть, из суда мой ублюдок-папаша
Вышел свободным, как ветер. Но – вот незадача!
Прямо на улице насмерть его зашиб
Сгусток дерьма, что свалился прямехонько с неба.
Болтали в народе —
Дескать, выпало это дерьмо из сортира на самолете.
Правда, анализ химический – тот показал другое:
«Фекальные массы содержат в себе элементы,
Неизвестные нашей науке».
Газеты – те прямо сказали:
Не обошлось без пришельцев!
Историю эту, понятно, тут же замяли.
Папашино тело забрали для экспериментов.
Ребята в штатском нам выдали справку.
Но не прошло и недели, как надпись на ней
испарилась.
Я думаю – дело в чернилах, но речь-то сейчас
не об этом…
Ну, вот. Тогда-то моя мамаша и стала думать,
Что, дескать,
парнишке нужен мужчина в доме.
А коли нет мужиков походящих – сама она
Стать мужиком готова!
Она скорешилась с доктором этим,
И после того, как пара их победила на чемпионате
По подводному танго,
Лекарь сменил ей пол забесплатно.
Я, когда рос, все папою звал мамашу —
Не знал ничего, прикинь!
Не, больше со мной ничего интересного не было
вроде.
Хлопнуть еще? Ну, за компанию разве?
Ага, еще по пивку – и не забудь мой виски.
Двойной? Пожалуй. Не, я вообще-то не пью,
Просто – такая жарища, тут и непьющий
Пропустит стаканчик-другой для здоровья…
В такой вот жаркий денек
Жена моя рассосалась.
Ага, я тоже читал, как люди
Взрываются сами собой. Спонтанное возгоранье!
Но Мэри-Лу – так супругу мою звали – тут дело
другое.
Я, помню, ее повстречал в то утро,
Как вышла она из комы.
Семьдесят лет, прикинь, проспала – не состарилась
даже на день.
Дикие все-таки штуки молнии шаровые
с людьми вытворяют, точно?
И ведь народ весь на той подводной лодке
Тоже заснул и стареть перестал – не только моя
Мэри-Лу.
Мы уж женаты были – а, помню, она
Все так же их навещала,
Сидела с ними в больнице, в их спящие лица глядела…
Я-то? Да я дальнобойщиком был тогда.
…Жили отменно. Ей те семьдесят лет —
Что были, что нет. И вот тебе истинный крест —
Не водились бы призраки в той машине с тральной
(Хотя – какие там призраки, демоны это были).
Была б она и сейчас со мною. Демоны, знаешь,
Душою ее завладели. А где нам взять
Хорошего экзорциста? Нашли одного —
Так он домовым оказался откуда-то из Утрехта,
И даже священником не был. Хотя при полном
параде —
Книжка, свеча, колокольчик…
И вот ведь одно к одному —
в тот день, как моей Мэри-Лу тело,
под властью духов подлючей машины стиральной,
в мыльную воду вдруг обратилось,
– прикинь! – у меня грузовик сперли.
Тогда и свалил я из Штатов. Скитаюсь теперь
по свету…
Такая тощища – скулы свернуть охота.
Раз только вот… черт, никак всего не припомню.
Ну и жарища – прямо всю память отшибло.
Еще по одной? Пожалуй…
Пятнадцать раскрашенных карт из колоды вампира
Fifteen Painted Cards from a Vampire Tarot. © Перевод. М. Немцова, 2007.
ДУРАК[33]
– Чего надо?
Вот уже месяц молодой человек приходил на кладбище каждую ночь. Наблюдал, как луна омывает ледяным светом холодный гранит и свежий мрамор, мох на старых каменных плитах и статуях. Шарахался от теней и сов. Созерцал влюбленные парочки, пьяниц и подростков, нервно срезавших дорогу среди усыпальниц, – всех, кто оказывался на кладбище в ночную пору.
Днем он спал. Кому какое дело? В ночи же он стоял на кладбище один и дрожал от холода. Ему казалось, что стоит он на краю пропасти.
Голос раздался из тьмы вокруг, зазвучал у него в голове и вне ее.
– Чего надо? – повторил голос.
Осмелюсь ли обернуться и глянуть, подумал молодой человек и понял, что нет.
– Ну? Ходишь сюда каждую ночь – сюда, где живым не место. Я тебя видел. Чего тебе?
– Я хотел встретиться с вами, – ответил молодой человек, не оборачиваясь. – Я хочу жить вечно. – Голос его дрогнул.
Он шагнул в пропасть. Возврата нет. Он уже воображал, как острия клыков вонзаются ему в шею, – пронзительная прелюдия к вечной жизни.
Начался звук. Тихий и печальный, словно гул подземной реки. Лишь несколько долгих секунд спустя молодой человек сообразил, что это смех.
– Это не жизнь, – произнес голос.
Он не сказал больше ничего, и через некоторое время молодой человек понял, что он на кладбище один.
МАГ[34]
У слуги графа Сен-Жермена[35] спросили, действительно ли его хозяину[36] тысяча лет, как об этом твердит молва.