еревели ее в изолированное тихое помещение, куда обычно кладут пациентов с заражением крови.
На следующий день состояние плода оставалось без изменений: он активно двигался, и его сердце билось нормально, но Джулии было немного не по себе.
Второй день после операции всегда самый тяжелый: в первый день пациента спасает эйфория от того, что он выжил, однако назавтра остается лишь боль.
К сожалению, мы не могли дать ей сильные обезболивающие, так как они могли причинить вред ребенку.
Итак, мы провели операцию в понедельник, а уже к пятнице Джулия заскучала и принялась настаивать на выписке, чувствуя себя при этом довольно хорошо. У нас не было повода ее задерживать. Переживавший за нее Оливер звонил Джулии каждый день всю следующую неделю, а затем регулярно принимал ее в клинике. Плод продолжал нормально расти и развиваться. Пять месяцев спустя, в январе 2016 года, Джулия родила здорового мальчика весом четыре килограмма – это было то чудо, о котором она так мечтала, ребенок, которому изначально было предначертано оказаться в лотке из нержавеющей стали. Мы с Оливером все изменили. Добро пожаловать в этот мир, Самсон. Какой здоровяк!
16. Ваша жизнь в их руках
Никогда не ожесточаться сердцем,
Никогда не раздражаться
И никому не причинять боли.
2004 год. Прошло почти пятьдесят лет с тех пор, как передача, показанная по телевизору, посеяла в коре моего головного мозга идею стать врачом, – «Ваша жизнь в их руках» про Хаммерсмитскую больницу. Передача, предопределившая мою судьбу.
В мой кабинет позвонил сотрудник канала «Би-би-си», трубку сняла Ди, моя секретарша. Она была очень воодушевлена, когда я заглянул к себе между операциями. Соглашусь ли я сняться для телепередачи – целый час эфира в прайм-тайм? Нужны были нейрохирург, хирург-трансплантолог и кардиохирург. Цикл передач так и назвали – «Ваша жизнь в их руках».
Именитый продюсер с ассистенткой приехали в Оксфорд, чтобы обсудить детали и объяснить, что порой присутствие камер может казаться навязчивым. Члены съемочной группы проведут вместе со мной шесть месяцев – как в больнице, так и у меня дома, будут встречаться с пациентами и общаться с членами моей семьи, чтобы зрители смогли почувствовать, каково это – быть кардиохирургом. Жизнь на острие событий. В моем случае – на самом острие.
Они хотели, чтобы я вживил «Джарвик-2000» прямо перед камерами, и попросили подыскать пациента с сердечной недостаточностью, за которым можно было бы следить до, в течение и после операции. Разумеется, расскажут они и о других операциях. Они предпочли бы снять сюжет про младенца; подойдут и другие драматичные, сопряженные с высоким риском случаи, позволяющие продемонстрировать передовую, впечатляющую кардиохирургию в режиме реального времени, и не важно, умрет пациент или останется жив. Они будут снимать все подряд, а потом решат, какие материалы использовать. Попробуй тут подкачать!
Они знали, что я регулярно оперировал в прямом эфире для других хирургов, причем не робел перед публикой и держался уверенно. Если я соглашусь, то с администрацией больницы обо всем договорятся. В те годы у нас был директор, который действительно общался с коллективом, – приятный малый, регулярно покидавший свою башню из слоновой кости, чтобы встретиться с рядовыми сотрудниками. Я не сомневался, что он даст добро. Мне оставалось только предупредить близких о том, что по вечерам я буду возвращаться с работы в сопровождении съемочной группы, которая будет встречать меня утром, да еще и возьмет у них интервью. Каково это – жить вместе с кардиохирургом? Хороший вопрос!
Вскоре присутствие съемочной группы за спиной стало для меня нормой. Операторы сняли множество операций. Недоношенные дети с отверстием в сердце; молодые люди с синдромом Марфана, нуждавшиеся в серьезном хирургическом вмешательстве; дама средних лет, которой в пятый раз заменили аортальный клапан… Последняя операция выдалась особенно сложной и затянулась на сутки. Объектив камеры бесстрастно зафиксировал, как все вышло из-под контроля, но пациентка тем не менее выжила. Стоит ли говорить, что этот материал пустили в эфир.
Оператор снял, как я бегаю с Марком и смотрю, как Джемма играет в гольф за Кембриджский университет. Между тем прошло несколько месяцев, а подходящего кандидата для «Джарвика-2000» всё не было. В конце концов я позвонил Филипу Пул-Уилсону в Королевский госпиталь Бромптон. Меньше чем через неделю он подобрал идеального пациента – обаятельного шотландца пятидесяти восьми лет, которому в Глазго уже отказали в пересадке сердца. Джим Брэйд во многом напоминал Питера Хоутона. Он был при смерти, но отчаянно хотел прожить достаточно для того, чтобы увидеть, как его дочка оканчивает университет и выходит замуж. Однако часы неумолимо тикали, и стало понятно, что долго он не протянет.
С тех пор как Джима обследовали в трансплантационном центре, прошло немало времени, а нам требовалась актуальная информация о его состоянии. Филип привез его из Шотландии и положил в Бромптон. Нужно было повторно провести двустороннюю катетеризацию сердца, сделать подробную эхокардиографию и множество анализов крови. Я прекрасно понимал, что все это делается на деньги благотворительных фондов. Государство не собиралось выделять ни копейки – оно списало Джима со счетов, равно как и Питера и многих других. Я был его последней надеждой.
Когда государство списывает человека со счетов, его единственная надежда – благотворительные организации и профессиональный врач.
В Глазго не ошиблись: Джим действительно неподходящий кандидат на пересадку сердца. Давление в легких было слишком высоким, хотя правый желудочек сердца успел привыкнуть к этому. Проблема была с левым желудочком. Джим страдал тем же заболеванием, что и Питер, – дилатационной кардиомиопатией. Кроме того, почки работали недостаточно хорошо, чтобы справиться с иммунодепрессантами, которые необходимы при пересадке органов. Вспомогательная желудочковая система могла взять на себя функции отказывающего левого желудочка. Более того – она могла даже помочь сердцу восстановиться. Вероятно. Эхокардиограмма показала, что состояние сердца критическое. Сейчас или никогда. Мы не могли рисковать и отпускать Джима домой в Шотландию.
Я повел оживившуюся съемочную группу вниз по Фулхэм-роуд, чтобы встретиться с Джимом и его женой Мэри. Из Бирмингема приехал Питер Хоутон – он был в отличной форме. Питер продолжал активно собирать деньги, чтобы мы могли спасти жизнь другим людям. Прошло почти четыре года после того, как ему вживили искусственное сердце, и он приближался к мировому рекорду продолжительности жизни с подобными устройствами. Он искренне обрадовался возможности проконсультировать Джима и Мэри и сделал это профессионально. Ему нравилось чувствовать себя частью команды.
Как и следовало ожидать, Джим и Мэри нервничали, однако прибор их впечатлил и они были готовы приступить к делу. К тому же Джим, как человек харизматичный, прекрасно подходил для телевидения. Передвигался он с трудом – еле-еле переставляя ноги, согнув голову и жадно глотая ртом воздух; нос и губы были синими. Разговаривал он тоже через силу, но все равно отпускал шутки на камеру.
Мне было приятно снова очутиться в Бромптоне. Большинство членов кардиореанимационной бригады, с которыми мы проводили первые операции в Оксфорде, уже там не работали, и я предложил Филипу прооперировать в Лондоне, идея ему очень понравилась. Прежде всего нужно было договориться со старшим хирургом, профессором Джоном Пеппером. Он с радостью согласился помочь, так что мы запланировали операцию на следующую неделю. Роб Джарвик пообещал в ближайшие дни привезти насос из Нью-Йорка, а Эндрю Фрилэнд, мой оксфордский коллега, должен был помочь с установкой разъема в черепе.
Теперь у нас был пациент, насос и команда профессионалов – ну просто мечта продюсера. Осталось лишь успешно установить имплантат перед камерой, и Джим должен был во что бы то ни стало выжить. Проблема заключалась в том, что, как подчеркнул анестезиолог из Бромптона, состояние пациента было слишком тяжелым для общего наркоза. Тем не менее больница оказала нам всяческую поддержку, и руководство не стало препятствовать нашей затее. Здесь раньше не устанавливали вспомогательные желудочковые системы и были рады помочь.
Полшестого утра, на улице темно и зябко. Приехавшая на такси съемочная группа подобрала меня, и мы отправились в Оксфорд, чтобы найти Эндрю. Он брел по Вудсток-роуд, держа сумку с инструментами для установки штекера в черепе. По автостраде М40 мы вернулись в Лондон, записывая интервью прямо в машине.
– Что вы чувствуете перед операцией в другой больнице?
– Жду с нетерпением. Я оперировал повсюду – от Тегерана до Торонто. Операционная есть операционная, и со мной будут лучшие из лучших. Как сказал бы Болдрик из «Черной гадюки»: «У нас есть коварный план!»[34].
– А что вы чувствуете по поводу того, что пациент может умереть? Нервничаете?
– Вовсе нет. Если мы ничего не сделаем, Джим умрет в считанные дни. Никто, кроме нас, ему не поможет.
– Считаете ли вы, что за эти насосы должно платить государство?
Я ответил встречным вопросом:
– Должна ли служба здравоохранения одной из стран первого мира использовать современные технологии для продления жизни? Или пусть молодые пациенты с сердечной недостаточностью умирают в муках, как происходит в странах третьего мира?
Мой ответ всем понравился, но в передачу его не включили. Слишком уж провокационно.
Кардиологи, уплетающие жареную пищу, – выигрышный кадр для любой программы о здоровье.
Мы добрались до Бромптона в семь утра, и я повел Эндрю вместе со съемочной бригадой в опустевшую столовую. С тех пор как я работал в этой больнице, мало что изменилось. Здесь по-прежнему готовили отменные завтраки, и я выбрал все самое полезное: сосиски, бекон, пудинг, жареные яйца и тосты. Эндрю последовал моему примеру. Мы приступили к завтраку, и камера начала снимать. Это и хотел запечатлеть продюсер. Кардиологов, уплетающих целую гору жареной пищи – чистый холестерин.