Манек подошел ближе, почти веря, что в банках осталась вода. Но в них не было ничего, кроме коричневатых яиц тараканов, дохлой моли и сонного паука. Высохшая вода оставила круги на деревянных ножках. Словно водяной знак: здесь жил Манек. Письменный стол и стул, свидетели былых шахматных сражений, стояли у окна, куда их передвинули, чтобы доставалось больше света. Казалось, это было очень давно.
Манек вышел из комнаты и бережно закрыл дверь в прошлое. К его удивлению, из соседней комнаты доносились звуки. Что скажет Авинаш, когда увидит его? Что он скажет Авинашу? Он собрался с духом — нельзя выглядеть взволнованным или неуверенным.
Манек постучал.
Дверь отрыли. На него удивленно смотрели пожилые супруги. У обоих были седые волосы; мужчина с впалыми щеками надрывно кашлял, у женщины были красные глаза. «Должно быть, родители Авинаша», — решил Манек.
— Здравствуйте! Я друг Авинаша. — Может, они дожидаются сына, который ненадолго вышел? — Вы его ждете?
— Нет, — тихо произнес мужчина. — Уже не ждем. Все кончено. — Старики медленно подались назад, сутулясь под невидимым бременем, и как бы приглашая его войти. — Мы родители Авинаша. Сегодня его кремировали.
— Простите? Что сделали?
— Кремировали. После долгого ожидания. В течение нескольких месяцев мы разыскивали нашего сына. Ходили по разным полицейским участкам, молили о помощи. Никто не помог нам.
Голос мужчины задрожал, он замолчал, с усилием взяв себя в руки.
— Четыре дня назад нам сказали, что тело его в морге. Нас пригласили на опознание.
Мать разрыдалась, прикрыв лицо уголком сари. Пытаясь утешить жену, отец зашелся кашлем. Он нежно коснулся пальцами ее руки. Где-то в коридоре хлопнула дверь.
— Но что… я хочу сказать… ничего, никто… — залепетал Манек. Отец положил руку ему на плечо.
Манек откашлялся и заговорил снова.
— Мы были друзьями. — Родители закивали, словно нашли утешение в его невнятных словах. — Но я не знал… что случилось?
Теперь заговорила мать, ее дрожащий голос был еле слышен.
— Мы тоже ничего не знаем. Приехали сюда сразу после кремации. Слава Всевышнему, церемония прошла хорошо. Дождя не было, и погребальный костер горел ярко. Мы остались там на всю ночь.
Отец кивнул.
— Нам сказали, что тело нашли много месяцев назад на железнодорожном полотне. Опознать его не смогли. Сказали, что он выпал из скорого поезда. Будто свисал с подножки или ехал на крыше. Но Авинаш был осторожный, он никогда такого не делал. — На его глазах снова выступили слезы, он замолк и утер их. Теперь жена легко коснулась пальцами его руки.
Но он смог продолжать.
— Наконец, после долгого времени мы увидели нашего сына. На интимных местах тела были ожоги, а когда мать поднесла его руку к своему лбу, стало видно, что на пальцах нет ногтей. Мы спросили в морге, как такое могло случиться от падения с поезда. Все может случиться, ответили они. Никто не помог нам.
— Нужно подать жалобу, — сказал Манек, с трудом сдерживая слезы. — Нужно… самому министру. Губернатору, я хотел сказать. Или комиссару полиции.
— Мы подали жалобу. В полиции внесли ее в регистрационную книгу.
Родители продолжили собирать вещи сына. Манек беспомощно смотрел, как они благоговейно складывают в чемодан одежду, учебники, бумаги, поднося прежде некоторые к губам. В комнате стояла тишина, почти не нарушаемая их легкими шагами.
— А о своих трех сестрах он вам рассказывал? — неожиданно спросила мать. — Когда они были малышками, он помогал мне за ними ухаживать. Ему очень нравилось их кормить. Иногда они кусали его за пальцы, он смеялся. Авинаш вам это рассказывал?
— Он все мне рассказывал.
Через несколько минут родители собрались уходить. Манек настоял на том, чтобы снести вниз чемодан, радуясь, что эти действия могут удержать его от рыданий. Благодарность стариков только усилила сознание того, как мало он может сделать, чтобы помочь им справиться с горем. Ему вспомнился первый день, когда на его пороге появился Авинаш с «Флитом». Они боролись с тараканами. Играли в чекерс[136]. Рассказывали истории из своей жизни. А теперь он мертв.
Манек распрощался со стариками и направился в учебный корпус. И тут вдруг вспомнил, что шахматы так и остались у него. Он поспешил к воротам. Но родителей Авинаша нигде не было видно. «Какой же я дурак, — подумал он, — эти шахматы — бесценное воспоминание, они были бы им дороги. Ведь Авинаша наградили этими шахматами за победу на турнире».
Манек машинально повернул назад и снова оказался в холле общежития. Там он остановился и понял — шахматы каким-то образом надо вернуть родителям. Он почувствовал себя вором, лишившим несчастных утешения. Чем дольше он держит шахматы у себя, тем сильнее увеличивает их боль. Задача вернуть шахматы стала для него первоочередным делом, вопросом жизни и смерти. Он поднимался по лестнице, а слезы лились у него по щекам, вызвав любопытство у группы проходивших студентов. Кто-то свистнул и прокричал что-то неразборчивое. Потом послышалась песенка: «Не плачь, малыш; мама даст тебе кишмиш; а отец лукум подарит; бабка плов тебе наварит».
Манек проскользнул в свою комнату и сел на старомодную кровать. Может, в комнате Авинаша осталось что-нибудь в корзине для бумаг — старый конверт или листок с адресом. Он пошел взглянуть, но ничего не нашел. Ни клочка бумаги. Надо узнать адрес родителей и послать им шахматы. Можно бы расспросить на этаже, но эти ублюдки непременно затеют с ним в коридоре какую-нибудь унизительную игру, заставят ходить по разным комнатам и выставят дураком.
Прижав шахматы к груди, Манек закрыл глаза и попытался сосредоточиться. Найти адрес. Но это ведь просто — надо пойти в деканат. Там, конечно, знают адрес. И он отправит шахматы родителям Авинаша.
Манек открыл глаза и посмотрел сквозь слезы на коричневую коробку из клееной фанеры. Ему вспомнился тот день в столовой: игра белыми, мат в три хода, а потом вдруг стало рвать вегетарианцев. Воспоминание заставило его улыбнуться. «Революция из-за отрыжки», — сказал тогда Авинаш. И попросил его присмотреть за шахматами.
Авинаш никогда не просил их вернуть. То был его подарок. Игра, подобная жизни. Будет неправильно расстаться с этим шахматами. Он сбережет их. Они всегда будут с ним.
Дина уговаривала Манека оставаться спокойным: взяв билет, мысленно прочитать мантру Ашем Воху[137], а перед тем, как начать писать ответ, прочитать ее еще раз.
— Не то чтоб я была такой уж верующей, — сказала она. — Отнесись к этому как к страховке. Мне помогает. Удачи тебе.
— Спасибо, тетя. — Манек открыл дверь, чтобы уйти, и чуть не столкнулся с Хозяином Нищих, который уже подносил указательный палец к звонку.
— Извините меня, — сказал Хозяин. — Я пришел с плохими новостями. — Вид у него был измученный, глаза покраснели от слез. — Могу я видеть портных?
— Они уехали два дня назад.
— Да, конечно. Я забыл — сватовство. — Выглядел он так, будто сейчас потеряет сознание.
— Входите, — сказала Дина.
Хозяин вошел на веранду и, захлебываясь от рыданий, сказал, что Шанкар погиб.
Неверие в случившееся, дающее время, чтобы справиться с шоком, пришло на помощь Манеку.
— Но мы говорили с ним три дня назад, все трое — Ишвар, Ом и я, когда ходили в «Вишрам» пить чай. А вчера утром он рассказывал мне, что к нему придет парикмахер. Он был здоровый и веселый, разъезжал на тележке, как обычно.
— Да, только до вчерашнего утра.
— А что произошло?
— Ужасный случай. Он потерял контроль над тележкой. Скатился с тротуара… прямо под двухэтажный автобус. — Хозяин нервно сглотнул и прибавил, что сам не был свидетелем трагедии, но Шанкара опознал. — За все годы, что я веду свое дело, мне довелось много чего повидать. Но ничего ужаснее этого я не видел. Шанкара и тележку раздробило и смяло целиком — их невозможно разделить. Извлечь дерево и колеса из плоти означает еще больше изуродовать его несчастное тело. Их кремируют вместе.
Оба замолчали, представив себе эту внушающую ужас картину. Хозяин не выдержал и залился слезами. Из-за тщетных попыток удержать рыдания его охватила дрожь.
— Нужно было открыться ему, сказать, что мы братья. Я слишком долго ждал. А теперь уже слишком поздно. Если б только на платформе установили тормоза… Я думал об этом, но мысль показалась мне глупой. Ему не надо было быстро ездить — не скорый поезд или что-то вроде того. Может, стоило убрать его с улицы.
— Не вините себя, — сказала Дина. — Вы действительно хотели сделать для него как лучше.
— Вы думаете? Правда? Но как я могу это знать?
— Он был замечательным человеком, — сказал Манек. — Ишвар и Ом рассказывали, как заботливо он ухаживал за ними во время их болезни в рабочем лагере. Вы не знали его, тетя, но он во многом был похож на всех нас. Иногда даже забавно шутил.
— У меня такое ощущение, что мы были знакомы. Ишвар и Ом сняли с него мерки и описали его, помнишь? Я сшила для него особый жилет.
— Это было очень любезно с вашей стороны, — сказал Хозяин и снова разрыдался, вспомнив, как порвал и испачкал новую одежду ради успеха предприятия.
— Хотите воды? — спросила Дина. Мужчина кивнул, и Манек принес стакан.
Выпив воды, Хозяин наконец обрел самообладание.
— Я хотел пригласить портных на кремацию Шанкара. Она состоится завтра в четыре часа. Они были его единственными друзьями. Там будет много нищих, но Ишвар и Ом были бы почетными гостями. — Он вернул пустой стакан.
— Я приду, — сказал Манек.
Заплаканные глаза Хозяина просияли от удивления.
— Правда придете? Я вам так благодарен. — Он пожал Манеку руку. — Похоронная процессия двинется от «Вишрама». Я подумал, что это подходящее место для сборов — из уважения к Шанкару. Как вы думаете? Ведь это его последнее пристанище?