ток… и тут оси, рычаги и поршни рванулись и заработали в мощной, гремящей симметрии…
— Видел бы меня сейчас Фарух, — сказала миссис Кохлах, улыбаясь сквозь слезы. — Развеяв прах мужа, жена возвращается домой в паланкине. Как бы он смеялся над таким несоответствием.
Манек видел, как носильщики скрылись за поворотом, и тогда достал спрятанную за камнем коробку. Он возобновил разбрасывание праха. Понемногу поднялся ветер. Прежде лениво ползущие облака теперь мчались по небу, их тени омрачали долину. Манек раскрыл пальцы, и ветер унес с собой пепел. Он поскреб коробку изнутри, перевернул и постучал по ней сверху. То, что еще там оставалось, улетело навстречу неизвестности.
Время от времени миссис Гревал, идущая следом за носильщиками, делала замечания.
— Поосторожнее, здесь низкая ветка. Вы ведь не хотите, чтобы миссис Кохлах ушиблась.
— Не беспокойтесь, госпожа, — отвечали они, тяжело дыша. — Мы еще не забыли нашу работу.
— Ну-ну, — с сомнением произнесла миссис Гревал. — Будьте внимательны — впереди большой камень, не споткнитесь.
Тут миссис Кохлах вступилась за носильщиков.
— Не стоит волноваться, они знают свое дело. Мне очень удобно.
Когда носильщики спустились с горной тропы и ступили на городскую дорогу, идущие следом друзья и соседи разразились в их честь аплодисментами. Прошло много лет с тех пор, как это кресло последний раз несли по улицам города. Тень прошлого восторженно приветствовали все жители, встречавшиеся на пути процессии. Многие присоединялись к ней, увеличивая число участников стихийно возникшего торжества.
Иногда процессии приходилось останавливаться, пропуская грузовики и автобусы. После пятой остановки миссис Гревал взбунтовалась:
— Хватит с нас этих задержек, — сказала она. — А ну-ка все переходим дорогу. Не будем никого пропускать. Во всяком случае, сегодня. Миссис Кохлах имеет на это право. У нее сегодня особый день. Транспорт может подождать.
Все с этим согласились, и в течение тридцати пяти минут процессия гордо шествовала по городу, а сзади тянулся длинный хвост из автомобилей, водители которых нервно гудели и кричали. Миссис Гревал долго не обращала на них внимания, решив не унижаться и не стараться перекричать эту дешевую какофонию. Но потом, не выдержав, остановилась и крикнула: «Имейте совесть! Эта женщина — вдова!»
Примерно через час спасательный отряд благополучно доставил миссис Кохлах домой, где ее усадили в удобное кресло и наложили лед на колено. Миссис Гревал села напротив — на стул с прямой спинкой и не сходила с него, как часовой. Она не ушла вместе со всеми, твердо заявив: «В день после похорон нельзя оставаться одной».
Миссис Кохлах забавляла ее манера держаться, но она была благодарна бригадирше за компанию. Они вспоминали славные времена расцвета магазина, чаепития и обеды, военные поселения. Как прекрасна тогда была жизнь, каким свежим и целебным был воздух! Если ты устала или почувствовала недомогание, достаточно было выйти из дома, глубоко вдохнуть, и тебе сразу становилось лучше — без всяких таблеток и витаминов.
— Теперь все изменилось, — сказала миссис Гревал.
Как раз в эту минуту вошел Манек, и последовало неловкое молчание. Ему стало интересно, о чем они тут рассуждали.
— Ты очень быстро вернулся, — заметила миссис Гревал. — У молодых — крепкие ноги. Ты развеял оставшийся пепел?
— Да.
— Уверен, что все сделал правильно, Манек? — спросила мать.
— Да.
Снова воцарилась пауза.
— А что ты делал в Дубае? Помимо того что отращивал бороду? — пошутила миссис Гревал.
Манек улыбнулся.
— Молчишь? Видно, дело секретное. Надеюсь, сколотил состояние.
Манек снова улыбнулся. Через несколько минут миссис Гревал ушла, сказав, что ее присутствие больше не требуется.
— Теперь ты сам в силах позаботиться о матери, — прибавила она со значением.
Манек сменил повязку со льдом и предложил сделать сандвичи с сыром.
— Сын не был дома восемь лет, а я не могу даже накормить его, — расстроилась мать.
— Какая разница, кто приготовит сандвичи?
Мать, почувствовав напряжение в его голосе, замолчала, но потом начала снова:
— Не сердись, Манек. Не молчи, скажи, что тебя тяготит?
— Мне нечего сказать.
— Мы оба тяжело переносим смерть отца. Но причина не только в этом. Мы знали, что это случится с того времени, как ему поставили диагноз. Что-то еще тревожит тебя, я это чувствую.
Она ждала ответа, глядя как сын режет хлеб, но его лицо оставалось бесстрастным.
— Может, это оттого, что ты не приехал, пока он был жив? Не тревожься — это не твоя вина. Отец понимал, что тебе трудно вырваться.
Манек отложил нож и повернулся к матери.
— Ты действительно хочешь знать настоящую причину?
— Да.
Он опять взял нож и стал аккуратно нарезать хлеб. Голос его звучал ровно:
— Вы отослали меня от себя — ты и отец. А потом я не смог вернуться. Вы потеряли меня, а я потерял — все.
Мать с трудом доковыляла до стола и взяла сына за руку.
— Взгляни на меня, Манек, — сказала она, заливаясь слезами. — Это неправда. Ты всегда был главным для нас — для меня и для отца. Все, что мы делали, мы делали для твоего блага. И искренне верили в это.
Манек осторожно высвободил руку и продолжал делать сандвичи.
— Как можешь ты говорить такие жестокие вещи, а потом молчать? Ты всегда упрекал отца в склонности к драматизму. Но сейчас сам следуешь его примеру.
Манек явно не собирался ничего обсуждать. Мать, прихрамывая, ходила за сыном по кухне, не спуская с него умоляющего взгляда.
— Какой смысл в моей помощи и сандвичах, если ты продолжаешь травмировать свое колено? — раздраженно произнес он.
Мать покорно села, дожидаясь, когда сын закончит и поставит еду на стол. Пока они ели, она украдкой, стараясь чтобы он не заметил, наблюдала за ним. Небо стало темнеть. Манек помыл тарелки и поставил сохнуть. Мощный удар грома прогремел над долиной.
— А нам повезло, — сказала мать, прислушиваясь к шуму начавшегося дождя. — Поднимусь к себе — отдохну. Закрой, пожалуйста, окна, если дождь усилится.
Манек кивнул и помог матери подняться по ступенькам. Та улыбалась, превозмогая боль, и радостно опиралась на его плечо, гордясь его силой и стойкостью.
Мать легла в постель, а Манек спустился вниз и подошел к окну, глядя на огненные разряды молний и наслаждаясь раскатами грома. В Дубае он скучал по дождям. Долину постепенно окутало покрывало тумана. Манек беспокойно ходил по комнате, а потом решительно направился в магазин.
Он осмотрел то, что находилось на полках, получая удовольствие от вида наклеек с названиями фирм на банках и коробках — того, что он так давно не видел. Но каким маленьким и жалким показался ему сам магазин, бывший для него раньше центром вселенной. Как далеко он ушел от него! Так далеко, что возвращение казалось немыслимым. Что держало его вдали все это время? Конечно, не чистый и сверкающий Дубай!
Манек спустился в подвал, где дремал в бездействии аппарат для закупоривания бутылок. Паутина обволокла его саваном. Как писали родители, «Кохлах-колу» почти не брали — в последнее время расходилось не больше дюжины бутылок в день, и покупали только верные друзья и соседи.
Он бесцельно бродил между пустыми бутылками и деревянными ящиками. В углу погреба лежала кипа истлевших от времени газет, почти не видная за джутовыми мешками. Манек провел рукой по грубой мешковине, ощущая колючую поверхность ткани и вдыхая неповторимый запах древесины. Газеты были десятилетней давности и сложены не по порядку. «Странно, — подумал Манек, — ведь отец складывал их аккуратной стопкой, заворачивал в них товар или делал пакетики. Должно быть, перепутались».
Он решил взять газеты наверх — просмотреть. Чтение старых газет — подходящее занятие в сумрачный, дождливый день.
Манек устроился в кресле у окна и раскрыл пожелтевшие, пыльные страницы первой газеты. Она относилась ко времени выборов, когда отменили чрезвычайное положение и премьер-министр проиграла оппозиции. В газете писали о злоупотреблениях в период чрезвычайного положения, приводили свидетельства пыток заключенных и бесчисленных смертей в тюрьмах. Редакционные статьи, не имевшие никакой позиции во время режима, теперь требовали создания специальной комиссии для расследования злоупотреблений и наказания виновных.
Многословие статьи раздражало, и Манек взял другую газету. Споры нового правительства о том, как поступить с бывшим премьер-министром, были скучны и неинтересны. Разнообразие внесла только статья, приводящая слова одного министра: «Она должна понести наказание. Это страшная женщина, порочная, как Клеопатра». Единственным единодушным решением этого недееспособного правительства было запрещение в стране «кока-колы» из-за отказа производителей поделиться секретной формулой состава и из-за предпочтения этого напитка местным. Благодаря разным подходам и ухищрениям решение удовлетворило всех национальных изготовителей напитков.
Манек пролистал еще несколько газет и узнал, что за это время правительство выдохлось в бесконечных спорах — пришлось назначить новые выборы. Экс-премьер была готова избавиться от ненужной приставки и вернуться к власти. Теперь редакционные статьи изменили направление, приняв по отношению к ней раболепный тон, обычный при чрезвычайном положении. Один писака подобострастно высказался в таком духе: «Похоже на то, что премьер-министр является воплощением нескольких божеств. Вне всякого сомнения, она обладает потенциальной силой, сосредоточенной в основании позвоночника, там пробуждается Кундалини Шакти[153] и выводит ее за грань обычных возможностей». В высказывании не было никакой иронии, оно было частью длинного панегирика.
Пресытившись политикой, Манек развернул спортивные страницы. Здесь были фотографии с крикетных матчей, снабженные саркастическим замечанием капитана австралийской команды, удивленного тем, как это «кучка нищих из страны третьего мира, решила, что может играть в крикет?» Дальше следовали снимки фейерверков, праздника и ликования, когда «кучка нищих» обыграла Австралию.