Через какое-то время Дукхи позволил Рупе очистить и забинтовать рану, съел еду, которую она принесла, но на вопросы по-прежнему не отвечал. «Тебе будет легче, если поделишься», — сказала жена.
Дукхи рассказал ей о случившемся только через два дня — горечь извергалась из него, как гной из раны. Когда он упустил коз, и его наказали, обидно не было: то была его вина, он заснул на работе. Но в этот раз все было иначе. Он усердно трудился весь день, а его избили палкой и ничего не заплатили. «И в довершение всего мне раздробило ногу, — закончил Дукхи. — Так бы и убил тхакура. Он подлый вор. Все они такие. Обращаются с нами как с животными. И так было всегда, еще во времена наших предков».
— Тс-с, — остановила его жена. — Нельзя мальчикам такое слышать. Тебе просто не повезло — ступка треснула, вот и все.
— Плевал я на эти рожи из высшего класса. Больше не буду вкалывать на них за гроши.
Как только нога зажила, Дукхи перестал работать в деревне. Он ушел из дома на рассвете и был в городе еще до полудня, добравшись туда на воловьих упряжках и грузовике. Найдя место на улице, где не было сапожников, он расположился на углу. Разложив полукругом металлические колодки, шило, молоток, гвозди, набойки и кусочки кожи, Дукхи сидел на тротуаре и ждал горожан, желающих починить обувь.
Туфли, мокасины, тапочки сменяли друг друга — разных фасонов и цветов. Это мелькание приводило Дукхи в замешательство. А что, если один из владельцев этой обуви остановится? Справится ли он? Сумеет ли починить? Ведь он имел дело с простыми сандалиями, а тут обувь сложнее.
Через некоторое время перед ним остановился клиент, скинул с правой ноги кожаную сандалию и показал на оторванный ремешок у большого пальца.
— За сколько починишь?
Дукхи взял сандалию и покрутил в руках.
— Две анны[39].
— Две анны? Ты в своем уме? Да я за эти деньги куплю новые.
— Нет, господин, никто не продаст вам новые сандалии за две анны.
В результате сторговались за одну анну. Дукхи поскоблил подошву и нашел прорезь, в которую вставлялся ремешок. Грязь отваливалась от подошвы большими плоскими корками. Дукхи не заметил разницы между деревенской грязью и городской — обе выглядели и пахли одинаково.
Дукхи вставил ремешки в прорези и для надежности заново прошил. Перед тем, как надеть сандалии, мужчина подергал их руками. Затем сделал несколько пробных шагов, покрутил туда-сюда носками, удовлетворенно хмыкнул и расплатился.
За шесть часов Дукхи обслужил пять клиентов — пора было возвращаться домой. На заработанные деньги он купил немного муки, три луковицы, четыре картофелины, два острых зеленых перца — и пустился в обратный путь. Движение было не таким плотным, как утром. Дукхи долго шел, прежде чем его подсадили. До деревни он добрался поздно вечером. Рупа и дети ждали его с беспокойством.
Прошло уже несколько дней работы Дукхи в городе, когда его заметил шедший по улице Ашраф, его приятель.
— А я и не знал, что ты сапожничаешь по соседству, — удивился он.
Мусульманин Ашраф работал портным. Они с Дукхи были одного возраста, и в тех редких случаях, когда Дукхи мог себе позволить заказать что-то для Рупы или детей, он обращался к нему: портные-хинди не шили для неприкасаемых.
Узнав о бедах, приключившихся с Дукхи в деревне, Ашраф спросил:
— А ты не хочешь попробовать себя в чем-то новом? Где будут больше платить?
— Ты о чем?
— Пойдем со мной.
Дукхи собрал свои принадлежности и последовал за Ашрафом. Они перешли железнодорожные пути и оказались в другой части города, у склада лесоматериалов. Там Дукхи познакомился с дядей Ашрафа, владельцем склада.
С тех пор для него всегда находилась там работа — нагружать и разгружать грузовики или помогать с доставкой. Дукхи намного больше нравилось поднимать и переносить грузы, ходить во весь рост, как остальные, а не сидеть скрючившись на мостовой, глядя на чужие ноги. Да и запах сырого дерева был не в пример лучше вони от заношенной обуви.
Однажды утром по дороге на склад Дукхи обратил внимание на особенно интенсивное движение. Воловья упряжка тонула в облаках пыли. Вознице часто приходилось съезжать в сторону, а один раз большой автобус чуть не столкнул телегу в канаву.
— Что происходит? — спросил Дукхи у возницы. — Куда все едут? — Тот пожал плечами, стараясь вывернуть телегу на дорогу. Вол заупрямился, и мужчинам пришлось соскочить и помочь животному.
Городские улицы были увешаны транспарантами и флагами. Дукхи услышал, что ждут кого-то из лидеров Индийского национального конгресса. Он дошел до мастерской Ашрафа и все тому рассказал. Друзья решили присоединиться к толпе.
Лидеры начали говорить речи. Они приехали распространять послание Махатмы[40], где говорилось о борьбе за свободу, за справедливость.
«Мы долгое время были рабами в собственной стране. Наступила пора бороться за свободу. Для этой борьбы нам не нужны ни ружья, ни мечи. Мы обойдемся без брани и ненависти. Вооруженные правдой и ахимсой[41] мы убедим англичан, что им пришло время уйти».
Толпа разразилась аплодисментами. Оратор продолжил: «Бесспорно, надо быть сильными, чтобы сбросить ярмо рабства. Никто не будет с этим спорить. И только истинно сильные люди используют в борьбе принципы правды и ненасилия. Но как стать сильными, если мы поражены болезнью? Сначала надо вылечить эту болезнь, разъедающую наше отечество.
Какую болезнь? — спросите вы. Братья и сестры, эта болезнь — само существование класса неприкасаемых, она лишает наших братьев достоинства и столетиями отравляет нас. Эту болезнь надо вытравить из нашего общества, наших сердец и сознания. Среди нас нет неприкасаемых — все мы дети одного бога. Вспомните слова Ганди: существование касты неприкасаемых отравляет индуизм, как капля мышьяка отравляет молоко».
Потом выступали другие ораторы, говорили о борьбе за свободу, о тех, кто томится в тюрьме за гражданское неповиновение, за отказ соблюдать несправедливые законы. Дукхи и Ашраф стояли до самого конца и слышали, как лидеры обратились к собравшимся с призывом изгнать кастовые предрассудки из своих мыслей, слов и действий: «Мы ездим с этим посланием по стране, призывая людей объединяться и выступать против порочной системы зла и нетерпимости».
Толпа принесла клятву верности заветам Махатмы, с энтузиазмом повторяя его слова. Митинг закончился.
— Интересно, стали бы наши деревенские заминдары хлопать, услышав речи, призывающие покончить с кастовой системой? — сказал Дукхи.
— Похлопали бы, конечно, а жили б по-старому, — отозвался Ашраф. — Чувство справедливости у них давно похитил дьявол — они ничего не видят и не чувствуют. Тебе надо уехать из деревни, перевози семью сюда.
— И где мы будем жить? Там, по крайней мере, у меня есть жилье. Да и мои предки всегда там жили. Разве я могу оставить эту землю? Негоже уезжать далеко от родного места. Тогда забудешь, кто ты есть.
— Это верно, — согласился Ашраф. — Тогда хотя бы присылай на какое-то время сыновей. Научатся здесь ремеслу.
— А кто им разрешит работать в нашей деревне?
Ашраф устал от пессимизма приятеля.
— Времена меняются. Слышал, что говорили на митинге? Присылай сыновей. Будут учиться портняжному делу у меня в мастерской.
На мгновение глаза Дукхи озарились надеждой.
— Нет, — все же ответил он. — Лучше оставаться на родной земле.
Урожай созрел, и Дукхи перестал ездить на склад. Его клятва держаться подальше от богачей понемногу ослабевала: дорога до города была длинная, а транспорт ненадежный. Он еще до рассвета уходил на полевые работы и возвращался поздним вечером с ноющей спиной и новостями из ближайших деревень, которые пропустил за последние месяцы.
Новости были похожи на те, что Дукхи слышал в детстве вечер за вечером, только имена были другие. Зиту побили камнями за то, что она шла не по своей стороне улицы, а по той, что предназначена для высшей касты. Забили не до смерти, а только до первой крови. Гамбхиру повезло меньше: ему залили уши расплавленным свинцом за то, что он осмелился находиться вблизи храма и мог слышать священные молитвы. Даярама, забывшего о договоренности вспахать поле одного землевладельца, заставили при всех съесть на деревенской площади экскременты этого хозяина. Дхирай хотел заранее договориться с пандитом Ганшямом о плате за рубку дров, чтоб не получить в конце дня несколько веточек, это разозлило пандита, он сказал, что Джирай травил его коров, и того повесили.
Дукхи трудился в поле, работы с кожей было мало, и сыновьям нечем было заняться. Чтобы они не бездельничали, Рупа посылала мальчиков собирать дрова на растопку. Иногда им попадались коровьи лепешки, забытые пастухами, но это случалось не часто: ценный продукт усердно собирали владельцы коров. Рупа не жгла кизяки, а обмазывала навозом вход в хижину. Когда навоз высыхал, становясь твердым и гладким, она какое-то время наслаждалась прочным, как терракота, порогом — так выглядели внутренние дворики у землевладельцев.
Несмотря на хозяйственные поручения, у мальчиков оставалось достаточно времени, чтобы сбегать на речку или поохотиться на диких кроликов. Они хорошо знали, что дозволялось или запрещалось касте, к которой они принадлежали. Инстинкт и обрывки разговоров старших установили в их сознании границы, прочные, как каменные стены. И все же мать тревожилась, как бы с ними не случилось беды. Она с нетерпением дожидалась конца обмолота и веяния, чтобы усадить сыновей за просеивание мякины ради случайных зерен.
Иногда братья околачивались утром около деревенской школы. Они слушали, как дети из высших каст повторяют алфавит и поют песенки о цветах, цифрах и сезонных дождях. Громкие детские голоса воробышками вылетали из окон. Позже, укрывшись среди деревьев у реки, мальчики пытались по памяти воспроизводить детские песенки.