Но полной уверенности, что столетние традиции можно так легко пошатнуть, не было. Поэтому решили, что Ишвар останется у Ашрафа ассистентом, а Нараян вернется в деревню и разведает обстановку. Этот вариант устраивал всех: ателье «Музаффар» с трудом, но вытянет одного ассистента, Дукхи будет получать от сына деньги из города, а Рупа обнимет младшего сына.
Рупа сняла подвешенный к потолку пакет, который не трогали семь лет. Ссохшийся узелок не развязывался. Она разрезала бечевку, вытащила рубашку и чоли и выстирала их. «Пришло время надевать одежду снова, — сказала Рупа мужу. — Надо отпраздновать возвращение».
— Рубашка на мне болтается, — сказал Дукхи.
— Мне тоже чоли великовато. Наверное, ткань вытянулась.
Мужу понравилось такое объяснение. Зачем вспоминать голодные годы, за которые они исхудали.
Все чамары в деревне гордились Нараяном. Постепенно они набрались храбрости и стали его клиентами, хотя Нараяну это приносило мало денег: редко кто шил новое платье. Обычно они донашивали то, что выбрасывали представители высших каст. Так что работа в основном сводилась к починке и перешиванию одежды. Нараян шил на старой ручной машинке, полученной от Ашрафа. На ней можно было шить только обычным челночным стежком, но для материала, с которым работал Нараян, другого и не требовалось.
Работа пошла лучше, когда по окрестным деревням прошел слух, что произошло невозможное: чамар стал портным. Люди приходили не только для того, чтобы привести в порядок одежду, но и просто взглянуть на храброго чамара. Многие были разочарованы. В хижине не было ничего необычного — всего лишь молодой человек с болтавшимся на шее сантиметром и карандашом за ухом.
Как учил Ашраф, Нараян вел тщательный учет заказов — записывал имена, даты и стоимость услуг. Рупа по собственной инициативе вызвалась быть его менеджером: когда сын снимал мерки и вносил цифры в учетную тетрадь, она с важным видом стояла рядом. Еще точила карандаши ножиком для обрезки шкур. Прочесть его записи она не могла, но все расчеты держала в голове. Когда с новым заказом приходил кто-то, еще не расплатившийся за старый, она, стоя за спиной клиента, выразительным жестом потирала большим пальцем остальные, напоминая сыну про должок.
Примерно через полгода после возвращения Нараяна однажды утром к его хижине осмелился приблизиться бхунгхи. Рупа грела воду на улице, радостно прислушиваясь к стрекотанию швейной машины, когда заметила опасливо приближающегося незнакомца.
— И куда это ты направляешься? — крикнула она, преграждая ему путь.
— Мне нужен портной Нараян, — сказал мужчина, робко сжимая в руках какое-то тряпье.
— Что? — Его дерзость ошеломила Рупу. — Не хочу даже слушать такое бесстыдство. Вот сейчас ошпарю твою вонючую кожу кипятком! Мой сын не шьет для таких, как ты!
— Мама! Что ты делаешь? — Нараян с криком выбежал из хижины, но мужчина уже пустился наутек. — Подожди! — пытался остановить его Нараян, но тот, опасаясь худшей кары, бежал все быстрее.
— Вернись, друг, все хорошо!
— В другой раз, — крикнул перепуганный мужчина. — Может, завтра.
— Хорошо. Я буду тебя ждать, — прокричал в ответ Нараян. — Обязательно приходи. — Недовольно покачивая головой, он вернулся в хижину, не глядя на мать, которая сердито провожала его взглядом.
— Не надо качать головой. Я ни в чем не виновата, — возмущенно проговорила она. — И зачем ты пригласил его на завтра? Нам не к лицу вожжаться с людьми из такой низкой касты. Как можешь ты снимать мерки с человека, который чистит уборные?
Нараян промолчал. Через несколько минут он вышел на улицу, где мать избывала свою ярость, яростно мешая воду в котле.
— Мне кажется, мама, ты не права, — сказал Нараян таким тихим голосом, что его почти заглушил треск костра. — Думаю, я должен шить для всех, кто ко мне приходит — будь то брахман или бхунгхи.
— Вот как? Подождем, когда вернется твой отец. Интересно, что он об этом скажет? Брахман — да! Бхунгхи — нет!
Вечером Рупа рассказала Дукхи о завиральных идеях Нараяна, и тот сказал, повернувшись к сыну: «Думаю, мать права».
Нараян снял руку с махового колеса и закрепил его.
— Скажи, зачем ты послал меня учиться?
— Глупый вопрос. Чтоб тебе лучше жилось, зачем еще?
— Вот-вот. Потому что высшие касты обращаются с нами ужасно. А теперь ты ведешь себя так же. Если ты и дальше собираешься жить по их правилам, я вернусь в город. Для меня такая жизнь невозможна.
Рупу потряс этот ультиматум и ужаснула реакция Дукхи, сказавшего: «А ведь он прав».
— Отец Ишвара, думай, что говоришь. Сначала я у тебя права, потом он прав! Болтаешься из стороны в сторону, как горшок без дна. Вот что значит посылать детей в город! Они забывают деревенские порядки! А от этого только неприятности! — Кипя от негодования, Рупа вышла из хижины, созывая на совет подружек — пусть Амба, Пьяри, Падма и Савитри узнают, что за безумные вещи творятся в ее несчастном семействе.
— Бедная Рупа! — сказала Савитри. — Она так взволнована, что ее всю трясет.
— Что взять с детей! — воскликнула Пьяри, вздымая руки. — Они не считаются с материнскими чувствами.
— Ничего не поделаешь, — сказала Амба. — Мы кормим их в детстве грудным молоком, но здравым смыслом накормить не можем.
— Терпи! — посоветовала Падма. — Все будет хорошо.
От сочувствия подруг Рупе стало легче. Страх потерять сына во второй раз заставил ее быть осмотрительнее. Она простила Нараяну его безумные идеи и согласилась закрыть на них глаза при одном условии: хозяйка в хижине — она, и с некоторыми клиентами переговоры должны вестись вне дома.
Спустя два года Нараян смог построить собственную хижину рядом с родительской. Рупа плакала, когда сын переезжал в новый дом.
— Он снова и снова разрывает мое материнское сердце, — стенала она. — Как смогу я присматривать за ним и его работой? Зачем нам расставаться?
— Но, мама, нас будут разделять всего тридцать футов, — говорил Нараян. — Ты сможешь приходить в любое время и точить мои карандаши.
— Точить карандаши, говорит он! Как будто я больше ничего не делаю!
Однако со временем Рупа привыкла к новому положению вещей и даже стала гордиться, называя хижину сына мастерской. Нараян купил большой рабочий стол, стойку для одежды, новую ножную машину, которая делала не только прямые стежки, но и зигзаги.
Для последней покупки потребовался совет дяди Ашрафа. Со времени отъезда Нараяна городок вырос, и ателье «Музаффар» процветало. Ишвар снимал комнату неподалеку. Ашраф перевел его из ассистентов в партнеры. Братья договорились, что теперь отец может не работать: они сумеют обеспечить родителей.
— Вы замечательные сыновья, — растрогался Дукхи, когда Нараян рассказал ему об их решении. — Божье благословение.
Рупа достала рубашку и чоли, много лет назад сшитые сыновьями и теперь уже выцветшие.
— Помнишь?
— Я и не знал, что вы их сохранили.
— Ты и Ишвар были совсем маленькими, когда подарили нам эту одежду, — сказала Рупа и расплакалась. — И уже тогда сердце говорило мне, что в конце концов все будет хорошо. — Она объявила добрую весть подругам, те обнимали ее и дразнили, говоря, что скоро она станет богачкой и перестанет с ними якшаться.
— Но от одной вещи не уйти, — сказала Падма. — Пришло время их женить.
— Нужно искать подходящих невесток, — добавила Савитри.
— Не откладывай в долгий ящик, — посоветовала Пьяри.
— Не волнуйся. Поможем, чем можем, — сказала Амба.
Эти новости распространились по общине и за ее пределами. Достижения какого-то чамара вызвали злобу и возмущение среди представителей высших каст. Особенно злобствовал тхакур Дхарамси — он всегда возглавлял избирательную комиссию на выборах и приписывал голоса своей политической партии; так вот он при каждом удобном случае старался унизить портного.
— Тебя дожидается дохлая корова, — посылал он к Нараяну слугу. Нараян просто передавал этот заказ другим чамарам, которые с радостью брались за работу. В другой раз, когда в канализационной трубе на участке тхакура застряла коза, он послал за Нараяном, чтобы ее вызволить. Нараян вежливо отказался, сказав, что благодарит за предложение, только теперь он занимается другим делом.
Теперь деревенские чамары видели в нем выразителя своих интересов, негласного лидера. Дукхи не хвастался успехами сына, держался скромно, лишь изредка позволяя себе удовольствие поговорить с друзьями, когда они покуривали, сидя под деревом у реки. Постепенно его сын стал богаче многих деревенских жителей из высших каст. Нараян на свои деньги выкопал новый колодец в той части деревни, где жили неприкасаемые. Взяв в аренду землю, на которой стояли две хижины, он выстроил на их месте отличный дом — таких в деревне было всего семь. Дом был настолько большой, что в нем хватило места и для родителей, и для мастерской. «Да и для жены с детишками хватит», — любовно думала Рупа.
Родители предпочли бы первым женить старшего сына, но, когда они об этом заикнулись, Ишвар ясно дал понять, что женитьба его не интересует. К этому времени Рупа уже понимала, что заставить сыновей делать что-то насильно — пустое дело. «Усвоили городские привычки, — ворчала она. — Забыли наши — деревенские». И тогда она переключила внимание на Нараяна.
Навели справки, и оказалось, что в соседней деревне есть подходящая девушка. Назначили смотрины — семейство жениха должно было навестить семью невесты. Рупа проследила, чтобы Амба, Пьяри, Падма и Савитри поехали тоже. Подруги все равно что семья, упорствовала она. Ишвар ехать отказался, но прислал автобус «Лейленд» с двадцатью семью местами, чтобы поместилась вся компания.
Старенький автобус прибыл в деревню в девять часов утра и остановился в клубах пыли. Возможность прокатиться на автобусе под благовидным предлогом привлекла много желающих — гораздо больше, чем могло вместить скромное транспортное средство.
— Нараян — как сын мне, — утверждал один. — Ехать — мой долг. Разве я могу его покинуть в такой важный момент?