[75] — так стремительно она бегала по коридорам. Они прикинули, сколько лет им могло быть в шестом классе, когда ввели французский, и пришла учительница, к которой приклеилось прозвище мадемуазель Бульдог, — она изводила девочек трижды в неделю. Все думали, что прозвище лишний раз говорит о жестокости школьниц, но в основе его были не только тяжелый подбородок учительницы, но и та мертвая хватка, с какой она вгрызалась в неправильные глаголы и спряжения.
После ухода Зенобии Дина насыпала полчашки риса, перебрала крупу и вскипятила воду. На улице стемнело, и на кухне пришлось включить свет. Через открытое окно было слышно, как мать зовет детей домой. Затем в воздухе поплыл запах жареного лука. Все готовились к ужину.
Пока варился рис, Дина думала, как приятно вспомнить школьные деньки — лучше, чем постоянно думать о Нусване, Руби, отцовском доме и взрослых племянниках Ксерксе и Зарире — уже взрослых мужчинах двадцати двух и девятнадцати лет, которых она видела не чаще раза в год.
После ужина Дина села у окна и смотрела, как продавец воздушных шаров соблазняет своим товаром проходящих ребятишек. Где-то громко орало радио, послышались позывные передачи «Выбор народа». «Ага, восемь часов», — подумала Дина, и тут как раз Виджай Корреа объявил первую песню. Около часа она работала над лоскутным покрывалом. Перед сном замочила белье и оставила в ведре на ночь, чтобы утром выстирать
На следующий день Зенобия, возвращаясь вечером из салона красоты, заскочила к Дине и вытащила из сумки большой конверт.
— Давай открывай! — сказала она.
— Да это же фотография нашего класса, — с восторгом воскликнула Дина.
— Ты только взгляни на нас, — мечтательно произнесла Зенобия. — Нам здесь не больше пятнадцати. — Она показала на девочку во втором ряду.
— Теперь я ее вспомнила. Абан Содавалла. Но на фотографии не видно родинки.
— А как ее дразнили девчонки! Даже стишок сочинили, помнишь? «Абан, уродка, не моет подбородка».
— «Ты иголочку бери и пятно скорей проткни», — закончила Дина. — Вот дурочки — распевали такую чушь!
— Да уж. А к шестнадцати годам все захотели иметь такую же родинку. И рисовали себе ее красками, глупышки.
Дина еще какое-то время рассматривала фотографию.
— Я особенно хорошо помню, какой она была в четвертом классе. Лет восьми-девяти. Тогда мы трое почти не разлучались. Она лучше всех прыгала через веревочку.
— Верно. — Зенобия была довольна, что Дина наконец вспомнила подругу. — Помнишь, как звала нас учительница? «Тройная Беда с большой буквы “Б”».
Женщины, как и днем раньше, вновь ступили на тропу воспоминаний: припомнили игры, в которые играли на переменах, как развлекались, заплетая друг другу косы, похвалялись лентами, обменивались заколками. И как сутулились, пытаясь скрыть приводившие их в смущение маленькие грудки — даже носили в жару кофты, стараясь казаться плоскими. Как обсуждали первые месячные и как неуклюже двигались, привыкая к прокладкам. А позже дразнились, приписывая друг другу вымышленных ухажеров, поцелуи и романтические прогулки по саду при свете луны.
Больше всего Дину и Зенобию удивляло, как при таком ужасающем незнании жизни девочкам удавалось знать друг о друге практически все.
— Помнится, умер твой отец, — сказала Зенобия, — и твой брат не позволял тебе иметь друзей. Но ты не очень переживала: после выпуска большинство из нас утратили прежние связи.
Окончив среднюю школу, некоторые девочки из бедных семей пошли работать, другие продолжили учебу в колледже, кое-кому это не позволили: считалось, что колледж приносит только вред будущим женам и матерям — этих оставили дома помогать по хозяйству. Если у тебя не было младших сестер, и донашивать школьные блузку и фартук было некому, их разрезали на тряпки, чтобы вытирать плиты или использовать в качестве кухонных прихваток. Изредка сталкиваясь на улице, бывшие одноклассницы не решались быть откровенными. Они стеснялись новой жизни, как будто чувствовали, что участвуют в коллективном предательстве своего детства и юности. Большинство ничего не знало о жизни бывших подруг.
— Ты единственная, с кем я поддерживала отношения, и еще, конечно, с Абан Содавалла, — сказала Зенобия.
Она продолжила рассказ об их школьной подруге: вскоре после сдачи экзаменов друзья семьи познакомили ее с неким Фарухом Кохлахом, бизнесменом с горного севера, который временно находился в их городе. Семья Содавалла сразу его оценила. Мистер Содавалла отметил, что у высокого и стройного молодого джентльмена-парса прекрасные манеры и отличная выправка — все благодаря здоровой жизни в горах. Миссис Содавалла восхитил светлый оттенок кожи молодого человека. Не белый, как у европейских «призраков», а нежный с золотистым отливом.
Имея в виду возможные варианты развития событий, семейство Содавалла на следующий год отправилось отдыхать в горы. И, надо сказать, такая тактика принесла плоды. Абан влюбилась в Фаруха Кохлаха, а также в красоту горной природы. Она вышла за него замуж и осталась на севере.
— Абан по-прежнему раз в год мне пишет, — сказала Зенобия. — Так я узнала, что ей нужна комната для сына.
— И мне очень повезло, — отозвалась Дина. — Спасибо тебе за помощь.
— Не за что. Не пойму, как Абан могла все эти годы жить в маленьком городишке. И это после нашего красивого города, где она родилась и выросла. Я бы, наверно, сошла с ума.
— Если у них свое дело, они, верно, богатые люди, — сказала Дина.
— Разве можно в наши дни разбогатеть, держа магазинчик в небольшом городке в горах? — выразила сомнение Зенобия.
Но когда-то семья Манека была очень богатой. Фарух Кохлах унаследовал пашни, плодовые сады и выгодный контракт на поставку провизии в пограничные воинские части, и все это он, оказавшийся рачительным хозяином, приумножил, приложив особенные усилия в связи с женитьбой и ожидаемым рождением сына.
Однако задолго до появления долгожданного сына случились еще одни роды, при которых пролилось больше крови, чем при обычных — из одной страны сделали две. Иностранец[76] провел на карте магическую линию, назвав ее новой границей, которая вскоре превратилась в реку крови. И все сады, поля, фабрики, предприятия Кохлаха, оказавшиеся на чужой стороне, исчезли по мановению волшебной палочки бледнолицего фокусника.
Через десять лет после рождения Манека его отец, угодивший в ловушку истории, все еще продолжал регулярно ездить в столичные суды, пытаясь отыскать концы в правительственном компенсационном плане, но папки с документами постоянно терялись, а чиновники переезжали из одной страны в другую. Между поездками Фарух Кохлах помогал жене управлять старомодным универсамом. Магазин — все, что осталось из огромного состояния Кохлаха: к счастью, он находился по индийскую сторону границы. В течение многих лет магазин был для семьи скорее хобби или социальным клубом, чем бизнесом. Доход приносили другие источники, ныне утраченные. Но теперь из него приходилось выжимать все, что он мог дать.
Настоящим управляющим в магазине стала Абан Кохлах.
— Я легко справлюсь здесь сама, — сказала она мужу. — У тебя есть более важные дела.
Колыбельку поставили за прилавком, чтобы матери не разлучаться с ребенком. Абан заказывала товары, вела бухгалтерию, следила за складом, обслуживала покупателей, а в свободные минуты наслаждалась восхитительным видом долины с заднего двора. Жизнь среди гор ей очень нравилась.
Поначалу Фарух Кохлах беспокоился, как бы молодая жена не затосковала по родному городу и родственникам. Ведь со временем экзотическая новизна может притупиться, и тогда пойдут жалобы. Но волнения оказались напрасными: любовь жены к новому месту только росла.
Скоро колыбелька стала Манеку мала, и он сначала ползал у прилавка, а потом стал ковылять, держась за полки. Теперь миссис Кохлах всегда была настороже. Она боялась, что резвый сынишка может что-то свалить себе на голову. Однако стоило ей отвернуться, как заботу о малыше брали на себя покупатели, они играли с ним, забавляли монетками и брелоками или яркими шарфами и шалями ручной вязки.
— А ну-ка, малыш! Посмотри, что у меня есть. Дзин-дзин!
К пяти годам Манек с гордостью уже помогал в магазине родителям. Его темная головка еле виднелась из-под прилавка, и он терпеливо ждал, что попросит клиент. «Я знаю, где это лежит!» — радостно сообщал он и бежал за нужной вещью под любящим взглядом миссис Кохлах и восхищенным — покупателя.
На следующий год Манек пошел в школу, но продолжал помогать в магазине по вечерам. Он разработал собственную систему обслуживания постоянных клиентов, заранее откладывая их ежедневные покупки: три яйца, булку хлеба, пакетик масла, печенье, — и в определенное время продукты уже дожидались покупателей на прилавке.
— Только взгляните на моего сына, — с гордостью говорил мистер Кохлах. — Ему всего шесть лет, но он уже проявляет инициативу и организаторские способности.
Отец получал удовольствие, наблюдая, как сын приветствует клиентов и болтает с ними, рассказывая, как видел утром из окна школьного автобуса агрессивную стаю обезьян-лангуров, или обсуждая проблему высохшего водопада. Манек с легкостью уроженца этих мест усвоил местную добродушно-веселую манеру общения, и отец радовался тому, что сын хорошо сходится с людьми.
Иногда в сумерки в магазинной суете мистер Кохлах в окружении жены, сына и клиентов, бывших тоже друзьями и соседями, почти забывал о своих потерях. «Да, — думал он тогда, — жизнь все-таки хорошая штука».
Семейство Кохлах продавало газеты, несколько сортов чая, сахар, хлеб и масло, а также свечи, соленья, фонари, электрические лампочки, печенье и одеяла, щетки и шоколад, шарфы и зонтики, игрушки, трости, мыло, веревки и прочее. Какой-то определенной системы закупок не было, продавалось только самое необходимое из бакалеи, хозяйственные товары и редкие предметы роскоши.