— Каким образом?
— Сливает все водой.
— А когда он это делает?
— До пробуждения студентов — часа в четыре-пять утра.
Манек тут же принял решение — каждое утро первым посещать туалет, как бы рано ни приходилось для этого вставать.
На следующее утро Авинаш, услышав его шаги до рассвета, высунулся из комнаты, чтобы узнать, в чем дело.
— Что случилось? Ты не заболел?
— Нет, с чего ты взял?
— Ты хоть знаешь, сколько сейчас времени? Четверть шестого.
— Знаю. Но не хочу, чтобы на меня из унитаза пялилось чье-то дерьмо.
Авинаш рассердился было на такую привередливость, но потом рассмеялся.
— Ах вы, богатенькие сынки! Не знаете вы жизни!
— Говорю тебе, никакой я не богатенький. Дома у нас ванная комната и туалет самые простые — как здесь. Но вода в бачке есть. И не воняет.
— У вас одна проблема — слишком острое зрение и слишком тонкое обоняние. Но здесь большой город, а не красивые, заснеженные горы. Придется обуздать нежные глазки и нос. И еще будь готов к студенческим розыгрышам.
— О нет, только не это, — взмолился Манек, вспомнив забавы в частной школе. — Студенты что, так и не подросли? Что они здесь вытворяют? Льют воду в постель? Подсыпают соль в чай?
— Что-то вроде того.
В конце недели Манек в своем письме домой постарался изложить все случившееся с ним так, чтобы у домашних не сложилось впечатления, что он ноет. Ему не хотелось, чтобы бригадир и миссис Гревал и все остальные, ознакомившись с письмом, стали считать его неженкой, не способным жить самостоятельно.
Но через две недели, когда дружба с Авинашем окрепла, Манек уже почти верил в то, что ему говорили дома перед отъездом: в колледже его ждет замечательная жизнь.
Как-то вечером, сидя за шашками, Манек признался Авинашу, что не умеет играть в шахматы. Тот обещал научить его за три дня.
— Если ты настроен серьезно, я научу тебя этой игре.
Оба были вегетарианцами, сидели в одном углу столовой, и шахматные уроки начинались уже там — карандашом на бумаге. Манек говорил, что за уроками легче проглотить такую стряпню.
— Ты делаешь успехи, — сказал Авинаш. — Секрет в том, чтобы уметь отключать наши чувства. Познакомить тебя с моей теорией? Я думаю, наше зрение, обоняние, вкус, осязание, слух — все они созданы для наслаждения идеальным миром. Но так как мир далек от совершенства, нам следует зашорить наши чувства.
— Общежитие нельзя назвать просто несовершенным. Это гигантское уродство.
После еды друзья перешли в общую гостиную, которая некоторое время пустовала. Потом несколько студентов начали играть в карром[84]. Каждый раз, когда диск стукался о край доски и отскакивал, зрители издавали возгласы одобрения или сочувствия. Вошла еще одна группа, шумная и смеющаяся — юноши затеяли игру «забрось колпачок от ручки на вентилятор». По задумке надо было, чтобы колпачок осел на одной из трех лопастей. После нескольких бесплодных попыток придумавший забаву студент залез на стул, придержал вентилятор и положил на лопасть колпачок. Скорость вентилятора усилили, и вскоре под восторженные крики колпачок слетел. Этого студентам показалось мало, и тогда они схватили одного юношу и подняли к вентилятору, угрожая, что снесут ему голову лопастями. Тот визжал и орал — как от страха, так и оттого, что этого от него ждали.
Манек и Авинаш некоторое время наблюдали за этими дурачествами, а потом поднялись наверх, чтобы продолжить уроки. Шахматные фигуры хранились у Авинаша на столе в коробке из клееной фанеры, покрытой красно-коричневым лаком. Выдвинув крышку, Авинаш высыпал фигуры на доску. Основания грубо сработанных фигур были подклеены зеленым фетром. На дне коробки Манек заметил листок бумаги, лежавший лицевой стороной вниз, и перевернул его.
— Эй, это тебя не касается, — сказал Авинаш.
— Круто, — отозвался Манек, с восхищением читая свидетельство о получении главного приза на студенческом шахматном турнире 1972 года. — А я и не знал, что учусь у чемпиона.
— Не хотел, чтобы у тебя были комплексы, — сказал Авинаш. — Ну что ж, приступим.
К третьему дню Манек постиг основы игры. Они сидели в столовой, и Манек размышлял над задачей, предложенной Авинашем, где белые делают мат в три хода. Вдруг в вегетарианской части столовой поднялась суматоха. Студенты повскакали со своих мест, послышался шум переворачиваемых столов, разбитых тарелок и стаканов, в кухонную дверь полетели стулья. Вскоре о причине бунта узнали все: студент-вегетарианец обнаружил кусочек мяса, плавающий в том, что должно быть чечевичной похлебкой.
Все возбужденно говорили о подлеце-поставщике, глумящемся над религиозными чувствами студентов, пренебрегающем верованиями, оскверняющем их жизнь — и все ради того, чтобы набивать свой карман. За считаные минуты все живущие в общежитии вегетарианцы спустились в столовую, горячо обвиняя поставщика в двуличности. Казалось, некоторые были на грани нервного срыва, они кричали что-то бессвязное, бились в конвульсиях, засовывали в рот пальцы, чтобы исторгнуть запретную пищу. Некоторых рвало прямо на стол.
Но никаких пальцев не хватило бы, чтобы избавиться от пищи, которую студенты проглотили в начале обеда. Эта отвратительная субстанция вошла в их плоть и кровь и причиняла страдания. Несчастных рвало, они плевались, стонали, раскачивались, держась за голову, и кричали о постигшем их несчастье, не желая признавать, что желудки уже пусты.
Всеобщая истерия обрела конкретный объект, когда из кухни приволокли поваров. Шесть человек, от которых несло прогорклым маслом, потом и кипящим варевом, дрожали перед своими обвинителями. Белые униформы были заляпаны пятнами от стряпни — коричневые чечевичные разводы и темно-зеленые полосы от шпината.
Возможность мести успокоительно подействовала на возбужденные желудки вегетарианцев. Тошнота отступила, место отходящей желчи, рвоты и зеленовато-желтой пены заняли потоки злобной ругани.
— Отдубасить этих негодяев!
— Начистить рыло!
— Пусть сами жрут мясо!
Но эти угрозы не успели привести в действия, потому что все шестеро работников кухни благоразумно рухнули на колени и завыли в голос. Их хныканье и мольба о пощаде были так же истерически непоследовательны, как и рвотные позывы вегетарианцев.
Авинаш некоторое время наблюдал разворачивающуюся перед ним драму, потом резко встал.
— У меня есть одна мысль. Присмотришь за шахматами?
— Тебя побьют, — сказал Манек. — Лучше не вмешивайся.
— Не беспокойся. Ничего со мной не случится.
Манек положил фигуры в коробку, наблюдая за происходящим из угла. Работники кухни и студенты застыли в немой сцене — разоблаченного Преступления, молящего о пощаде у ног неминуемой Кары. Все это могло бы показаться забавным, если б не реальная угроза для поваров, которых могли избить до полусмерти. Однако пока невидимая линия разделяла противостоящие стороны. «Странно, — подумал Манек, — насколько прочными могут быть эти невидимые нити — не хуже кирпичной стены».
— Стойте! Подождите минуту! — крикнул Авинаш, вставая между испуганными поварами и студентами.
— В чем дело? — нетерпеливо выкрикнул кто-то из студентов, узнав в нем Председателя комиссии при общежитии и Президента студенческого союза.
— Прошу минуту внимания. Какой смысл в избиении этих парней? Виноват нечестный поставщик, а не они.
— Если отлупить его служащих — это будет предупреждением. Он сюда больше носу не сунет.
— Вот и нет. Вернется, да еще и полицейских прихватит.
«Отличный первый ход, — подумал Манек, — невидимая линия стала прочнее».
Авинаш уговаривал вегетарианцев и вообще всех недовольных пищей присоединиться к нему и подать жалобу в администрацию.
— Давайте сделаем это демократическим путем, не будем вести себя как уличные головорезы. Достаточно с нас чертовых политиков.
«Шах, — подумал Манек. — Умный ход».
Некоторые поддержали Авинаша, другие упорно ему противостояли. Последовал новый залп угроз вегетарианцев, и в ответ жалкая шрапнель из раболепства и хныканья поваров. Однако напряжение понемногу спадало в обоих лагерях. Число сторонников Авинаша увеличивалось. Угрозы вегетарианцев постепенно сошли на нет, а повара перестали ныть, хотя были готовы в любой момент, если возникнет необходимость, снова пасть на колени.
Было решено на следующее утро прийти с протестом к кабинету ректора. К этому времени предложенный план действий поддерживали все. Даже самые последовательные вегетарианцы перестали плеваться, успокоились и разошлись по комнатам, чтобы совершить омовение, пообещав утром пойти к кабинету вместе со всеми.
«Шах и мат, — подумал Манек. — Невидимая линия осталась неуязвимой».
— А ты прирожденный лидер, — сказал он чуть позже Авинашу, и в его словах было восхищение, смешанное с насмешкой.
— Не думаю. Скорее, дурак с рождения. Следовало не отступать от принятого решения — бросить общественную работу и засесть за книги. Ладно, пойдем наверх.
Волнения в столовой принесли успех Авинашу и его сторонникам. Ректор письменно отказался от услуг поставщика. Комиссии общежития предоставлялось право подобрать ему замену.
Ликующие студенты праздновали победу и подумывали о дальнейших улучшениях. Президент обещал, что руководство один за другим устранит все недостатки университетского городка — семейственность в штате, взятки при поступлении в университет, продажу экзаменационных работ, особые привилегии для семейств политиков, государственное вмешательство в учебный план, запугивание преподавателей. Список был длинный — разложение проникло глубоко.
Воздух был пронизан эйфорией. Студенты горячо верили, что их пример вдохновит и остальные университеты на проведение реформ, и это явится поддержкой движения Джайпракаша Нараяна, призывавшего нацию вернуться к принципам Ганди. Перемены воодушевят все общество, изменят его, и оно, из пораженного коррупцией, загнивающего чудовища, превратится в здоровый, обновленный организм, который, имея за собой богатую древнюю цивилизацию, мудрость Вед и Упанишад, разбудит человечество и поведет его дорогой просвещения.