После бунта в столовой всех охватили благородные мечты. Решимость и добрые намерения породили создание многочисленных подкомиссий, составлялись программы, подписывались протоколы и утверждались резолюции. Еда в столовой улучшилась. Оптимизм правил бал.
Манеку вся эта кутерьма порядком надоела. Ему хотелось, чтобы вернулась их прежняя жизнь с Авинашем. Бесконечная суета его утомляла. Он попытался отвлечь Авинаша от нового увлечения хитрым, как ему казалось, способом, напомнив об обязательствах перед семьей.
— Думаю, ты был прав, когда хотел полностью сосредоточиться на занятиях ради родителей и приданого сестрам. Так и надо сделать.
Это напоминание омрачило лицо Авинаша.
— Я часто испытываю из-за этого чувство вины и сразу же откажусь от руководства, как только улажу оставшиеся проблемы.
— Какие проблемы? — раздраженно спросил Манек. — На ваших собраниях ты ни разу не поднял вопроса о грязных туалетах и ванных. Нужно говорить в первую очередь о засилии тараканов и клопов. Твой подход не понравился бы Махатме Ганди, он был поборником чистоты: физическая чистота предшествует чистоте ума, а чистота ума предшествует чистоте духа.
Порицание развеселило Авинаша, он рассмеялся, обнял друга за плечи, и они побрели по университетскому дворику.
— А я и не знал, что ты знаток философии Ганди. Хочешь возглавить комиссию по борьбе с тараканами? Я поддержу это начинание.
Манек присутствовал на нескольких собраниях и митингах, только чтобы поддержать товарища. Но скоро и это перестало казаться достаточным основанием. Казалось, там льют из пустого в порожнее, и Манек перестал посещать подобные мероприятия.
Теперь у Авинаша не хватало времени для шахматных посиделок. Друзья по-прежнему вместе ели, но редко оставались наедине, и Манеку это не нравилось. Авинаш был постоянно окружен людьми, они спорили о вещах, в которых Манек не разбирался, да и не стремился разбираться. Споры пестрели словами вроде демократизации, конституции, отчуждения, дегенерации, децентрализации, коллективизации, национализма, капитализма, материализма, феодализма, империализма, коммунализма, социализма, фашизма, релятивизма, детерминизма, пролетарианизма — изм, изм, изм; слова носились вокруг, жужжа, как насекомые.
«Почему эти люди не могут говорить нормальным языком?» — задавался вопросом Манек. Ради забавы, он стал считать разные «измы» и остановился, когда дошел до двадцати. Иногда в дебатах упоминались и «собаки» — псы империализма, прихвостни капитализма. Иногда «собак» сменяли «свиньи» — капиталистические свиньи. Гиены-ростовщики и шакалы-землевладельцы тоже время от времени упоминались. Однако в последнее время наряду с «измами» студенты все чаще говорили о чрезвычайном положении и вели себя при этом так, будто небо обрушилось.
Осознавая свое невежество, Манек сразу же после столовой шел к себе. У него по-прежнему хранились пластиковые шахматные фигуры, он расставлял их на доске и играл сам с собой. Делая ход, Манек переворачивал доску, но скоро это ему наскучило, и он стал изучать данное Авинашем пособие по решению шахматных задач повышенной сложности.
Манек по-прежнему избегал общества друга, хотя это давалось ему с трудом. Но, когда после нескольких дней одиночества решимость его ослабела и он уже собирался идти на попятную, Авинаш сам постучал в его дверь.
— Привет! Что нового? — И Авинаш дружески похлопал его по спине.
— Да вот, играю.
— Один?
— Нет, сам с собой. — И Манек опрокинул своего короля.
— Последнее время редко вижу тебя. Тебе что, не интересно, что происходит?
— Ты имеешь в виду — в университете?
— Да, и в других местах тоже: ведь ввели чрезвычайное положение.
— А, ты об этом. — Манек сделал равнодушное лицо. — Я не очень в этом разбираюсь.
— Ты не читаешь газеты?
— Только комиксы. Политические статьи такие скучные.
— Ладно, попробую быстро тебе объяснить. Только не засыпай.
— Хорошо. Засекаю время. — Манек взглянул на часы. — Готово. Начинай.
Авинаш сделал глубокий вдох.
— Три недели назад Верховный суд обвинил премьер-министра в мошенничестве на последних выборах. Это означало, что ей следует покинуть пост. Но она тянула время. Тогда оппозиция, студенческие организации, профсоюзы стали организовывать массовые демонстрации по стране, требуя ее отставки. Чтобы сохранить власть, она заявила, что внутренние беспорядки угрожают безопасности страны и ввела чрезвычайное положение.
— Прошло двадцать девять секунд, — сказал Манек.
— Подожди, немного осталось. Под предлогом чрезвычайного положения временно ограничены основные права граждан, арестована бо́льшая часть оппозиции, профсоюзные деятели и некоторые студенческие лидеры брошены в тюрьмы.
— Тебе надо быть осторожнее.
— Не волнуйся. Наш университет не в первых рядах. Хуже всего, что ввели цензуру.
— Выходит, теперь нет смысла читать газеты?
— И еще она задним числом изменила закон о выборах, переведя себя из нарушителей в невинную жертву.
— И у тебя из-за этого нет времени играть в шахматы?
— Да я только и делаю, что играю. Постоянно решаю шахматные задачи. А теперь давай посмотрим, чего ты достиг. — Авинаш поставил доску и спрятал за спиной белую и черную пешки. Манеку повезло, и он, играя белыми, начал с того, что пошел королевской пешкой. К своему удивлению, через полчаса он выиграл.
— Я сам виноват — научил тебя на свою голову, — пошутил Авинаш. — Вскоре устроим матч-реванш.
«Теперь все пойдет по-старому», — подумал Манек. Авинаш снова будет с ним. Втайне он надеялся, что ректор прикроет проклятый Студенческий союз из-за чрезвычайного положения, как сделали другие университеты. И тогда ничто не будет отвлекать его друга.
Но для Манека ничего не изменилось: шахматные партии не возобновлялись. Несколько вечеров подряд он стучался к Авинашу, но ему никто не открыл. Дважды он подсовывал под дверь записку: «Привет! Где ты прячешься? Неужели боишься встретиться со мной за шахматной доской? До встречи. Манек».
После второй записки он встретил Авинаша в столовой, и тот только помахал ему рукой.
— Получил твою записку, — сказал он на бегу. — Завтра свободен?
— Конечно.
Весь следующий вечер Манек провел в своей комнате, но друг так и не появился. Расстроенный и сердитый лег он спать, пообещав себе, что теперь Авинашу придется ловить его, если тот захочет повидаться.
Манек скучал по Авинашу. «Удивительно, — думал он, — как неожиданно может вспыхнуть дружба — из-за каких-то тараканов и клопов. А затем так же внезапно оборваться по столь же нелепой причине. Может, глупо было вообще считать эти отношения дружбой».
Все мерзкое, что было в общежитии, теперь с новой силой накатило на Манека. Чтобы как-то противостоять этому, он приучил себя к следующему утреннему ритуалу: проснувшись, открывал на секунду глаза и тут же, не отрывая головы от подушки, закрывал их снова, представляя себе горы, легкий туман, пение птиц, топотание собак на крыльце, ощущение утренней прохлады на коже, возбужденную болтовню лангуров, завтрак на кухне, вкус тоста и яичницы. И только когда все его чувства оживали от воспоминания о доме, Манек открывал глаза и вставал с кровати.
В университете набирала силу новая организация «Студенты за демократию», возникшая вскоре после объявления «чрезвычайного положения». Родственная ей группировка «Студенты против фашизма» затыкала рты тем, кто критиковал «чрезвычайное положение» или деятельность новых партий. Угрозы и оскорбления настолько распространились, что стали как бы частью университетской жизни. Присутствие полицейских стало почти постоянным — те помогали поддерживать новый, жесткий порядок.
Двух профессоров, осмелившихся выступить против университетских групп, устанавливающих новый режим, увели сыщики в штатском, обвинив в антиправительственной деятельности, согласно Закону о Внутренней Безопасности. Коллеги не осмелились их защищать, потому что по ЗВБ можно было упрятать человека в тюрьму без суда, и все протестующие скоро сами попадали в застенки. Было безопаснее не ввязываться в такие дела.
Манека волновала судьба Авинаша. Как Президент первоначального Студенческого Союза он был в большой опасности, учитывая существование новых группировок. По ночам он прислушивался к звукам, доносящимся из соседней комнаты. Легкий стук двери, лязг металлического шкафа, свист баллончика со спреем, глухой скрип матраса — все это успокаивало Манека, так как означало, что с другом все в порядке, и его не увезли в тайный каземат.
Манек торопливо переходил из общежития в университет и обратно, не останавливаясь, чтобы не видеть ежедневные спектакли — драки, издевательства и раболепство. Офис университетской газеты был разгромлен, авторов и редакторов избили и отправили паковать пожитки. В стиле газеты стал преобладать легкий юмор и редкие беззлобные шпильки в адрес правительства или университетской администрации, хотя и это могло стать проблемой: правительство теперь само готовило материалы для прессы и делало это идеологически лучше, чем могла сделать студенческая редакция.
Захватив власть, «Студенты за демократию» в новом номере сделали заявление, что отныне газета станет полнее отражать университетскую жизнь. В остальном газета была заполнена правилами поведения для студентов и преподавателей.
Однажды утром занятия отменили, а церемонию поднятия флага устроили в университетском дворике. Члены организации «Студенты против фашизма» насильственно согнали всех на это мероприятие. Президент общества «Студенты за демократию» взял в руки микрофон. Он призвал преподавательский состав выйти вперед, продемонстрировав патриотическое поведение и доказав любовь к стране.
В тот же момент преподаватели, адъюнкт-профессора, профессора и деканы гурьбой двинулись к помосту — неестественность этого массового порыва слишком уж бросалась в глаза. Организаторы пытались как-то их осадить, чтобы действия преподавателей выглядели органичнее. Но ход спектакля поздно было исправлять. Профессорский состав выстроился у стола, как покупатели в магазине. Преподаватели покорно подписывали заявления, в которых говорилось, что они поддерживают премьер-министра, объявленное ею чрезвычайное положение и борьбу с антидемократическими силами, угрожающими стране изнутри.