— Сегодня нас дважды благословили на нашем собрании, — пропел чиновник в микрофон. — Сначала премьер-министр на сцене, а теперь ее сын в небе над нами. Чего еще можно желать?
Тем временем сын в небе стал бросать вниз листовки. Из любви к театральности он сначала бросил одну листовку, чтобы заинтриговать аудиторию. Все взоры сосредоточились на ней — она, лениво кружась, опускалась на землю. За ней отправились еще две листовки, а потом пилот стал бросать их пригоршнями.
— Да, братья и сестры, на сцене Мать Индия, а Сын Индии озаряет нас с неба! Славное настоящее с нами, здесь, а наше сверкающее будущее над нами — оно ждет, чтобы спуститься и наполнить светом нашу жизнь. Мы самый счастливый народ на свете!
Первые несколько листовок с портретом премьер-министра и «Программой двадцати пунктов» коснулись земли. Это стало для детей новой забавой — они носились за падающими листками, соревнуясь, кто ухватит больше. А воздушный шар тем временем освободил воздушное пространство для вертолета, который готовился к последней акции.
На этот раз вертолет летел гораздо ниже, чем раньше. Риск окупался точностью: теперь розовые лепестки покрыли всю сцену. Но восьмидесятифутовый картон с изображением премьер-министра закачался от движения лопастей вертолета. Люди в страхе закричали. Фигура с обнимающими весь мир руками заскрипела, веревки натянулись. Охранники отчаянно махали пилоту вертолета, изо всех сил стараясь удержать веревки. Но противостоять сильному вихрю было невозможно. Фигура медленно валилась лицом вниз. Люди, находившиеся вблизи щита, в страхе бежали.
— Никому не хочется оказаться в объятиях премьер-министра, — сказал Раджарам.
— Зато она старается подмять под себя всех, — прибавил Ом.
— Стыда у тебя нет, — осадил его дядя.
Они заторопились в буфет, где уже выстроилась огромная очередь; охранники следили за порядком. Из-за нехватки чашек очередь двигалась медленно. Закуски — одна пакота[88] на человека — закончились. Чай тоже подходил к концу, теперь наливали только полчашки. «Чая не меньше — он просто стал крепче», — оправдывались буфетчики, которых обвиняли в жадности.
Очередь медленно ползла вперед, а тем временем к полю с ревом сирен подкатили машины скорой помощи, чтобы забрать пострадавших после падения восьмидесятифутовой фигуры премьер-министра. Простояв час в очереди, Ишвар, Ом и Раджарам все еще находились в ее конце, и тут объявили, что чай закончился. Одновременно поступило известие, что автобусы отправляются через десять минут. Из страха остаться неведомо где, все бросились из очереди к своим автобусам. При посадке каждому вручили четыре рупии.
— Почему только четыре? — спросил Ишвар. — Нам обещали пять.
— Одна рупия за автобус, чай и еду.
— Ни чая, ни еды нам не дали, — гневно сказал Ом. — И поездку обещали бесплатную.
— Вот как! Хочешь ездить бесплатно на автобусе. У тебя что, отец Дивали?
Ом напрягся.
— Предупреждаю — не смей говорить о моем отце.
Ишвар и Раджарам еле уговорили юношу сесть в автобус. Билетер расхохотался: «Надо же, выглядит, как букашка, а рычит, как тигр».
Всю дорогу они, усталые и умирающие от жажды, хмуро молчали.
— День потерян, — сказал Ишвар — Могли бы за это время шесть платьев сшить. Тридцать рупий коту под хвост.
— А сколько волос я собрал бы за день!
— Может, заехать сегодня к Дина-бай, — подумал вслух Ишвар. — Объяснить, в чем дело. И обещать, что завтра мы будем вовремя.
Спустя два часа автобус остановился в незнакомом месте. Шофер велел всем выходить. Сказал, что у него такая инструкция. Из предосторожности он заперся в своей кабинке.
Жители поселка колотили в дверь, плевали на нее, пинали ногами.
— Хулиганье! — кричал шофер. — Портите общественную собственность
Напоследок пассажиры еще несколько раз от души пнули автобус и пошли кто куда. Ишвар и Ом не представляли, где находятся, но Раджарам знал дорогу. В небе загрохотало, и снова полил дождь. В дороге они провели около часа. В свою трущобу они попали уже вечером.
— Надо по-быстрому перекусить, — сказал Ишвар. — А потом я съезжу к Дина-бай и ее успокою.
Не успел он накачать примус и зажечь спичку, как темноту разорвал жуткий крик — такой не мог принадлежать ни человеку, ни зверю. Портные схватили фонарь и побежали вместе с Раджарамом на этот крик — к дому хозяина обезьян.
Тот позади хижины пытался задушить своего пса. Тикка лежал на боку с выпученными глазами — хозяин прижал его к земле коленями. Пес сучил лапами в поисках опоры, которая помогла бы ему избавиться от необъяснимого удушья.
Но пальцы хозяина сжимались все сильнее. Его безумные вопли смешивались с жалобным воем Тикки. Эта ужасная гармония человеческого и животного страдания разрывала мрак.
Ишвару и Раджараму удалось разжать пальцы мужчины. Тикка с трудом встал на ноги. Он не убегал, преданно стоял рядом, откашливался и тер лапами морду. Хозяин обезьян пытался добраться до него снова, но ему помешали.
— Успокойся, — сказал Раджарам. — Скажи, что случилось.
— Лайла и Маджно, — плакал мужчина и, не силах ничего объяснить, только показывал на хижину. Он пытался приманить собаку, причмокивая, как при поцелуе.
— Тикка, Тикка, иди ко мне, Тикка.
Ища примирения, пес доверчиво приблизился. Хозяин грубо пнул Тикку в живот, раньше чем того успели оттащить. С поднятыми фонарями люди вошли в хижину и огляделись.
Дрожащий свет упал на стены, затем на пол. В углу лежали трупы обезьянок. Длинные бурые хвосты Лайлы и Маджно, обычно находящиеся в движении, теперь как-то странно съежились и казались на земляном полу потертыми веревками. Одно тельце было частично выедено, из него вывалились темно-коричневые тонкие кишки.
— Ну и дела! — проговорил Ишвар, прикрывая рукой рот. — Какая трагедия!
— Дайте взглянуть, — сказал кто-то, стараясь протиснуться сквозь толпу.
Это была старая женщина, поделившаяся с Омом водой в первый день, когда колонка не работала. Игрок на фисгармонии просил, чтобы ее поскорее пропустили: старуха умела гадать по внутренностям так же свободно, как свами читает «Бхагавад-гиту».
Люди расступились, и старуха вошла в хижину. Она попросила поднести ближе фонарь. Слегка подтолкнула тельце обезьянки ногой, чтобы лучше рассмотреть внутренности. Наклонившись, она пошевелила их прутиком.
— Потеря обезьян — не худшая потеря в его жизни, — сказала старуха. — И убийство, которое он совершит, будет пострашнее убийства собаки.
— Но ведь пса, — начал Раджарам, — мы спасли его…
— Убийство собаки — не самое страшное его убийство, — мрачно и уверенно произнесла старуха и покинула хижину. Люди пожимали плечами, решив, что старая женщина, несмотря на ее твердую убежденность, была, как и все, сбита с толку и расстроенна случившемся.
— Я убью его, — причитал хозяин. — Нет больше моих малышек! Я убью этого бесстыжего пса!
Кто-то увел Тикку от греха подальше, другие пытались образумить мужчину.
— Не забывай, собака животное. А когда животные голодные, им надо есть. Что толку его убивать! Сам виноват, что запер их вместе.
— Они всегда играли как родные, — плакал хозяин зверей. — Мои родные дети. И вот случилось такое. Я убью его.
Ишвар и Раджарам увели хозяина обезьян подальше от хижины. Легче утешать, когда рядом нет маленьких окровавленных тушек. Войдя к Раджараму, они тут же вышли обратно. Разбросанные по комнате связки волос походили на ужасные мохнатые трупики, что вряд ли мог вынести несчастный хозяин обезьян. Поэтому они пошли к портным и налили ему воды. Держа в руке стакан, он постанывал, дрожал всем телом, что-то бормотал про себя.
Ишвар решил, что о поездке к Дине-бай думать слишком поздно.
— Ну и денек выдался, — шепнул он Ому. — Завтра все ей объясним.
Портные сидели с хозяином обезьян до полуночи, предоставив ему возможность изливать свою скорбь сколь угодно долго. Договорились похоронить Лайлу и Маджно, и просили его простить собаку. Раджарам поднял вопрос заработка.
— Скажи, сколько времени тебе потребуется для выучки новых обезьян?
— Эти обезьянки были моими друзьями, моими детьми! Не хочу даже думать об их замене!
Некоторое время хозяин обезьян молчал, затем неожиданно сам заговорил о работе:
— У меня, знаете ли, есть и другие таланты. Я гимнаст, могу ходить по проволоке, жонглировать, балансировать. Может, и создам новый номер с обезьянами. Поживем — увидим. Сначала я должен пережить траур.
Дина выразила недовольство, когда Манек вернулся поздно из университета. «И это в первый день, — подумала она. — Никто теперь не соблюдает пунктуальность. Возможно, миссис Гупта права, когда говорит, что «чрезвычайное положение» пойдет на пользу: люди научатся уважать время».
— Твой чай был готов уже час назад, — сказала она, наполняя чашку и намазывая маслом кусок хлеба «Британия»[89]. — Что тебя задержало?
— Простите, тетя. Долго ждал автобуса. Утром я даже опоздал на занятия. Все жаловались, что автобусы практически пропали с дороги.
— Люди всегда жалуются.
— Портные… Они уже закончили работу?
— Портные вообще не пришли.
— А что случилось?
— Если б знала, не волновалась бы! Опаздывать — норма для них, но чтоб не являться целый день — такого еще не было.
Манек быстро расправился с чаем и пошел в свою комнату. Сбросив туфли, он понюхал носки — есть легкий запах — и надел тапки. Оставались еще не распакованные коробки. Можно как раз этим заняться. Одежду, полотенца, зубную пасту, мыло он убрал в шкаф. От одной полки приятно пахло. Он глубоко вдохнул запах, напомнивший о тете Дине. Какая она красивая — прекрасные волосы, доброе лицо!
Разобрав вещи, Манек не знал, чем еще заняться. Взгляд его упал на свисавший со шкафа зонтик. Раскрыв его, он поразился красоте пагоды, и мысленно представил тетю Дину, идущую с зонтиком по улице. Как женщины в сцене скачек в фильме «Моя прекрасная леди». Тетя Дина выглядела намного моложе матери, хотя та писала, что они одногодки — обеим сорок два года. И еще, что у подруги тяжелая жизнь, ее преследуют несчастья, муж умер молодым, поэтому Манеку следует быть с ней добрым, даже если у нее испортился характер.