— Красивее Дины-бай?
Вопрос застал Манека врасплох. Он на мгновение задумался.
— Нет, — твердо сказал он. — С первой минуты путешествия она глаз с меня не сводила, и, когда никто не видел, улыбалась мне. Проблема заключалась в отце, который ее сопровождал. Наконец наступила ночь, и все стали отходить ко сну. Но мы с ней бодрствовали. Когда все, включая ее отца, крепко заснули, она откинула простыню и вынула одну грудь из чоли.
— И что дальше? — спросил Ом, с наслаждением представляя себе картину.
— Она мяла грудь, знаком подзывая меня. Но я боялся спуститься вниз. Ведь кто-то мог проснуться. Тогда она положила руку между ног и стала ласкать себя. Тут я понял, что должен к ней идти.
— Еще бы! Только дурак не пошел бы, — сказал Ом, у которого перехватило дыхание.
— Мне удалось спуститься, никого не побеспокоив, и в следующую минуту я уже ласкал ее грудь. Она схватила мою руку, умоляя, чтобы я залез к ней. Я соображал, как лучше это сделать. Нельзя было задеть нижнюю полку, где спал ее отец. Неожиданно он зашевелился и, кряхтя, перевернулся на другой бок. Девушка так перепугалась, что оттолкнула меня и нарочито громко захрапела. А я сделал вид, что иду в туалет.
— И что этому мерзавцу не спалось!
— Вот именно. Скверно вышло. Больше я эту девушку не видел. — Манек вдруг почувствовал печаль, словно утрата была настоящей. — Тебе повезло, что Шанти живет рядом.
— Когда-нибудь ты ее увидишь, — великодушно произнес Ом. — Вот приедешь к нам в гости. Правда, поговорить с ней ты не сможешь — только посмотришь издалека. Она очень робкая и, как я говорил, встречается со мной тайно.
Юноши быстро допили чай и всю дорогу бежали — слишком уж засиделись за разговорами.
Батата вада, бхел пури, пакора[90], бхаджи, шербет — за все эти закуски и питье в «Вишраме» платил Манек, ведь Ишвар давал племяннику деньги только на чай. Содержания, которое выплачивали родители, хватало на угощение — ведь теперь Манек питался не в студенческой столовой, и ему не требовалась дополнительная еда на стороне. На следующей неделе он, сдержав слово, повел Ома на «Револьвер Рани». Когда у портных закончился рабочий день, Манек позвал с ними и Ишвара, но тот отказался, сказав, что за это время он лучше сошьет очередное платье.
— А вы тетя? Пойдете с нами?
— Даже если мне заплатят, и тогда не пойду смотреть эту муть, — сказала Дина. — А если деньги оттягивают тебе карман, скажи, и я напишу твоей маме, чтоб она тебе их больше не присылала.
— Золотые слова, — поддакнул Ишвар. — Вы, молодые люди, не знаете цену деньгам.
Но никакие упреки не смогли удержать молодых людей от похода в кино. Дина на прощанье предупредила Манека, чтоб тот сразу после сеанса поторопился домой — его будет ждать обед. Он обещал, ворча про себя, что тетя Дина слишком серьезно относится к роли опекунши.
— А предсказание старухи сбылось, — сказал Ом по дороге на железнодорожную станцию. — Во всяком случае — наполовину: хозяин обезьян отомстил за своих питомцев.
— А что он сделал?
— Страшную вещь. Это случилось прошлой ночью. — Тикка продолжал жить с хозяином, и соседи решили, что он его простил. И вот, когда обитатели поселка легли спать, он поставил рядом со своей хижиной ящик, украсил его цветами и зажег лампу. В центре установил на подпорке фотографию Лайлы и Маджно, сидящих у Тикки на спине. Их снял полароидом американский турист, которого восхитила эта сцена. Подготовив алтарь, он привел Тикку, заставил пса лечь и перерезал ему горло. После этого стал обходить соседей, рассказывая каждому, что он исполнил свой долг.
— Ужасная картина, — закончил Ом. — Мы пошли туда и увидели несчастного Тикку в луже крови. Пес еще слегка дергался. Меня чуть не вырвало.
— Будь там мой отец, он убил бы этого хозяина, — сказал Манек.
— Ты хвастаешься или возмущаешься?
— И то и другое. — Манек пнул ногой камень, и тот перелетел с тропы на дорогу. — Мой отец подчас больше заботится о бродячих собаках, чем о собственном сыне.
— Что за бред ты несешь?
— Совсем не бред. Каждое утро он кормит этих собак на крыльце, а меня отправил куда подальше. Все время, что я провел дома, он воевал со мной — так я ему мешал.
— Перестань. Отец отправил тебя сюда, чтобы ты учился, он заботится о твоем будущем.
— Ты что, специалист по «отцам и детям»?
— Можно сказать и так.
— И почему же?
— Потому что мой отец умер. Тогда сразу становишься «специалистом». Послушай меня — перестань плохо говорить об отце.
— Хорошо. Мой отец — святой. Ну и что случилось потом с хозяином обезьян?
— Люди переполошились, предлагали даже вызвать полицию: ведь после гибели питомцев он жил с детьми своей сестры. Им было всего три-четыре года, хозяин обезьян готовил с ними новый номер. Но, если он подвинулся рассудком, детям грозит опасность. Однако некоторые говорили, что не дело решать мошенникам-полицейским судьбу сумасшедшего. Во всяком случае, хозяин обезьян любит детей и трогательно заботится о них.
Молодые люди сошли с поезда, протискиваясь сквозь толпу желающих войти внутрь. За платформой на солнце сидела женщина, рядом с ней стояла небольшая корзина с овощами. Она сушила прямо на себе выстиранное сари — поочередно, то одну, то другую часть. Один мокрый конец был обмотан вокруг талии и высохших грудей. Другой, сушившийся, был брошен на железнодорожное ограждение и возносился ввысь, словно вечерняя молитва. Когда юноши проходили мимо, женщина помахала Ому.
— Она живет в нашем поселке, — сказал тот, лавируя на подходе к кинотеатру между мчавшимися автомобилями. — Торгует овощами. У нее одно-единственное сари.
«Револьвер Рани» закончился позже, чем они ожидали. Еще шли титры, когда они вышли в проход и продвигались вперед — медленно, чтобы дослушать музыку. Наконец на экране возник развивающийся национальный флаг, заиграли «Джана Гана Мана»[91], и все бросились к выходу.
Но поток людей наткнулся на препятствие. У дверей их ждал заслон из сторонников партии «Шив Сена»[92]. Задние ряды, не понимая причину задержки, кричали: «Пропустите! Пропустите, пожалуйста! Господин, ну идите же! Фильм кончился!»
Однако выйти было невозможно: члены «Шив Сена» размахивали палками и плакатами с призывами: «Уважайте национальный гимн!», «В период “чрезвычайного положения” Отечество нуждается в тебе!», «Патриотизм — свитой долг каждого!». Никого не выпускали из зала, пока гимн не смолк, и не включили свет.
— Почему патриотизм свитой? — засмеялся Ом. — Кто его свил?
— Эти идиоты даже слово «святой» написать правильно не могут, а еще пытаются нас учить, — сказал Манек.
Ом заметил, что участников демонстрации было от силы человек пятьдесят против восьмисот зрителей.
— Мы легко могли бы с ними справиться. Бац! Бац! Как тот парень в фильме, — сказал он, сжимая кулаки у груди.
В приподнятом настроении они выкрикивали особенно драматические реплики героев «Револьвера Рани».
— «Кровь можно смыть только кровью!», — рычал Манек, изображая удар мечом.
— «Стоя на этой священной земле, я клянусь небом, что ты не увидишь завтра рассвета!» — провозглашал Ом.
— Естественно, ведь я всегда просыпаюсь поздно, — сказал Манек. Это неожиданное отступление от текста сбило воинственный пыл Ома, и он расхохотался.
Женщина с корзиной все еще сидела у железнодорожной станции. Она завернулась в сухую часть сари, теперь мокрая висела на ограждении. Корзина была почти пуста.
— Тебе пора домой, Амма! — крикнул Ом, и женщина в ответ улыбнулась.
На платформе юноши решили испробовать аппарат, который указывал точный вес и заодно предсказывал судьбу всего за 25 пайс. Манек пошел первым. Закрутилось красно-белое колесо, вспыхнули электрические лампочки, зазвонили колокольчики, и маленькая прямоугольная карточка скользнула в изогнутый лоток.
— Шестьдесят один килограмм, — сказал Манек и прочитал вслух предсказание: — «В ближайшем будущем вас ждет счастливое воссоединение». Похоже на правду. Как только закончится учебный год, я тут же поеду домой.
— Или снова встретишь девушку из поезда. И тогда уж доведешь до конца прерванный массаж груди. Ну ладно, теперь моя очередь. — Ом встал на весы, а Манек вытащил из кармана еще одну монету в 25 пайс.
— Сорок шесть килограммов, — сказал Ом и перевернул карточку: — «Скоро вы посетите много новых, интересных мест». Какая-то бессмыслица. Вернусь в деревню. Но деревня не новое место.
— Наверное, речь идет о местах, что таятся под блузкой и юбкой Шанти.
Ом встал в позу с поднятой рукой и произнес слова героя из фильма: «Пока эти пальцы не сомкнутся на твоем горле и твоя жалкая жизнь не оборвется, не будет мне покоя на земле!»
— Пока ты весишь всего сорок шесть килограммов, тебе это вряд ли удастся, — парировал Манек. — Потренируйся сначала на цыплятах.
Показался поезд, и они заторопились к нему от билетной кассы.
— Билеты как две капли воды похожи на карточки с предсказаниями, — сказал Ом.
— Могли бы и не брать, — отозвался Манек.
— Нет, это рискованно. Из-за «чрезвычайного положения» контролеры стали как звери. — И Ом рассказал, как они с Ишваром угодили в облаву на безбилетников.
Час пик миновал, и вагон был почти пустой. Юноши положили ноги на свободное сиденье. Манек расшнуровал туфли и снял их, разминая пальцы.
— Много сегодня ходили.
— Не стоит носить такие узкие туфли. Насколько удобнее в моих сандалиях.
— Родителей удар хватил бы, если б они увидели меня в сандалиях. — Манек потер пальцы и подошвы, потом натянул носки и надел туфли.
— Я всегда массировал отцу ноги, — сказал Ом. — А он делал то же самое дедушке.
— И это нужно было делать каждый день?
— Не то чтобы нужно — просто такой обычай. Вечерами мы сидели на плетеной скамье. Дул прохладный ветерок, на деревьях пели птицы. Мне было приятно растирать отцу ноги. Это доставляло мне удовольствие. — Юношей покачивало в такт размеренному движению поезда. — Под большим пальцем правой ноги у отца образовалась мозоль — от педали швейной машины. В раннем детстве эта мозоль смешила меня. Когда отец шевелил большим пальцем, мозоль была похожа на человеческое лицо.