Я хотела обидеться на такое явное использование, но почему-то не получилось, ситуация меня смешила.
– Не повторилась бы, – ядовито улыбнулась я. – В этот раз как минимум одна из курсанток сдала бы экзамен с первого раза.
В ответ на вопросительный взгляд князя я улыбнулась еще шире, до карикатурности слащаво, и почти пропела, имитируя нежный голосок юной барышни:
– Мне ради удовольствия видеть вас никакие ухищрения, к счастью, не нужны.
Владислав на миг напрягся, но я наигранно хлопнула ресницами, и он наконец понял, что это лишь шутка. И даже улыбнулся, но я за его реакцией не следила: уже спешила к выходу, костеря себя за неумение держать язык за зубами.
По пути домой, как и планировала, забежала на почту, отправила в редакцию журнала свои размышления на тему свободы и ответственности. Приготовила сестрам ужин и засела за учебники.
Остальная неделя, а вслед за ней еще одна, пролетели в бешеной суматохе: работа, безостановочное чтение в любую свободную минуту, первые занятия бегом, на которых я, казалось, выплюну легкие. Времени на сон или на отдых оставалось так катастрофически мало, что бывало, я дремала прямо в автобусе. Спасибо тем студентам, которые тоже ездили в нем до университета и расталкивали меня, не давая пропустить нужную остановку.
В этой бесконечной череде загруженных дней я все больше чувствовала, что от Маргариты во мне остается лишь малая крупица ее воспитания, остальное же постепенно пряталось за пеленой однообразного труда, новых знаний и совершенно непривычной для княжны рутины.
Мне стало часто сниться мое прошлое из другого мира. Кипы бумаг, много дополнительной работы, какие-то статьи в несколько крупных сетевых изданий. Даже защита кандидатской диссертации. Правда, тему я вспомнить так и не смогла.
Поначалу я радовалась тому, что снова становлюсь собой, но вскоре за радостью стало проявляться смутное чувство тревоги. Я смотрела на круги под глазами, которые росли день ото дня, на побледневшее лицо и ставшие друг совершенно невыразительными глаза, и невольно отмечала, что княжна при всей ее неприспособленности к жизни выглядела гораздо лучше.
Еще меня стали пугать сны. В них не было ничего особенно: рутина, рутина и рутина, но сквозь нее проступала боль. Нет, не душевная, вполне физическая. Она растекалась по груди и время от времени стискивала мышцы, вынуждая дыхание на миг замереть. Спустя пару недель такого бешеного жизненного темпа мне начало казаться, что нечто подобное уже происходило в моей жизни, и что финал мне известен. Но каков он – упорно не могла вспомнить.
Первые признаки начали проявляться еще несколько дней назад: мне время от времени становилось тяжело дышать без явной причины, воздуха часто не хватало. Обычно достаточно было открыть окно и немного отдохнуть, чтобы неприятное ощущение прошло, а потом я снова принималась за работу.
Так же решила поступить и в этот раз, когда во время вычитки очередной статьи на кафедре голова вдруг закружилась и горло сдавила будто невидимая рука.
Никого из преподавателей в кабинете не было, поэтому я подошла к окну и раскрыла его, впуская в помещение холодный осенний ветер вместе с мелкими каплями дождя. Посмотрела на темные облака, на фоне которых так ярко горела золотая листва, и старалась дышать медленнее. Но чувство давления, будто на грудь положили каменную плиту, только нарастало.
Пришлось сесть на низенький старый диван в углу и прикрыть глаза. Спокойно. Вдох – выдох, и скоро все пройдет.
Но увы, не проходило. Вскоре грудь начало покалывать сотнями мелких игл. Поначалу не больно, просто неприятно, но со временем боль усилилась. Я решила подняться, чтобы глотнуть остывшего чаю, кружка с которым осталась на моем столе, но после парочки неудачных попыток плюхнулась обратно на диван. Ноги не держали, комната перед глазами прыгала все быстрее и быстрее. Казалось, я вот-вот потеряю сознание, но оно так полностью и не покидало меня, удерживаясь на грани между явью и каким-то бредом.
Окончательно я перестала понимать, что происходит, когда надо мной навис Тарковский. Я видела его лицо размыто, но слышала обеспокоенный голос. К тому моменту грудь уже сдавило так, что я могла делать только совсем маленькие вдохи. И уж конечно не получилось возмутиться, когда князь обхватил рукой мою талию, приподнимая меня над диваном, и фактически усадил к себе на колени.
Да как он смеет?!
Я так возмутилась его варварскому поведению, что на миг даже в голове прояснилось. Но он не обратил внимания на мой негодующий взгляд: одной рукой поддерживая меня в полусидячем положении, другую он положил на мой живот и повел вверх, при этом ладонь его с каждой секундой становилась все горячее.
Я попыталась дернуться, смутно осознавая, что он не должен так поступать, что это неправильно, но едва могла приоткрыть веки, не то что нормально сопротивляться.
Через несколько секунд – а может быть часов – мучительной боли мне стало легче. Иглы по-прежнему кололи легкие и ребра, но уже гораздо слабее. Я обмякла, князь продолжал удерживать меня, теперь уже просто едва заметно покачивая, как совсем маленького ребенка. С трудом собрав остатки сил, я подняла взгляд. Тарковский смотрел в потолок, волосы на его висках промокли от пота. Только сейчас я начала ощущать терпкий, с древесными нотками запах его парфюма, который отлично сочетался с дождливой осенней промозглостью.
Получается, он только что вылечил меня? Но как? Очевидно, у него есть какие-то родовые силы, но не может же он быть целителем? Или…
Мысли путались, я чувствовала, что проваливаюсь в сон. Но упорно боролась с усталостью. Любопытство мучило невыносимо, я хотела получить ответы.
– Князь, – тихо позвала я, намереваясь напрямую спросить, что со мной произошло и что он сделал, но воздуха снова не хватило.
– Молчите, Маргарита. И дышите.
Владислав отпустил на меня взгляд и почему-то не отвел, как делал все эти две недели. Он разглядывал мое лицо, я отвечала ему тем же. Какой все-таки красавчик. Я даже отчасти понимаю Марго: выйти за такого я, может, и сама бы не отказалась. Сильный к тому же, вон как легко меня удерживает. И спокойный, на удивление: даже самым отвратительным студентам ни разу не удавалось вывести его из душевного равновесия.
– Маргарита, – позвал он, голос прозвучал хрипло.
Я перевела взгляд с его тонких губ на янтарные глаза, в которых горел странный, лихорадочный огонь. Такого я прежде не видела в его взгляде.
Сама не заметила, как потянулась вперед, и князь, чуть наклонившись, едва ощутимо коснулась губами моей щеки ближе к уху. Я понимала, что все это неправильно, что так не должно быть, но в его руках ощущала себя так уютно, настолько в безопасности, что не нашла в себе сил сопротивляться.
Не получив отказа, Владислав проложил дорожку из легких, как касание перышка, поцелуев, к уголкам моих губ. Я затаила дыхание, не в силах отстраниться и одновременно боясь поддаться странному искушению.
Глава 17
Наши губы все-таки встретились. Лишь на краткий миг, ничего не обещающее нежное прикосновение, такое же свежее, как вдох ясным весенним утром. По моему телу пробежала легкая дрожь, но Владислав вдруг отстранился. Я видела, как напряглись его скулы, как он отвел растерянный взгляд и сделал короткий жест рукой. И я провалилась в долгий, тягучий сон.
Приходила в себя медленно. Голова раскалывалась так же, как в тот день, когда я очнулась на крыльце университета. Ситуация, кстати, поразительным образом повторилась. Только в тот раз Владислав меня не целовал. А может и целовал, я просто не помню?
При воспоминании о том, что произошло на кафедре, щеки залила предательская краска, но смущение быстро переросло в гнев. И на себя, и на князя.
Как я вообще могла такое допустить? Видимо, дышалось мне было настолько трудно, что это сказалось на мыслительном процессе. Но он-то взрослый мужчина и был вполне в сознании, а повел себя как…
– Маргарите Алексеевна, вы очнулись? – тихий женский голос раздался почти над ухом.
Я открыла глаза и тут же зажмурилась: свет из огромных окон отражался от белых стен медицинского кабинета и резал глаза. Кивнула и прикрыла лицо рукой от солнца, только после этого решилась осмотреться.
– Грудь болит? Дышать трудно? – спрашивала женщина средних лет в белом халате и с такими же пронзительно-белыми кудрями под светлым платком.
Я прислушалась к ощущениям и покачала головой. Ничего уже не болело.
– Только голова немного кружится, – призналась я. – Можно воды?
Женщина протянула мне стакан, и я жадно припала к его краю губами, пока она делала какие-то заметки в медицинской карте. По всей видимости, моей.
– Вам повезло, что рядом оказался князь Тарковский, – мне показалось, что, говоря это, женщина вздохнула мечтательно. – Его уровня магии жизни недостаточно, чтобы работать в медицине, но ему удалось предотвратить разрушительное влияние ваших сил на сердце, – бегло продолжила она, будто пытаясь скрыть смущение за большим количеством слов. – Хотя ему, наверное, нелегко пришлось. Он все-таки в первую очередь маг земли.
Я вспомнила мокрые от пота волосы Тарковского, и даже на секунду прониклась к нему чувством благодарности. Но потом вспомнила, что случилось после того, как он меня «лечил», и благодарность улетучилась, оставив вместо себя злость.
– Вот, возьмите. Это в отдел кадров передадите, – женщина протянула мне белый лист. – И до конца недели отдыхайте дома. Судя по моей диагностике, с вами все будет в порядке, но все же рекомендую еще раз обратиться в больницу.
Я взяла белый лист и аккуратно встала. Кабинет перед глазами не вертелся, несколько шагов мне удалось сделать вполне уверенно. Приободрившись тем, что чувствую себя хорошо, я направилась к двери.
– В течение ближайших трех дней никаких физических нагрузок и тяжелой еды, но старайтесь побольше гулять! – донеслось мне в спину.
Я поблагодарила женщину, имя которой так и не успела рассмотреть на бейджике, и вышла в коридор.