В Китае удалось ликвидировать массовый голод, который был постоянной язвой для этой страны; были построены заводы и фабрики, организовались народные коммуны, однако видно было, что уровень жизни был еще низок, далек от уровня жизни не только развитых социалистических стран, но и нашей страны. Во время поездки по этой огромной стране и встреч с людьми из масс, мы замечали, что они вели себя действительно хорошо, корректно, однако бросалась в глаза также некоторая застенчивость по отношению к нам и к тем, кто сопровождал нас. В их словах, в их отношении к кадрам, видно, сквозило кое-что из прошлого. Было ясно, что многовековое прошлое, абсолютная власть императоров, китайских феодалов и капиталистов, иноземные японские, американские, английские и другие эксплуататоры, буддизм и все другие реакционные философии, начиная с древнейших и вплоть до «современнейших», все это не только обрекло этот народ на страшную экономическую отсталость, но и укоренило в его мировоззрении, в его образе поведения, в его манере говорить умонастроение холопства, покорности, слепого доверия, беспрекословного повиновения авторитетам всякого уровня. Однако этого, естественно, нельзя было сразу преодолеть, и это мы считали атавизмом, который будет преодолен в сознании этого народа, который, благодаря своим положительным качествам и при правильном руководстве, мог бы совершать чудеса.
Помимо Мао Цзэдуна и других китайских руководителей, в дни нашего пребывания в Китае нам представился случай встретиться и с рядом делегаций коммунистических и рабочих партий, принимавших участие в VIII съезде КП Китая.
Все то и дело с энтузиазмом отзывались о «новой линии» периода после XX съезда.
Болгары называли ее «апрельской линией», поскольку в апреле они провели пленум Центрального Комитета, на котором они поставили крест на позициях Благоева и Димитрова, и восприняли хрущевскую линию.
— Трайчо Костова (Этот агент титовцев, осужденный в декабре 1949 года, был реабилитирован на пленуме ЦК Болгарской компартии, состоявшемся в сентябре 1956 года) мы реабилитировали, — сказал нам Антон Югов, — потому что мы не нашли ни малейшего доказательства его виновности.
Он говорил как-то вяло. По-видимому, он чувствовал, что рано или поздно и ему подставят ножку с тем, чтобы до конца вкусить ревизионистскую линию, выработанную в Болгарии по велению Хрущева. «Информбюроист» Деж, который несколько лет до этого зачитал доклад Информационного Бюро, осуждавший деятельность белградских ревизионистов, уже помирился с Тито в Бухаресте и предвкушал приятность лобзания с ним и в Белграде.
— Поеду в Белград встретиться с Тито, — сказал он нам, как только мы встретились с ним в Пекине, куда он также приехал для участия в работе съезда. — Тито, — отметил он, — хороший, положительный товарищ, не то, что Кардель и Попович. (Ведь надо же было нам услышать и на румынском языке эти соображения, которые три месяца назад мы услышали на русском!) Когда Тито выехал в Москву, в июне, — продолжал Деж, — мы пригласили его остановиться в Бухаресте, чтобы побеседовать с ним, но он не согласился. И что мы тогда сделали? Мы собрались всем партийным и государственным руководством и выехали ему навстречу на вокзал. Что делать Тито? Ему некуда было деваться! И заставили мы его остановиться на отдых не 45 минут, как он намеревался, а целых два часа! (Ну и «заставили» вы Тито, нечего сказать, сказал я про себя.) Накануне возвращения из Советского Союза, — продолжал Деж, — товарищ Тито сообщил нам, что ему хотелось бы остановиться в Бухаресте на переговоры. Мы с удовольствием приняли его просьбу, встретились, переговорили с ним… — И Деж точь-в-точь рассказал нам, что и как они убаюкивались с Тито.
— Нынче, когда я поеду в Белград, говорить ли ему и о вас? — спросил он меня.
— Если вам хочется говорить о нас, — сказал я Георгиу-Деж, — то скажите ему, пусть они откажутся от агентурной и заговорщицкой деятельности против Народной Республики Албании и Албанской партии Труда. Скажите ему, что на Тиранской партийной конференции, до и после нее, югославские дипломаты занимались низкопробной деятельностью…, — и я кратко рассказал ему, что произошло в нашей стране после XX съезда.
— Да, да! — говорил он, и я заметил, что он надул губы. Ему было не по нутру, что я изобличал у него Тито. То же самое сделал Деж и впоследствии, когда я встретился с ним после того, как он уже совершил в Белград желанный визит примирения и поладил с Тито. Несколько месяцев спустя после этого визита я проездом остановился в Бухаресте, где встретился и переговорил с Деж и Боднэрашем.
В ходе беседы Боднэраш (старший, Эмиль) повел речь и сказал мне, что они побывали у Тито и что в беседе с ним зашла речь и об Албании. «Тито, сказал Боднэраш, — хорошо и с симпатией отзывался о вашей стране, о вашем героическом народе и высказался за хорошие отношения с вами» и т. п. Другими словами, этот «рупор» титизма пытался помирить нас с Тито, старался осуществить то, в чем Хрущев провалился.
Я указал место Боднэрашу, сказав ему, что с Тито и с титизмом мы будем вести борьбу до конца, потому что он является ренегатом марксизма-ленинизма.
— Примирения с Тито с нашей стороны не будет, — наотрез сказал я Боднэрашу.
Между тем как я пускал в Боднэраша эти стрелы относительно Тито, я замечал, что Деж чертил рогульки на белой бумаге, понятно, от раздражения, но он не уронил ни слова; видимо, мои слова крапивой обожгли его.
Но давайте вернемся в Китай, к встречам, которые мы имели в те дни с другими товарищами из братских партий.
Интересно: кого бы мы ни встречали, у всех на устах были реабилитация и Тито. Даже и Чжоу Эньлай на встрече с нами сказал:
— Меня пригласил Тито поехать в Югославию, и я принял его приглашение. По этому случаю, если вы согласны, я могу заехать и в Албанию.
— Мы вполне согласны, чтобы вы приехали в Албанию, — сказали мы ему и поблагодарили его за изъявленное желание, хотя оно прозвучало совершенно нехорошо — премьер-министр Китая поездку в Албанию связывал «со случаем», со своей поездкой в Югославию.
Однако, как я писал и выше, это было время, когда лихорадка ревизионизма заразила всех и каждый спешил как можно скорее съездить в Белград для благословения и перенятия «опыта» ветерана современного ревизионизма. Однажды подошел ко мне Скоччимарро и выразил сожаление по поводу того, что Тольятти съездил в Белград, но не совсем поладил с Тито.
— Как? — спросил я его не без иронии.
— Поссорились?
— Нет, — ответил он, — но они не обо всем договорились. Тем не менее, продолжал он, — мы пошлем делегацию в Белград для изучения их опыта.
— В каком отношении? — спросил я.
— Югославские товарищи, — ответил он,
— вели действенную борьбу с бюрократизмом, так что теперь в Югославии нет больше бюрократизма.
— Откуда вы знаете, что там нет бюрократизма? — спросил я его.
— Да ведь там и рабочие получают прибыли, — ответил он. Я рассказал ему о том, как наша партия подходит к этой проблеме, но у итальянца все Тито был на уме. Спрашиваем его:
— А почему вы хотите послать людей только в Югославию для «перенятия опыта»? Почему вы не посылали подобных делегаций и в страны народной демократии, как в Албанию и т. д.?!
Тот смутился на миг, а затем нашелся что сказать:
— Пошлем, — сказал он. — Вот, например, опыт Китая относительно сотрудничества рабочего класса с буржуазией и Коммунистической партии — с другими демократическими партиями слишком ценен для нас. Мы изучим его.
Ему действительно было за что ухватиться. Да и не только в Югославию и в Китай, отныне итальянские ревизионисты могли поезжать куда угодно с целью перенимать и передавать опыт измены делу пролетариата, революции и социализма. Только в нашу страну они не приезжали, да и никак не могли приезжать, ибо у нас проводился только марксизм-ленинизм; а этот опыт им совсем не пригодился.
3 октября 1956 года мы выехали на Родину. Вся эта поездка еще больше убедила нас в том, что хрущевский современный ревизионизм принял крупные и опасные размеры.
В Будапеште мы должны были увидеть одно из ужасных порождений хрущевско-титовской «новой линии» — контрреволюцию. Она давно кипела, а теперь разражалась.
9. «Черти» вне контроля
Контрреволюция в действии в Венгрии и Польше. Матиас Ракоиш. Кто заварил «кашу» в Будапеште. Беседа с венгерскими руководителями. Спор с Сусловым в Москве. «Самокритика» Имре Надя. Низвержение Ракоши. Разгул реакции. Хрущев, Тито и Герэ в Крыму. Андропов: «повстанцев нельзя называть контрреволюционерами». Советское руководство колеблется. Ликвидация Венгерской партии трудящихся. Надь провозглашает выход из Варшавского Договора. Часть закулисной сделки: переписка между Тито и Хрущевым. Польша 1956 г. — Гомулка на престоле. Ретроспективный взгляд: Берут. Контрреволюционная программа Гомулки. Наши уроки из событий 1956 г. Переговоры в Москве, декабрь 1956 г.
Отвратительный дух XX съезда поощрял всех контрреволюционеров в социалистических странах, коммунистических и рабочих партиях, подбодрил тех, кто притаивался и выжидал подходящий момент свергнуть социализм там, где он уже победил.
Контрреволюционеры в Венгрии, Польше, Болгарии, Чехословакии и других странах, изменники марксизма-ленинизма в коммунистических партиях Италии и Франции и югославские титовцы с огромной радостью встретили пресловутые тезисы Хрущева о «демократизации», о «культе Сталина», о реабилитации осужденных врагов, о «мирном сосуществовании», о «мирном переходе» от капитализма в социализм, и т. д. Эти тезисы и лозунги с восторгом и надеждой были восприняты ревизионистами, как теми, кто стоял у власти, так и теми, кто был ниспровержен, социал-демократией, реакционной буржуазной интеллигенцией.
События в Венгрии и Польше явились явным прологом к контрреволюции, которая должна была развернуться еще шире — и глубже не только в этих странах, но и в Болгарии, в Восточной Германии, Чехословакии, Китае и особенно в Советском Союзе.