Это были дни и ночи интенсивной, беспрерывной, тщательной, хорошо продуманной и взвешенной во всех аспектах работы. Жребий был брошен, «миру» с хрущевцами наступил конец. Они разожгли огонь, а нам предстояло отвечать на это всеми нашими силами. О тактическом примирении и «сговоре» с хрущевцами уже не было и не могло быть и речи. Великая борьба началась. Нам предстояла очень трудная, тяжелая, полная жертв и последствий борьба, но мы были преисполнены решимости довести ее до конца, мы были полны веры и оптимизма, так как сознавали, что правда на нашей стороне, на стороне марксизма-ленинизма.
Всем известно, как было проведено совещание: поспешно был роздан советскими объемистый материал, содержавший выпады против Китая; было решено провести несколькими часами позднее совещание партий социалистического лагеря, а затем собраться всем главам делегаций коммунистических и рабочих партий, участвовавших в работе съезда румынской партии, которым Хрущев выразил бы свое желание «осудить Коммунистическую партию Китая как антимарксистскую, троцкистскую партию» и т. д. и т. п.
На организованном Хрущевым первом совещании товарищ Хюсни Капо, от имени нашей партии и в соответствии с детальными указаниями, которые мы посылали ему ежедневно, а нередко и два раза в день, атаковал Хрущева и других за их антимарксистские намерения и за применяемые ими заговорщицкие методы, он выступил в защиту Коммунистической партии Китая и высказался против продолжения такого совещания.
Хрущев этого не ожидал. На заседаниях он с пеной у рта без умолку говорил, жестикулируя и нервничая, злился. Но товарищ Хюсни Капо, вооруженный правильной линией нашей партии, особыми указаниями, которые беспрерывно получал от нас, и своим известным хладнокровием и смелостью не только не сдрогнул, но, напротив, твердо выстоял, он отвечал Хрущеву по горячим следам.
В своих многочисленных выступлениях Хрущев метил, казалось, в Пэн Чжэня — главу китайской делегации, но всегда подыскивал случая для того, чтобы атаковать нашу партию и ее представителя. Он преследовал цель не только атаковать нашу решительную позицию, но и внушать представителям других партий, что албанцы «играют на руку китайцам».
— Вы, товарищ Пэн Чжэнь, — обвинял его Никита Хрущев, — вчера вечером совсем не упомянули мирное сосуществование, не говорили о нем. Говорил или не говорил, товарищ Капо?
— Я из Албанской партии Труда, — ответил ему Хюсни. — Вот вам Пэн Чжэнь. Спросите его сами!
— Мы не можем договориться с Мао Цзэдуном и китайцами, они с нами тоже. Не послать ли вас, товарищ Капо, договориться с ними? — обратился Хрущев к товарищу Хюсни в другом случае.
— Я не получаю от вас приказов, — ответил ему Хюсни. — Приказы я получаю только от моей партии.
Ничто не заставило его отступить от принципиальной, смелой и революционной позиции партии. Он ни глазом не моргнул перед воплями и давлением шарлатана Никиты Хрущева. Спокойный, хладнокровный и принципиальный, товарищ Хюсни Капо заявил от имени партии, что рассмотрение этих вопросов на бухарестском Совещании Албанская партия Труда считала ошибкой, так же как считала ошибкой и первоначальную попытку китайцев обсуждать эти вопросы с профсоюзными делегациями. «АПТ, — сказал он, находит вредной полемику в печати, будь она открытая или замаскированная. Кто прав, а кто нет, об этом будем судить на предстоящем совещании партий».
Хрущевцы встревожились по поводу того, что заговор взрывался у них в руках. Начались хождения, «советы», «дружественные консультации и беседы», нажимы под маской шуток и улыбок. Андропов, человек закулисных махинаций и козней (поэтому его и сделали начальником КГБ), относился к числу наиболее активных, он из кожи вон лез, чтобы заставить нашу партию примкнуть к заговору.
Советские не преминули вовлечь в эту гнусную игру и своих лакеев из других партий. Андропов тащил с собой некоего Модьероша и вместе с ним наносил товарищу Хюсни «визит». Андропов молчал, дескать, «я не говорю», а Модьерош тараторил о «правильности марксистско-ленинской линии КПСС».
— Что делает Албания, — спрашивал, в свою очередь, Живков. — Одни только вы не согласны.
— Что вы хотите этим сказать? — задал ему вопрос Хюсни.
— Нет, нет, — переменил тон Живко. — Я пошутил.
— Что это за шутка? Говорить «Албания не согласна», значит что-то иметь на уме.
В то время, как в Бухаресте проходило совещание, здесь мы почти каждый день проводили заседания Политбюро, поддерживали постоянную связь с Хюсни Капо, давали ему указания и внимательно, с тревогой следили за ходом событий. Мы уже единогласно пришли к заключению: Бухарестское Совещание это организованный заговор против марксизма-ленинизма; Хрущев с компанией показывают там свое лицо ярых ревизионистов, поэтому мы не дадим ревизионистам никаких поблажек, даже если одни против всех останемся.
Наша позиция была правильной, марксистско-ленинской; черное дело, затеянное Хрущевым, нужно было сорвать.
Всемирно известно, что наша партия защищала Китай в Бухаресте с марксистско-ленинской смелостью и принципиальностью, приняв в расчет все вытекавшие из этого последствия. Сегодня, много лет спустя после бухарестского заговора, когда, к сожалению, и китайская компартия окончательно сползает к измене, к ревизионизму и контрреволюции, мне хотелось бы еще раз подчеркнуть, что позиция нашей партии в Бухаресте и Москве была абсолютно правильной, единственно правильной позицией.
У нас, как я писал и выше, имелись оговорки к некоторым взглядам, выраженным как Мао Цзэдуном, так и другими китайскими руководителями, у нас имелись оговорки к VIII съезду Коммунистической партии Китая, но после 1957 года казалось, будто в этой партии совершился положительный поворот и были преодолены прежние, оппортунистические ошибки. Ошибки может допускать любая партия, но исправить их можно, и в таком случае партия крепнет и дела идут благополучно. В Китае больше не говорили о VIII съезде, там были изобличены правые взгляды Пэн Дэхуая, перестали говорить о «ста цветах». В своих официальных заявлениях и статьях китайцы открыто бичевали югославский ревизионизм, защищали Сталина, теоретически правильно подходили к войне и миру, мирному сосуществованию, революции, диктатуре пролетариата.
Здесь не место анализировать мотивы, которыми руководствовались китайские руководители, и разъяснить, было или же не было чего-либо принципиального в этом их поведении к тому времени (об этом я писал в своем дневнике), но одно было ясно: в тот период Коммунистическая партия Китая выступала защитником марксизма-ленинизма.
Хрущевцы обвинили нас в том, что мы «порвали с 200 миллионами, чтобы примкнуть к 600 миллионам». Защищая Китай, мы не руководствовались никакими финансовыми, экономическими, военными или демографическими мотивами. Если бы мы руководствовались такими антимарксистскими и прагматическими мотивами, то нам «выгоднее» было бы примкнуть к хрущевцам, ведь Советский Союз был сильнее Китая и Хрущев не преминул бы незамедлительно предоставить нам кредиты и «помощь» (конечно, требуя, чтобы мы в обмен на это отказались от свободы и независимости парода, Родины и партии).
Следовательно, в Бухаресте и в Москве мы выступили в защиту Китая не потому, что это большая страна, от которой мы могли бы получать помощь; нет, мы выступили в защиту ленинских норм, в защиту марксизма-ленинизма. Выступая в поддержку Коммунистической партии Китая, мы защищали не большую партию, а принципы, марксистско-ленинскую правду. В Бухаресте и в Москве мы выступили бы в защиту любой партии и любой страны, какими бы большими или малыми они ни были в численном отношении, достаточно лишь того, чтобы они стояли за марксизм-ленинизм.
Мы во весь голос заявили тогда об этом, и это полностью было подтверждено временем.
Борьба в защиту марксизма-ленинизма против ревизионизма составляла единственный фактор, в силу которого мы оказались в одних и тех же окопах с Коммунистической партией Китая.
Вот это были мотивы, побудившие нас занять всем известную позицию в Бухаресте, а позднее в Москве. Наша партия, закаленная в борьбе и схватках, обладая ясностью и преисполненная решимости на своем марксистско-ленинском пути, сказала там «стоп!» хрущевскому наступлению, героически выдержала это наступление и не поколеблась ни перед каким давлением, ни перед каким шантажом.
Хрущев не мог простить нам того удара, который мы нанесли ревизионизму, однако и мы не могли простить ему того, что он сделал в ущерб марксизму-ленинизму, революции. Советскому Союзу, Албании и международному коммунистическому и рабочему движению.
Борьба началась в открытую. Используя работавших в нем агентов КГБ, советское посольство в Тиране усилило нажим, вмешательство и саботаж, для чего оно прибегало к самым низменным формам и методам. Работавшие в Албании советские военные и штатские провоцировали наших людей, совершая выпады против нашего руководства, утверждая, будто мы встали на ошибочные позиции и «совершали нападки против Советского Союза», будто мы «не сдерживаем слова», а также говоря другие подобные пакости. Сотрудники советского посольства в Тиране с послом Ивановым во главе старались вербовать агентов, провоцировали наших военных вопросами: «На чьей стороне стоит армия?» и пытались обработать наших людей, чтобы противопоставить их линии партии*.
Деятельность эта преследовала две цели: с одной стороны, восстановить нашу партию и наш народ против руководства, прикрываясь тем, что Советский Союз, мол, сделал «очень много» для Албании, а с другой — хоть сколько-нибудь воспользоваться случаем, чтобы сеять разброд, используя для этого искреннюю любовь, которую наша партия и наш народ питали к Советскому Союзу.
В эти трудные моменты лишний раз с особой силой проявились стальное единство рядов нашей партии, верность рядовых членов и кадров партии ее Центральному Комитету и нашему Политбюро. Провокации советских ревизионистов встретили в албанских коммунистах непреодолимый барьер, неприступный утес.