Единственными изменниками, противопоставившими себя монолитному единству наших рядов, были Лири Белишова и Кочо Ташко, которые поддались нажиму советских и стали на колени перед ними и в те моменты бурь и суровых испытаний показали свое истинное лицо капитулянтов, провокаторов и антимарксистов. Последующими событиями было подтверждено, что оба этих предателя давно находились на службе у Хрущева, стали его агентами и стремились изнутри нанести удар нашей партии и ее руководству. Партия и народ с ненавистью и презрением разоблачили и осудили их.
Провокации, которые беспрерывно затевало советское посольство в Тиране, теперь согласовывались с давлением извне, которое советское ревизионистское руководство и его союзники оказывали на нашу партию и нашу страну. Это давление было многосторонним: экономическим, политическим и военным.
Стремясь сломить сопротивление АПТ и албанского народа, хрущевцы ничего не гнушались и до того опустились, что пригрозили нашей стране голодной блокадой. Эти ярые враги социализма и особенно албанского народа отказались поставить нам зерно в то время, когда наших запасов хлеба хватало всего лишь на 15 дней. В этих условиях мы были вынуждены использовать нашу валюту и приобрести пшеницу во Франции. Приехавший с этой целью в Тирану французский торговец щупал нам пульс, пытался разузнать, почему Албания, у которой «великий друг» — Советский Союз — купила пшеницу в странах Запада. Мы, конечно, ничего не сказали буржуазному торговцу, напротив, заявили ему, что Советский Союз поставляет нам зерно — кукурузу, но мы «используем ее для кормления скота».
«Не беспокойтесь о хлебе, — говорил когда-то нам Хрущев, — сажайте цитрусовые, ибо столько хлеба, сколько нужно Албании, у нас съедают крысы в зернохранилищах». А когда албанскому народу грозил голод, Хрущев предпочел кормить крыс, но не албанцев. По его мнению, мы стояли перед альтернативой: либо стать на колени, либо умереть с голоду. Такой была циничная логика этого предателя.
Однако большую трещину, образовавшуюся в наших отношениях с советским руководством, длительное время нельзя было прикрывать, тем более, что сами хрущевцы с каждым днем все более обнажали ее.
В те дни советский и болгарский послы в Югославии аплодировали палачу Ранковичу, обозвавшему Албанию на митинге в Сремска Митровица «адом, окруженным колючей проволокой»; Болгары издавали карту Балкан, на которой «по ошибке» включали нашу страну в пределы Югославии; в Варшаве люди Гомулки насильно врывались в посольство HP Албании и покушались на албанского посла; Хрущев потворствовал и поддерживал алчность греческих монархо-фашистов, таких как Венизелос (Софоклис Венизелос — греческий реакционный политик.), которые делали ход битой картой аннексии так называемого Северного Эпира, и т. д. и т. п. В те дни наша страна и наша партия являлись свидетелями этих и десятков других аналогичных актов, со всех сторон совершавшихся против них. Где явно, а где косвенно, во всей этой антиалбанской деятельности чувствовалась рука Хрущева, который пытался во что бы то ни стало сломить и покорить нас.
Однако наша партия и наш народ ни на йоту не отступили от правильной, марксистско-ленинской линии. Мы рассказали коммунистам и кадрам о происходившем в коммунистическом и рабочем движении, рассказали им об измене хрущевцев, и массы членов партии перед лицом бури, которую поднимали хрущевцы, еще теснее сплотили свои ряды вокруг Центрального Комитета. Хрущевцы не нашли трещин в этом стальном блоке, знамя партии всегда гордо реяло и будет реять, отражая все бури и штормы.
Центральный Комитет призвал партию и народ сплотить ряды, сохранить и укрепить единство и патриотизм, хранить выдержку, не поддаваться на провокации, быть бдительными и неустрашимыми. Мы объяснили партии, что в этом кроется залог победы, одержанной благодаря нашей правильной марксистско-ленинской линии. Мы сказали партии, что, хотя враги сильны и многочисленны, победа будет за нами.
Устраивая провокации из Москвы или же других столиц вассальных стран, как и через советское посольство в Тиране и его людей, хрущевцы преследовали еще одну цель: фабриковать и собирать ложные сведения, чтобы использовать их в качестве средства для обвинения нас, албанцев, в том, будто это мы нарушали отношения, и тем самым противопоставить их нашим теоретически и политически обоснованным доводам. Именно такой очной ставки, особенно на совещании коммунистических и рабочих партий мира, и боялась Москва. Она явилась бы тяжелой потерей для современного ревизионизма с Хрущевым и хрущевцами во главе. Вот почему они хотели, чтобы дело не дошло до этого. Им любой ценой нужно было добиться нашего подчинения или, по крайней мере, «примирения» с нами.
С этой целью в то время, как советское посольство в Тиране действовало провокациями, Москва не уставала посылать через Козлова письма «Центральному Комитету и товарищу Энверу Ходжа». В этих письмах просили меня ехать в Москву на переговоры, чтобы договориться «как друзья и товарищи», «устранить это возникшее в Бухаресте маленькое недоразумение и разногласие», «обе стороны не должны допустить, чтобы из маленькой искры возгорелось большое пламя», и т. д.
Их цель была ясна: заставить нашу партию молчать, мириться с ними, стать соучастницей в измене. Они хотели заманить нас в Москву и там, в «мастерских» Центрального Комитета, «переубедить» нас. Но мы знали с кем имели дело и коротко ответили им: «Товарищ Энвер Ходжа может приехать в Москву только на совещание коммунистических и рабочих партий. В Бухаресте мы сказали вам все, что у нас было; свои взгляды и позиции мы изложим на предстоящем совещании партий».
Хрущевцы еще больше убедились в том, что на Албанскую партию Труда не действовали ни заискивания, ни кредиты, ни дешевые улыбки, ни шантаж и ни угрозы.
Другие сообщники также примкнули к ним в попытках уговорить АПТ отказаться от борьбы против ревизионистской измены. Ряд партий стран социалистического лагеря послали нам копии своих писем к Коммунистической партии Китая. Этими письмами хрущевцы хотели угрожать нам. «Мы все сплочены единством, так что хорошенько подумайте, прежде чем отбиться».
И этим плясавшим под дудку Хрущева мы дали заслуженный отпор: «В Бухаресте ошиблись вы, а не мы, наша позиция была правильной, марксистско-ленинской. Мы не примкнули к вам и свое мнение выскажем в Москве».
Письма эти поступили к нам в одно и то же время, что, без сомнения, было подсказано и затеяно советскими. Интересно то, что, ссылаясь на якобы «полное единство всех коммунистических и рабочих партий» на бухарестском Совещании, они не указывали четко, по какому вопросу существовало это «единство». А в письме советских такого выражения вовсе не было (!). Наверняка, советским не хотелось самим выступить с таким маневром, а стремились чужими руками жар загребать. Однако Албанскую партию Труда нельзя было ввести в заблуждение подобными столь низкими, сколь и тривиальными приемами. В одном своем письме мы дали резкий отпор этим искажениям правды и всех поставили в известность об этом ответе, чтобы все партии, поспешившие «вразумить» Албанскую партию Труда, поняли и уяснили себе, что АПТ не из тех, кто вступает в сговор с предателями.
Такую позицию АПТ занимала не от злости или из случайного каприза. Нет. Вышеупомянутое письмо, как и все другие наши документы того периода, своей высокой принципиальностью, своим здоровым марксистско-ленинским духом, глубиной научного суждения и аргументации не только наносило удар попыткам совратить нашу партию, но и являлось вкладом и помощью, с нашей стороны братским партиям, в том числе и КПСС, которой мы показывали тем самым, как надо подходить к делу, в чем заключается правда и как надо ее защищать смело и принципиально.
Мы готовились к московскому Совещанию, и предвидели, что там будет жестокая борьба. Наша партия решила открыто выступить на предстоящем совещании партий против измены хрущевских ревизионистов, ополчившихся против марксистско-ленинской теории. Нам предстояло бороться с их изменнической практикой и политикой, защищать Советский Союз, ленинизм и Сталина, атаковать XX съезд Коммунистической партии Советского Союза и разоблачить все антиалбанские подлости, совершенные хрущевцами и лично Хрущевым.
Схватка началась еще в комиссии по составлению проекта заявления Совещания. Советские послали туда Суслова, Поспелова, Козлова, Пономарева, Андропова и еще кое-кого. Это была «солидная» делегация, насыщенная «большими» головами, чтобы воздействовать на нас. Почти все остальные делегации, кроме нашей и китайской, состояли из людей низших рангов, людей третье- и четвертостепенных. Ясно было, что все было согласовано и условлено, поэтому нам больше нечего было обсуждать.
Мы отдавали себе отчет в том, что борьба в комиссии являлась всего лишь предисловием к драме. Мы предвидели, что советские и их прихвостни пойдут на уступки, конечно, бледные, и будут прилагать усилия к тому, чтобы с совещания вышло заявление «ни рыба, ни мясо», в котором не было бы острых углов, заявление с сомнительными формулировками, с каким-либо незначительным отступлением и характеристикой «фракций и кружковщины», к которым они относили и нашу партию. Вот почему Политбюро наказало нашей делегации, состоявшей из товарищей Хюсни Капо и Рамиза Алия, бороться за то, чтобы заявление было набито похором.
Сверх того, мы предусматривали и другой вариант, а именно, что хрущевцы могли пойти и на заявление с правильными, верными формулировками, достаточно лишь того, чтобы совещание шло как по маслу, не было борьбы, разоблачений, не было выведено все на чистую воду. Мы предсказывали это, так как знали, что они боялись споров, как черт ладана. Они были готовы к уступкам; когда им пришлось бы туго, они сказали бы: «Вам не нравится это?! Сделаем покрепче. Лишь бы борьбы не было; составим заявление, подпишем его, нет осуждения Бухареста, нет принципиальной борьбы» и. шиш с маслом! Потом, когда все кончилось, бы, их рупоры стали бы трубить: «Бухарест был полезным, наша линия правильная, албанцы и китайцы были осуждены за догматизм, но исправились», а заявление составляло бы для них клочок негодной бумаги, как и произошло в действительности.