В начале книги есть несколько фотографий, на которых изображены Насер, Хрущёв, Ворошилов и я. В тот самый момент, когда я рассматривал эти фотографии в своём кабинете, вошла девушка-стенографистка и заинтересовалась книгой с пожелтевшими страницами. Я спросил её, знает ли она, кто изображён на этих фотографиях. Внимательно посмотрев на снимки, она сказала: «Этих четырёх деятелей я не знаю. Это, наверное, было очень давно!» Да. «Это было недавно, это было давно».
Суета встречи, толпы людей, новые команды, представление министров – всё это несколько отвлекло меня от конфуза с переводом, и мы двинулись в открытой машине по только что отстроенному Ленинскому проспекту. Слева стоял Ворошилов и приветствовал поднятой рукой москвичей, справа в такой же позе Хрущёв, посредине монументальный Насер, чуть ли не на целую голову выше наших вождей, а сзади стоял я, чувствуя себя крайне неловко потому, что мне не за что было держаться. В конце концов я вцепился в Насера, делая вид, будто сам его поддерживаю. Хрущёв и Ворошилов по очереди рассказывали Насеру в одних и тех же выражениях о новом Ленинском проспекте, а масса вышедших приветствовать Насера людей напирала со всех сторон, и мотоциклистам торжественного кортежа, двигавшимся впереди главной машины, приходилось очень туго. Так триумфально мы въехали в ворота Кремля. Было это 29 апреля 1958 года.
Первый тяжёлый день пребывания делегации Насера закончился ужином, который давал Ворошилов. На следующий день переговоры делегаций и обед, который был дан от имени Хрущёва. Обед этот запомнился неестественно длинной застольной речью Хрущёва (даже в сильно сокращённом виде она в упомянутой книге заняла более девяти страниц). В этой речи было всё: и борьба за мир, и Бандунгская конференция, и борьба против испытаний атомного оружия, и новая западная водородная бомба, и «тройственная агрессия», и кристально чистая внешняя политика СССР, и мирное сосуществование, и советско-арабские дружественные отношения, и помощь слаборазвитым странам, и многое другое. В конце концов и сам Никита Сергеевич понял, что хватил лишку, а может быть, и есть уже захотел, но, так или иначе, он сказал: «Моя речь, кажется, была несколько длинноватой, но я стремился кое-что объяснить для лучшего взаимопонимания».
Во время этой речи произошёл небольшой казус: сидевший слева от Насера Ворошилов наклонился ко мне и спросил: «Никита читает по бумажке или у него экспромт?» Отвечаю: «Он сначала читал, а теперь уже говорит без бумажки». Тут нужно сделать пояснение. Когда Хрущёв говорил о политике США, он обязательно выходил на тему о коварстве госсекретаря Джона Фостера Даллеса, которого он считал виновником всех бед на свете, и начинал метать в него ядовитые стрелы. Когда Ворошилов услышал, что Хрущёв говорит без бумажки и уже дошёл до Даллеса, он сказал озабоченно: «Это плохо. Когда я начну засыпать, ты толкай меня, не давай заснуть». Вот такое поручение дал мне любимый герой моего детства и ранней юности – боевой нарком и красный маршал Ворошилов, а сам сразу же заснул. Я спросил у представителя охраны, стоявшего неподалёку: «Что же делать?», и тот с видимым беспокойством ответил: «Скорее толкай его, пока он не захрапел!»
Были и другие моменты, в том числе связанные с употреблением спиртных напитков. Тот же Ворошилов, пробудясь от короткого сна, начал активно предлагать тосты, пытался чокаться с членами делегации, арабы же сидели как в воду опущенные и искоса поглядывали на Насера, не зная, как реагировать. Дело кончилось тем, что Хрущев после нескольких безуспешных попыток призвать Ворошилова к спокойствию выхватил рюмку с водкой из его руки и выпил её сам за здоровье дорогих гостей. Ворошилов обиженно заворчал в ответ. В результате этих застолий мои представления о порядках в кремлёвских хоромах значительно расширились.
В дальнейшем тема Даллеса возникла ещё раз. В тот же вечер, 30 апреля, Насер в сопровождении Хрущёва и Ворошилова смотрел в Большом театре «Лебединое озеро». Это был первый балет в жизни Насера и большинства его спутников. По ходу действия Никита Сергеевич давал свою политическую трактовку происходящим на сцене событиям. Когда на сцене появился злой гений Ротбард в чёрном костюме с перьями, Хрущёв оживился и сказал Насеру: «Это – Даллес! Ну ничего, товарищ Насер, ничего! В конце действия мы-таки обломаем ему крылья!»
1 мая гости присутствовали на параде и демонстрации, а 2 мая я отключился от работы с делегацией, так как утром этого дня состоялась встреча председателя КГБ И.А. Серова с директором Службы общей разведки ОАР Салахом Мухаммедом Насром, во время которой я был представлен в качестве офицера связи для поддержания в Каире контакта между спецслужбами СССР и Объединённой Арабской Республики. Салах Наср быстро набрал в Египте большую силу и влияние и даже, продолжая руководить службой, был назначен вице-президентом ОАР. Однако вскоре после войны 1967 года с Израилем он разошёлся во взглядах с Насером и был арестован. При Садате Наср был освобождён из заключения и занялся изданием своих мемуаров.
Слово «мухабарат» – так по-арабски именуются спецслужбы – производит на арабов ошеломляющее действие. У «мухабарат» свои собственные законы, и если человек попал туда – это большая беда: во времена Насера порядки были жестокие. При Салахе Насре, человеке властном, резком, решительном, Служба общей разведки стала очень влиятельным учреждением. Для неё было выстроено большое здание на окраине Гелиополиса, недалеко от главного дворца республики Аль-Кубба. Это здание отличалось от подобных ему в других странах разве тем, что в обоих концах каждого коридора находились особые комнаты, где специальные люди с утра до ночи готовили чиновникам кофе и чай. Запах кофе в коридорах «мухабарат» перебивал все другие запахи.
Директор Службы общей разведки очень гордился своей ролью в революции 1952 года, так как именно он, Салах Наср, приведя батальон, которым командовал, к королевскому дворцу, вынудил короля Фарука отречься от престола. Это давало ему моральное право высказываться о своих недругах, «примазавшихся к революции», с заметным пренебрежением: «Я не знаю, что он делал во время революции!»
Я поддерживал взаимополезный контакт с Салахом Насром около десяти лет, и работая в Каире, и приезжая туда в командировки из Москвы. У нас установились хорошие личные отношения. Ко мне Салах Наср был внимателен и всячески старался показать, что придаёт важное значение нашему контакту. Хотя, надо сказать, случались и периоды напряжённости, но они возникали не сами по себе, а были прямым отражением тех сложностей, которыми изобиловали советско-египетские отношения.
Но вернемся к визиту Насера. В Москве высокому гостю успели, кажется, показать всё, что только было можно: Мавзолей (тогда в нём по соседству с Лениным лежал ещё и Сталин), университет, стадион в Лужниках, мечеть, метро, Кремль, кремлёвские музеи, квартиру Ленина, автозавод, Садовое кольцо, Ленинские горы, кинотеатр «Мир», ядерный центр в Дубне, Таманскую дивизию, базу ВВС. Наконец утром 3 мая на двух самолетах «Ту-104» мы отправились в поездку по Советскому Союзу. Началось это длинное путешествие с Ташкента, потом были Баку, Сухуми, Сочи, Запорожье, Киев, Ленинград и Сталинград.
Что же осталось у меня в памяти от этой поездки, которая состоялась тридцать четыре года назад? Наверно, прежде всего то, к чему лично был причастен, что поразило, взволновало, привлекло особое внимание. Поразил, разумеется, приём, оказанный делегации в Узбекистане. Тут было море ликования. Ведь приехал не только Насер, но и сам Н.А. Мухитдинов, бывший первый секретарь ЦК КП Узбекистана, ставший членом высшего партийного руководства СССР. Запомнился обед в колхозе «Кзыл Узбекистан». Гости и руководство республики сидели на возвышении, на специально сооруженном помосте, а кругом на коврах и циновках размещались приглашённые, и казалось, эти ковры и циновки простирались до самого горизонта. Число участников этого обеда исчислялось не сотнями, а тысячами. Ш.Р. Рашидов, воздав должное Насеру, перешёл к излиянию своих чувств по случаю приезда Мухитдинова. Он сказал просто и скромно: «Сегодня солнце второй раз взошло над Узбекистаном – к нам приехал наш дорогой и любимый Нуретдин Акрамович Мухитдинов!» И далее в том же духе.
При посещении ташкентского текстильного комбината члены делегации ОАР сморщились: стоял неимоверный шум от грохота станков (создавалось впечатление, что несколько танковых бригад пошли на прорыв), по цехам летали клочья хлопка. Ничего нельзя было увидеть и расслышать. Один из членов делегации спросил у меня: «Ты был на текстильном комбинате в Аль-Махалла аль-Кубре?» Я ответил утвердительно. «Зачем же нам показывать это старьё?» Действительно, на названном египетском текстильном комбинате, оборудованном новейшими американскими, английскими и французскими станками, не было ни такого адского шума, ни хлопковых облаков и с вентиляцией дело обстояло намного лучше. Вообще состояние нашей технической оснащённости несказанно удивило египтян, а ещё больше поразило их количество женщин, занятых на тяжёлых дорожных работах. Так что с собой на родину делегация увезла смешанные чувства и впечатления.
Запомнилась и реакция Насера на показ ему документального фильма о Сталинградской битве. Он попросту заплакал, когда увидел руины Сталинграда, слёзы долго текли по его щекам. В этот день он даже расслабился необычным для него способом – выпил несколько стопок водки. А по прибытии в Сталинград в произнесённой там речи отдал должное этому героическому городу. <>[28]
В своё время среди людей, имевших отношение к переводам речей и докладов руководителей СССР, ходило много разговоров о трудностях, которые испытывали переводчики Хрущёва. Надо сказать, что он буквально истязал их своими прибаутками. Очевидно, просто не понимал или вообще никогда не задумывался над тем, что не все идиомы переводимы на иностранные языки. Помимо хорошо известного и не переводимого ни на какие языки любимого выражения Хрущёва «Кузькина мать» мне приходилось переводить и такие его перлы, как «баба с возу – кобыле легче» и «со свиным рылом в калашный ряд». Понятно, что Насеру так и не посчастливилось оценить по достоинству сочность и аромат этих выражений и пришлось довольствоваться приблизительными эквивалентами, тем более что упоминание свиньи оскорбляет ухо правоверного мусульманина.