Вечером того же дня по местному радио выступил А.И. Микоян, однако все его призывы и увещевания не были услышаны. Несмотря на вчерашний расстрел и уговоры властей, волнения в городе не прекратились. 3 июня 1962 года большие толпы горожан вновь стали собираться у горотделов милиции и госбезопасности, и в этой ситуации командующий войсками СКВО генерал И.А.Плиев отдал приказ о введении в городе комендантского часа, что и позволило в ближайшие сутки переломить ситуацию в пользу властей.
После успокоения в городе была сделали «красивую мину при плохой игре»: «жестоко» расправились только с мелкими сошками: Б.Н.Курочкина выгнали из партии и сняли с должности директора завода, который опять возглавил популярный у рабочих Павел Иванович Аброскин, доросший к тому времени до поста заместителя председателя Совета Министров РСФСР. Все же остальные получили «строгий выговор с занесением в учётную карточку», в том числе первый секретарь Новочеркасского горкома Т.С.Логинов, второй секретарь В.В.Захаров и третий секретарь В.Ф.Осипенко, а также глава горисполкома В.А.Замула[602].
Затем 13–20 августа 1962 года в Новочеркасске состоялся открытый судебный процесс выездной сессии Верховного суда РСФСР над самыми активными участниками этих «волнений», привлеченными к ответственности по статьям 77 и 79 УК РСФСР. В результате 7 подсудимых — А.Ф.Зайцев, Б.Н.Мокроусов, А.А.Коркач, С.С.Сотников, М.А.Кузнецов, В.Г.Шуваев и В.Д.Черепанов были приговорены к расстрелу, а 103 подсудимых — к разным срокам заключения, от 2 до 15 лет. Таково было истинное лицо хрущёвской «демократии», столь любимой доморощенными записными либералами.
Глава 5.Зигзаги хрущёвской внешней политики в 1953–1964 годах
1. Выработка новых подходов во внешней политике в 1953–1954 годах
В современной российской историографии (М.М.Наринский, А.А.Фурсенко, А.А.Улунян, А.Д.Богатуров, В.В.Аверков, И.В.Быстрова Н.И. Егорова[603]) существует вполне традиционное представление, что сразу после смерти И.В. Сталина во внешней политике СССР наметились первые признаки важных изменений, которые выразились в смягчении прежних, достаточно жёстких подходов высшего советского руководства к большинству главных острых международных проблем, в частности в корейском, германском и югославском вопросах, по проблемам вооружений и ряда других. Более того, именно тогда ряд представителей нового руководства страны, прежде всего Г.М.Маленков и связанная с ним интеллектуальная элита, начали довольно активно обсуждать идею мирного сосуществования, истоки которой они стали возводить к первым политическим актам ленинского правительства, в том числе знаменитому Декрету о мире. Причём этой идее теперь стремились придать более современное звучание, сообразное новым послевоенным реалиям в мире и особенно на Европейском континенте, но пока официально концепция мирного сосуществования основой внешней политики Советского Союза так и не была провозглашена.
Однако следует сказать, что в последнее время эта вполне привычная оценка тогдашних «метаний» нового советского руководства была поставлена под веское и в целом справедливое сомнение целым рядом авторов, в частности Ю.Н.Жуковым и А.В. Пыжиковым[604], которые убеждены в том, что доктрина мирного сосуществования стала утверждаться в советской внешней политике уже через семь месяцев после начала Корейской войны, когда и Москва, и Вашингтон чётко осознали, что победу даже в таком локальном военном конфликте может принести лишь применение ядерного оружия. Поэтому не сговариваясь, руководство СССР и США было вынуждено «отказаться от столь высокой платы за весьма призрачный успех» и стало делать первые реальные шаги к примирению. Первым зримым проявлением этих шагов стали два события апреля 1951 года: во-первых, выступление постоянного представителя СССР при ООН Якова Александровича Малика с призывом начать мирные переговоры по корейскому вопросу и, во-вторых, отстранение от должности главкома ооновских (в реальности американских) войск в Корее генерала армии Дугласа Макартура, предлагавшего нанести мощный ядерный удар по войскам китайских добровольцев, воевавшим на стороне Пхеньяна. Затем последовали и другие шаги. В частности, в апреле 1952 года, буквально накануне начала работы в Москве Международного экономического совещания, газета «Правда» опубликовала «Ответ товарища Сталина на вопросы группы редакторов американских газет», в котором он дословно заявил, что «мирное сосуществование капитализма и коммунизма вполне возможно при наличии обоюдного желания сотрудничать, при готовности исполнять взятые на себя обязательства, при соблюдении принципа равенства и невмешательства во внутренние дела других государств»[605].
Между тем, как известно, уже 5 марта 1953 года после длительного перерыва на пост министра иностранных дел СССР вернулся Вячеслав Михайлович Молотов, который, невзирая на его прежние разногласия со И.В.Сталиным, продолжал оставаться одним из самых ярых противников каких-либо уступок Западу по ключевым вопросам внешней политики. Эта жёсткая позиция главы советского внешнеполитического ведомства страны была связана и с тем, что смерть И.В. Сталина и первые признаки перемен в политике нового советского руководства вызвали определённый сбой в существующей системе патроната над странами «народных демократий», что при определённых раскладах могло привести и к крушению просоветских режимов в ряде стран «восточного блока». Классическим примером такого развития ситуации стал Берлинский кризис в июне 1953 года, о котором мы уже подробно писали в первой главе этой книги.
По завершении этого кризиса в сухом остатке, как считают ряд историков (А.М.Филитов[606]), острый конфликт между «реформистами и безнадёжными реакционерами, как это ни парадоксально», разрешился пользу Первого секретаря ЦК СЕПГ Вальтера Ульбрихта, чьё положение во всей властной вертикали ещё больше упрочилось, а прежняя программа «нормализация плюс либерализация» сменилась противоположным курсом «нормализация минус либерализация», за которой явно «торчали уши» двух наиболее влиятельных секретарей ЦК КПСС — Н.С.Хрущёва и М.А.Суслова. Таким образом, «политика Москвы в отношении ГДР за короткий срок от марта — апреля до июня — июля 1953 года претерпела глубокие и качественные изменения»: вначале от паралича позднесталинского периода к попытке компромиссного решения германского вопроса, на основе серьёзной трансформации гэдээровского режима (но вовсе не путём аншлюса ГДР боннскими марионетками), а затем вспять, к старой концепции «двух Германий» и к безоговорочной поддержке восточногерманских «друзей», хотя довольно далеко за пределами того, что сам И.В. Сталин считал возможным и разумным.
Как известно, Берлинский кризис хронологически совпал с падением маршала Л.П. Берии, который более чем активно участвовал в его разрешении. Однако мало кто знает, что с этими событиями совпали и другие «малые кризисы». В частности, начало очень жёсткого противостояния нового президента ЧССР Антонина Запотоцкого с новым лидером ЦК КПЧ Антонином Новотным за первенство во всей властной вертикали, противоборство
Тодора Живкова и Антона Югова с Вылко Червенковым в Болгарии и острый внутрипартийный кризис в Венгрии, где в конце июня 1953 года с поста главы правительства был снят первый секретарь Центрального Руководства (ЦР) ВПТ Матьяш Ракоши и заменён его давним недругом и оппонентом Имрой Надем[607]. Однако более подробно обо всех этих событиях мы поговорим чуть позже.
Хотя тогда же обозначились и первые контуры международной разрядки. В частности, ещё 11 марта 1953 года во время встречи с генсеком турецкого МИДа Д.А.Чикалыном, прибывшим в Москву во главе делегации на похороны И.В. Сталина, министр иностранных дел В.М. Молотов «выразил надежду на улучшение советско-турецких отношений», которые серьёзно осложнились ещё после августовского Меморандума 1946 года, а затем и в вступления Турции в НАТО в феврале 1952 года[608]. А спустя всего три месяца, 30 мая 1953 года, в МИД СССР был вызван турецкий посол Файк Хозар, которому лично В.М. Молотов официально заявил о полном отказе советской стороны от всех прежних претензий, выдвинутых в августовском Меморандуме 1946 года, где речь, как известно, шла не только о пересмотре знаменитой Конвенции Монтрё и режима Черноморских проливов, но и о новой демаркации советско-турецкой границы в приграничных районах Армянской и Грузинской ССР[609].
Многие историки (А.А.Улунян, Н.Г. Киреев, Д.Н.Гасанлы[610]) считают, что не последнюю роль в смягчении позиции Москвы сыграл тот факт, что именно тогда Турция, Греция и Югославия де-факто вплотную подошли к созданию Балканского военно-политического блока, о чём 11 июля 1953 года публично заявили три министра иностранных дел — М.Ф.Кёпрюлю, С. Стефанопулос и К. Попович, предложившие создать постоянный секретариат для подготовки конференции по данному вопросу. При этом Турция и Греция, ставшие ещё в феврале 1952 года полноправными членами НАТО, вовсе не планировали покидать эту организацию.
Естественно, Кремль всячески пытался противодействовать этим планам и сам инициировал восстановление дипотношений с Грецией, разорванных ещё в период Гражданской войны в сентябре 1947 года. Теперь же, после недолгих консультаций, ди-потношения были восстановлены, и уже в конце июля 1953 года в Афины прибыл новый советский посол Михаил Григорьевич Сергеев, занимавший должность заведующего I Европейским отделом МИД СССР.