- Ты бы тоже так поступила с авторством, кого ты обманываешь?
- Не держи меня за конченую…
Какое-то время они сидели молча, лишь изредка слышались глотки Макса, который допивал из банки.
- Что у вас с Теплининым-то?
- Боги, никакой приватности в этом городе…
- Что-то серьёзное?
- Даже близко нет.
- Парень-то неплохой.
- Да, хороший.
- Но на инструктаже выкинул конечно тот ещё номер.
- Да, выкинул.
- Но и ты тоже среагировала странно и неадекватно…
- Да, среагировала…
- Так и будешь повторять, как попугай?
- Что ты от меня хочешь Сяолунович?!
- Не знаю, как будто мне не хватает душевных разговоров…
- Крепись.
- Тебе и самой нужны подобные… Иначе уже давно домой бы пошла. Вижу по глазам, что на душе кошки скребут. Выплеснуть тебе бы всё разом, легче станет.
- Тебе мало было моего выступления пять минут назад?
- Я больше говорю о диалоге, а не бесконтрольном рыдании… То, что было – это терминальная стадия эмоционального срыва. Её бы дополнить чем-нибудь, выговориться… Ну чтобы знаешь… Решить все внутренние вопросики и двигаться дальше.
- Не умею я вот в эти ваши все штучки психологические… - Она добила сигарету и бросила бычок в траву. – Все какие-то осознанные, рефлексирующие. Я в этом плане примитивна и неглубока, даже сформулировать ничего не могу…
- Достаточно просто сказать, что там у тебя в голове творится. Начать хотя бы… Да хоть чего-нибудь.
- Хочу ребёнка.
Макс опешил, он ожидал услышать что-то сокровенное, но не настолько.
- Ого… Прям… Сильно.
- Видишь, не умею я. Сказала то, что на душе…
- Нет, нет, молодец. Всё правильно, так и нужно. – Он скомкал алюминиевую банку, превратив её в мятый шарик и виртуозным броском попал прямо в мусорный бак. – Кстати, не от меня ли хочешь?
Макс сказал это с придурковатой улыбочкой, а она рассмеялась в голос.
- Сяолунович, блин…
- Рад, что удалось тебя развеселить. Ребёнок и наука, разве совместимо?
- Не знаю, а что вообще в этой жизни совместимо? Любая стоящая цель достигается десятилетиями упорного труда, и то не факт, что что-то выгорит, если где-то по дороге будет поджидать неудача. – Ника подняла ворот своего пальто, становилось прохладно. – По крайней мере я вновь чувствую какие-то бабские потребности… Я ведь до текущей карьеры учёного мечтала выйти замуж за сокурсника и иметь много детей. А потом как-то забылось… То ли судьба уберегла, то ли наказала… Не разберёшь.
- Оно всё в любом случае к лучшему.
У Макса сработала рация, которую он обязан был носить по долгу службы, где доложили, что объявлена ракетная опасность. Спустя пять минут в небе начали мелькать вспышки. Лазерное ПВО стабильно отрабатывало по воздушным целям.
- К лучшему говоришь?
- Если только нас не прикончит шальная ракета… Но и в этом случае можно предположить, что мы оказались избавлены от излишних страданий.
- Ты либо оптимист, либо идиот.
Они ещё просидели с полчаса, наблюдая ракетный фейерверк, затем разошлись по своим берлогам, в надежде, что завтрашний день будет лучше, чем сегодняшний.
Глава четырнадцатая
- Этот разговор должен был состояться лично...
- Что случилось?!
- Ничего особенного, подал заявление.
- Ты... Уезжаешь?
- Угу... Лиля беременна. Худшее, что можно сделать в этой ситуации - это остаться здесь.
- Черт... Поздравляю и... Сочувствую?
- Поздравлений достаточно, спасибо, Гриш, сочувствовать тут нечему. - Он сделал паузу. - Разве что лишь появлению дурной симптоматики, но это звоночки в треугольник, не в колокол.
- У Лили или у тебя?
- У обоих. - Долькин вздохнул. - М-да, это место... Оно странное. Точка притяжения всего хаоса, что только возможно. - Володя по дружески похлопал меня по плечу. - Но не будем об этом, раз уж ты здесь, я тебе хочу передать копии документов, уверен заинтересуешься. – Долькин притягательно улыбнулся. - Вся информация по Лене в том числе. Пока я был в должности заведующего, мне за такое прилетело бы по шапке, но теперь... Теперь наверное… Впрочем, ты сдавать меня что ли будешь? Бери в личное пользование.
Я завис, глядя на кипу бумаг, как баран на новые ворота.
- Кстати, эта информация может оказаться полезной не только тебе. - Долькин подмигнул. - Сам знаешь какие силы в городе взаимодействуют. Но это лишь... Мои догадки. Ни к чему не призываю, ни к поездке на другой конец города, ни к общению с людьми из организации на букву «а»…
Он намекает на Ростислава?
- Да, конечно... Спасибо тебе, Вов... Даже не знаю как...
- Э, нет, нет, никаких соплей, я это делаю от души, благодарить не надо. - Он огляделся по сторонам в кабинете, где не было никого кроме нас, а окна зашторены. - И особо распространяться тоже.
Я положил кипу бумаг на стол, протянул руку и крепко пожал ладонь Долькина, похлопывая его левой рукой по плечу и в глубине души расстраиваясь не столько из-за его отъезда, сколько из-за того, что казалось бы привычные устои рушатся, люди покидают город, некоторые и вовсе умирают на глазах. И пусть мы не были лучшими друзьями, но стали добрыми приятелями без корысти и зависти, желающие друг другу лишь самого лучшего. А улыбчивый и по-настоящему теплый, душевный Володя стал для меня своеобразным маячком образцового душесплетения, ведь не было на моей памяти пары более крепкой, страстной, чем он и Лиля. Да и просто светлым образом он быть не переставал, навсегда застывая где-то в закромах души.
- Но, но, но, руку мне не отдави! Рабочий инструмент как никак...
- И куда вы? В столицу?
- О, да. Нас там ждет просторное жилье, родственники Лили, а также высокооплачиваемая работа... Не то, чтобы я тут жаловался, но там все-таки жирнее.
- Так вот оно что, предложение от нового работодателя пришлось очень кстати… Поздравляю!
- Видишь меня насквозь, Гриша. Да, что уж таить, теперь ответственности стало больше, мы с Лилей не можем рок-н-роллить как раньше, нужно думать о том, как обеспечить ребенку лучшее будущее. Деньги здесь играют далеко не последнюю роль.
- Как будто я тебя осуждаю.
- А вот и не осуждай, я знаешь ли, хочу балкон просторный, гостиную светлую, уютную детскую и деревянный загородный дом. Именно деревянный. Весь этот бетон Елльска и НИП-а мне уже осточертел, соскучился по материалам более теплым, отзывчивым... Даже лесопарковая зона не спасает после стольких лет... Эх-х.
Володя посмотрел мне прямо в глаза.
- Мы ведь мечтали о ребенке уже давно... Едва поженились, Гриш, прямо здесь, в часовне, - Он показал пальцем в стену, видимо часовня была в той стороне. - и сразу делать детей. Пять лет мумукались, ничего не получалось, отчаялись. Но теперь... Когда свершилось чудо и все знаки говорят… Нет, не говорят, ВОПЯТ! Все знаки свыше вопят о том, что отсюда надо уезжать... При всей моей любви к Елльску, при всем уважении к людям, которые здесь живут, многих я полюбил по-настоящему, надо ехать… Надо ехать. И мне горько от расставания с вами всеми, но я все же прислушаюсь… Прислушаюсь к шепоту судьбы, Гриша.
- И правильно сделаешь!
- Касательно Лены… Сочувствую, дружище. Такая хорошенькая, такая милая, добрая и чистая душой. Смерть забирает лучших из нас. Крепись. Уверен, у тебя тоже всё будет хорошо.
На этой ноте мы расстались, я положил бумаги в портфель, вышел на улицу, где последние лучи осеннего солнца пробивались сквозь октябрьские тучи, желая подарить еще хоть чуточку своего тепла в последний раз. На душе скреблись кошки, но я был так рад за Володю, что даже пустил скупую слезу. Хоть кто-то здесь принял верное решение и сможет избежать всей дальнейшей нервотрёпки…
Я ощутил себя будто рожденным заново, глядя на эти хмурые серо-голубые облака, сквозь которые робко протискивались дары солнца.
Все стало по-другому…
* * * * *
Иногда человек даже и не подозревает, что он находится на грани, живет спокойную жизнь, преодолевает трудности, каждое утро вздыхает тяжело и глубоко, но не приставляет к виску ствол и уж тем более не встает в полный рост в открытом окне. И лишь один роковой звонок, одна соринка попавшая в глаз от ветра, одна торчащая плитка, о которую спотыкаешься... И начинается худший период жизни, который у каждого зовется по-разному, но протекает примерно одинаково.
Ника, как человек с трудом себя слышащий, попала именно в такую ситуацию. Когда позвонили и сообщили, что Попов застрелился, она в ту же секунду разрыдалась, как школьница, разбила ту посуду, что была под рукой, порезав руки и доведя себя до еще большей истерики, которая теперь сопровождалась не только душевной болью, но и физической. Конвульсивная природа агонии, в которую впала бедная девушка, не давала покоя, едва угомонившись, Касьянова снова билась в судорожном припадке, лишь вбивая глубже, осколки, застрявшие в запястьях, нанося себе новые и новые увечья, подходя к окну, засматриваясь на притягательную тротуарную плитку с десятого этажа, смерть от удара о которую будет скорее всего быстрой и безболезненной, не хватало для рокового шага лишь вмешательство божественного провидения, что удерживало её неведомой силой. Каждый раз избегая полноценной реализации сей авантюры, повторяя вслух: «Жалкая, слабая, мразь, даже этого сделать не можешь», все же своим академически сложенным рассудком понимая, что это точно не выход, хоть и в моменте оно выглядит бесконечно притягательно и способно прервать душевную боль, Ника походила на маятник, мечущийся между окном и кухонным полом, уже обагрившимся каплями крови.
Во всей этой ночной вакханалии, на белом кухонном кафеле под светом ярко-белой лампы, девушка то лежала в позе эмбриона, то стояла на четвереньках изрыгая проклятия, то лежала лицом в пол, заливаясь слезами, то сидела с опущенными руками, прислонившись спиной к фурнитуре и глядя на ярку лампу не мигая, доставляя глазам максимальный дискомфорт, видимо, подсознательно желая нанести себе как можно больше физического урона, но не осознавая этого.