м, смешанный с сонным бормотаньем. Серебряный оберег, подаренный когда-то Служителем Герантом, вдруг похолодел на груди, и таким же холодом пахнуло из трещины в стене. Храп прервался, а значит, старуха проснулась, почуяв неладное.
Дверь с грохотом распахнулась, так что Сольвей едва успела отскочить, а Щарап уже стояла в проёме, выкатив на ведунью два водянистых бледно-серых глаза.
— Как шмеешь штарушку бешпокоить?! — грозно прошамкала она беззубым ртом, не забывая перебирать чётки из черного дерева. Пальцы её слегка дрожали, а это означало, что она напугана неожиданным визитом. Если враг сам пришёл к тебе, значит, он рассчитывает на победу. Опять же — караульщики ей не помеха…
— Локти кусать умеешь? — вместо приветствия спросила Сольвей.
— Не умею, жубов нету, — честно ответила Щарап, стараясь понять, куда клонит незваная гостья.
— Впусти, а то придётся, хоть и не умеешь, — сказала Сольвей с лёгкой усмешкой. Главное — чтобы голос не дрожал. Главное — чтобы старуха поверила, что перед ней достойный противник.
Но Щарап уже овладела собой.
— Ты кто? — спросила она, слегка прищурившись. Впрочем, Щарап, конечно, лукавила. Она прекрасно знала, кто перед ней, и эта встреча её явно не радовала.
— Смерть стучится к тебе, Гадалка. — Сольвей говорила спокойно и почти дружелюбно.
— Я ешшо тебя переживу, — не слишком уверенно ответила Щарап. — Жачем явилась?
— Да вот, хочу тебе предложить кое-что. Кое-что такое, от чего ты не сможешь отказаться… — Сольвей с каждым словом делала шаг вперёд, и Гадалка отступала внутрь своей кельи. — Только недёшево станет. Но ты заплатишь, ты за всё заплатишь…
Дверь за спиной ведуньи сама собой захлопнулась, а старуха обмотала чётками костяшки маленького сухого кулачка, старательно показывая непрошеной гостье, что в случае чего….
— Я пришла одна. Я пришла, чтобы говорить с тобой. — Сольвей произносила слова тихо и вкрадчиво, надеясь, что у Щарап хватит самоуверенности, чтобы не поднимать шума. — У меня есть то, что тебе нужно. То, что нужно тебе больше, чем идолы, стоящие во дворе, больше, чем реки крови, больше, чем путь к Небытию.
Лицо Гадалки вдруг расплылось в широкой ухмылке, обнажившей единственный сохранившийся зуб.
— Шольвей… Голубушка. Жаходи, не штешняйся. — Старуха осторожно присела на лавку. — Коли хошешь сражиться по ведовской шасти, то давай. Только предупрештаю — мокрого мешта от тебя не оштанется.
— Может, и не оштанется, — передразнила её Сольвей. — Красоту легко сгубить, мочалка старая. — Ведунья неожиданно для старухи скинула с себя дорожную накидку и медленно потянула тесьму, стягивающую на груди лёгкую зелёную блузу. — Ты сперва посмотри, что у меня есть, а уж потом решай, нужно тебе мокрое место или что другое понадобится.
Сольвей раздевалась медленно, и старуха смотрела на неё, не мигая, с затаённым волнением и суеверным страхом. Бывало и раньше, что ведуны в обмен на новые знания соглашались служить Великолепному, за рецепт неведомого снадобья помогали Избранным обстряпывать свои делишки. Но Сольвей была не из таких… Сольвей слишком часто якшалась со Служителями, и никто из ведунов так не напакостил Великолепному, как она.
— Смотри, что у меня есть. — Сольвей провела перед носом Щарап обнажённой тугой грудью. — Если сделаешь, что я тебе скажу, всё это станет твоим. Твоё тело — развалина, ещё год-другой, и никакие снадобья ему не помогут, а до Алой звезды тебе сейчас не доплюнуть. Хочешь, я покину это тело, а ты в него войдёшь? Не как гостья, а как хозяйка. Хочешь?
— Не шмушшай меня, бешштыдница… — Старухе стало ясно, что над ней просто издеваются. Но зачем? — Шшас как штукну!
— Значит, не веришь мне? — усмехнулась Сольвей. — Напрасно, ох, напрасно… Твой мешок с костями на такую красоту меняю, а ты упираешься. И всего-то от тебя надо, чтобы ты отсюда ушла куда подальше, а я вместо тебя здесь останусь.
— Жамысел мой жгубить хочешь! — догадалась Щарап. — А ну как не шоглашусь?
— Согласишься, никуда не денешься. — Сольвей и вправду не сомневалась, что старуха не сможет отказаться от такого предложения. Молодая кровь, которой ей время от времени удавалось выпить, возвращала ей силы, но ненадолго, и если бы сорвалась великая резня, на которую она толкала лорда Холм-Ала, скоро бы ей пришлось начать бесконечное странствие по надмирным весям, став одним из множества блуждающих духов, бессильных и никчемных.
Но Щарап мучили сомнения, она чувствовала, что во всём происходящем был какой-то подвох. В конце концов, непонятно, чего добивается эта ведунья? Служители Небесного Тирана во всём следуют Откровению, ниспосланному Врагом, Избранные жаждут абсолютной свободы, смертные твари смиряются со своей незавидной судьбой, а ведуны ищут знания, и им должно быть всё равно, что за этими знаниями стоит — Свет или Тьма, Порядок или Хаос, Закон или Свобода… Нет, эта ведунья всё равно не скажет, что у неё действительно на уме. Не скажет… А какая разница! Щарап не раз делала попытки овладеть чужим телом, но если настоящая хозяйка не покидала его добровольно, там было тесно и неуютно — всё равно что ходить в башмаках, набитых острыми камушками, осколками чужой души. Нет! Прежде чем на что-то согласиться, надо выяснить, в чём истинная цель ведуньи. Какова будет истинная цена, которую придётся заплатить за это молодое сильное тело…
— Как только мы обменяемся телами, ты сразу же уйдёшь отсюда, — говорила Сольвей, неторопливо одеваясь. — Оставишь здесь все свои снадобья и свитки, все свои амулеты. И ещё скажешь, куда подевался Юм Бранборг и где тело старого ведуна, которого вы держали в темнице. Скажешь и сразу уйдёшь. Я тебя держать не буду! Да и не смогла бы… Тебе ведь ничего не стоит обратиться в тень, стать ветром, слиться с землёй. Ты многое умеешь, старуха, и мне за тобой не угнаться…
Сольвей продолжала что-то говорить, но Щарап её уже не слушала. Вот, значит, в чём дело… Лордёныша своего хочет вытащить! Но ведь как только она узнает, что нет его здесь, лордёныша-то, точно на попятную пойдёт. И я, мол, тебе ничего не предлагала, и вообще нету меня здесь, а то, что ты видишь тут, это глазоньки твои сами придумали…
С лестницы донёсся надсадный скрип ступеней. Тот, кто поднимался наверх, судя по звуку шагов, был облачён в тяжёлые доспехи, а длинный меч то и дело гремел о дубовые половицы. Щарап с неожиданным проворством метнулась к неплотно прикрытой двери, распахнула её и торопливо закричала:
— А ну, пошёл вон отшюдова! Жанята я, к полудню шама шпушшусь.
Шаги стихли, снизу донеслось невнятное бормотание, а потом ступени заскрипели вновь, но на этот раз звук удалялся.
— Неймётша ему… — проворчала Щарап, когда за дверью снова стало тихо. — Школько раз говорила — шлавные дела ночшью делать надо…
Было заметно, что старуха сейчас думает вовсе не о том, о чём говорит. Она ходила кругами вокруг Сольвей и разглядывала её тело с плохо скрываемой жадностью. За несколько столетий, прошедших с того мгновения, когда Великолепный вспылил по какому-то пустяшному поводу, и она, Щарап, Гадалка, из цветущей белокурой красотки превратилась в беззубую старуху, она уже привыкла к своему уродству. Но теперь, когда она оказалась отрезана от Несотворённого пространства, к внешней дряхлости добавилась ещё и немощь. Лошадиные дозы разнообразных снадобий, живая кровь, жизненные силы, которые она высасывала из тех людей, чью волю ей удалось подчинить себе, — с каждым днём всё это помогало меньше и меньше. Этак и впрямь недолго было отбросить копыта.
— А ежели ты потом шкажешь лорду, штобы мне горло перережали? — поделилась Щарап своими сомнениями. — Ты ведь будешь мной, а я — тобой. А? Што шкажешь?
— Ничего не скажу! — спокойно ответила Сольвей. — Телами поменяемся, а дальше сама выкручивайся. Тебе же ничего не стоит кого угодно заморочить. Рискни. Дело того стоит.
Дело и впрямь того стоило. Щарап успела заметить, что на самом деле пришедшая к ней ведунья была гораздо старше, чем выглядела. Встань-трава, одолень-трава, беспечальник, отвар серебряного корня в ивовом соке — кто знает, какими снадобьями пользовалась ещё ведунья, чтобы сохранить молодость. Надо бы выспросить, а то сколько ещё маяться придётся, пока протопчется новая дорожка в царствие Великолепного, где всякое заклинание, всякое слово и всякое снадобье становится сильнее в тысячи раз, если есть на то воля того, кто ими пользуется…
— Ну, давай, ошлобоняй мешто! — нетерпеливо потребовала старуха.
— Где Юм? — Сольвей чувствовала, что молодого лорда нет поблизости, но игру нужно было довести до конца. — Пока я его не увижу, не будет тебе ничего…
— В подвале шоколик твой. Как станешь Щарап, так и ошвободишь, — прошамкала старуха, пытаясь скрыть нахлынувшее на неё беспокойство.
— Нет, сначала я его увижу!
— Потом увидишь. — Щарап даже топнула ногой, давая понять, что на этот раз будет непреклонна. — Я ришкую, и ты ришкни. А, Шольвей… Ты же чуешь, што жив он! Чуешь же… Иначше не пришла бы, да?
Сольвей с отвращением посмотрела на сморщенное старушечье лицо, заглянула в водянистые глаза, полные нетерпения. Этот мешок с костями теперь станет вместилищем её души, её воли, её жизни… Впрочем, старуха, скорее всего, позаботится о том, что это продлится недолго, а в погребальном костре всё смешается — и от красавцев, и от уродов остаются совершенно одинаковые пепел и зола. Она медленно опустилась на роскошный ковёр, расшитый голубыми цветами, который так нелепо смотрелся в этой убогой комнатёнке, и начала погружаться в круговерть видений, впитывающих в себя сознание и волю. Главное — не пропустить момент, когда нужно мысленно произнести заклинание, прочитанное ею однажды на полях Книги Ведунов. Надпись была сделана рукой деда, и он так и не признался, откуда пришло ему это знание. Пространство вокруг наполнилось бесплотными голубыми искрами, которые скрутились в смерч и накрыли её мысленный взор сверкающей воронкой, которая, казалось, уходила в бесконечность. Теперь надо перестать чувствовать своё тело… Холодеющие ладони, кровь, стучащая у виска, ощущение пустоты в груди — вот и всё, что пока связывает душу и плоть, но это скоро пройдёт. Надо будет ещё посмотреть, сработала ли ловушка, но для этого уже придётся воспользоваться глазами Щарап. Старуха, конечно, лучше владеет тайнами ведовства — у неё позади не одно столетие. Но не стоит ей завидовать, не стоит… Едва ли можно придумать будущее более страшное, чем то, которое ожидает её. Пожалуй, даже в Надмирную Пустошь вход для неё закрыт. Её ожидает лишь странствие по Тёмным Мирам, где ей придётся пережить все те мучения и невзгоды, все те страхи и лишения, виновницей которых она стала за всю свою долгую и страшную жизнь. Если, конечно, то, что однажды невзначай сказал Святитель Герант, — правда. В конце концов, мёртвые отличаются от живых лишь одним — они больше знают, и значит, скорая смерть для неё, ведуньи Сольвей, — скорее благо, чем беда.