— Давай спать. — Юм с завистью посмотрел на варвара. — Хорошо ему — то спит, то без памяти. И заживает на нём, как…
На самом деле Юма сейчас больше, чем возвращение Посоха, чем мысли о том, что могло случиться с Герантом, занимало недавнее видение. За ним что-то скрывалось, какой-то смысл, какой-то зов. Надо было попытаться ещё раз заглянуть в эти глаза, полные немыслимой скорби, и, может быть, понять…
— …а дураку голова зачем, спрашивается. Ну, я и говорю, мол, Ваша Милость, зачем вешать-то, когда можно башку — чик, и всё. А он — не спорь, говорит, а то рядом висеть будешь. — Мухор продолжал балагурить, отвлекаясь лишь на то, чтобы прожевать очередной кусок хлеба с сыром из запасов, предусмотрительно оставленных на ночь. — Мне-то всё равно, я хотел, чтобы народу было на что посмотреть, порадоваться, что одним разбойником меньше стало. Потому как к любому делу с душой подходить надо, вот я и хотел как лучше, а мне — рядом висеть будешь. Обидно, не то слово… Ну, я с горя-то и забыл петлю салом смазать. Лавку выбил, а он, висельник-то, и говорит: то ли задница у меня слишком лёгкая, то ли шея слишком жилистая, а потом как захохочет. Толпа — врассыпную, троих насмерть затоптали. Ну, я, чтобы народ не пугать, за ноги его схватил и повис. Тут-то, конечно, сразу хрустнуло. Вот какие злодеи бывают, а я что… Говорят, мытари больше людей губят, чем палачи, а платят им так же, если не меньше. Мне от этого никакого удовольствия, что скажут, то и делать буду. Вот вас тут сейчас караулю, а всё потому, что мне доверие есть. Есть у варваров поговорка такая «Доверяй, но проверяй», а я уж вдоль и поперёк проверенный. Я даже увечье в голову за общее дело получил. — Говорил уже не Мухор. На столе стояла голова, покрытая синими пятнами, похожими на лишаи, с раскроенным черепом. Голова принадлежала Симу Тарлу, и она поочерёдно обращалась то к загорелой девице, на которой из одежды была только чёрная лента, перекинутая через плечо, то к кавалеру в чёрном камзоле с алыми кружевами на воротнике и рукавах, то к смуглокожему человеку с полотенцем на голове, то к лысому безбородому старикашке в рясе Служителя. — А вот с вами ещё разобраться надо. Мне Щарап про вас ничего не говорила. Врала, выходит? Врала, значит, что один я такой умный. А вы меня с ходу подставили. Вон какое ранение — всего туловища нет. Где руки мои? А ноги где? А всё остальное? Я вас спрашиваю или где?! Попадись мне этот поганец ещё раз!
Кавалер в чёрном камзоле брезгливо, кончиками пальцев, поднял голову и с размаху бросил её в небольшой окованный железом сундучок. Когда крышка захлопнулась, оттуда продолжало доноситься неразборчивое бормотанье, но внимания на него уже никто не обращал.
— Хаффи, унеси, — приказала девица, и смуглокожий, торопливо схватив упакованную голову, куда-то убежал.
— Что с младенцем делать будем? — спросил лысый в рясе. — От еды отказывается, молчит. Чую — если начнёт реветь, нам отсюда убраться придётся.
— Это почему? — Кавалер заметно нервничал, искоса поглядывая на девицу, которая, похоже, была главной в этой компании.
— Вот. — Лысый распахнул какую-то толстенную книгу и начал читать. — Древние неуязвимы. В Несотворённом пространстве, имей они сильную волю и ясную цель, им было бы подвластно всё. — Он захлопнул книгу и сунул её под нос кавалеру. — Диалоги Луцифа Светоносного с Сиятельным Морохом записаны мной со слов Великолепного. А у этого папаша — человек, а мамаша — нимфа, так что у него есть и воля, и власть, только он об этом ещё не знает.
— И что ты предлагаешь? — Девица протянула руку, которая вдруг оказалась непомерно длинной, и провела ладонью по блестящей лысине.
— А я предупреждал! — немедленно закричал старикашка. — Вот так всегда — сначала нам чего-нибудь надо, а потом думаем зачем!
— Ну, ты же такой сообразительный. — Её рука змеёй заползла ему за пазуху. — Ты и придумаешь, как обратить всё это нам на пользу.
— Ну хорошо, хорошо… — Старикашка состроил на лице выражение глубокой задумчивости. — Есть смысл подумать. Прежде всего нужно создать ему привычную обстановку, Дивный сад и так далее…
— Да никто из нас даже представить себе такого не сможет! — немедленно заявил кавалер. — Все эти птички-букашки — это же так противно, так слащаво.
— Он сам всё сделает, только надо дать ему такую возможность — не отвлекать от воспоминаний. — Лысому явно понравилась только что родившаяся идея. — Только тебе, Гейра, придётся сыграть роль заботливой и любящей мамаши, и он, когда подрастёт, за тебя весь этот мир наизнанку вывернет, только захоти.
— Ну, ты голова, Проповедник! — восхитился кавалер, довольно потирая ладони. — Младенец — это не марба какой-нибудь, это — сила!
— А сейчас, Гейра, ты должна дать ему имя.
Видение начало расплываться, голоса стихли, вернулась темнота, из которой глядели глаза, полные невидимых слёз. «Теперь ты знаешь…» — говорили эти глаза. Блеск их разгорался ярче с каждым мгновением, и вскоре сияние, заполнившее всё видимое пространство, стало нестерпимым.
— Ау-у-у-у! — Юм проснулся от собственного крика и обнаружил, что Орвин зажимает ему рот.
— А вот этого не надо, а то опять этот хмырь проснётся. — Эллор глянул вверх и прислушался, слышен ли храп стражника. — Надоел больше вони.
— Завтра… — Юм и сам ещё толком не знал, что хочет сказать.
— Что завтра?
— Завтра мы отсюда выйдем.
— Откуда знаешь?
— Просто знаю.
— Если и впрямь такое случится, я буду просить Вашу Милость принять меня на службу Вашей Милости. — Орвин недоверчиво хмыкнул в темноте. — А то мне что-то совсем расхотелось становиться лордом на этой помойке.
Ещё как следует не рассвело, а сверху послышались крики и звон металла. Потом потянуло гарью близкого пожара.
— Эй! — К решётке прилипло помятое лицо Мухора Пятки. — Вы ещё живые там?
— Да. А тебе-то что? — отозвался Орвин.
— А то, что мне пора уже новому господину услужить, и я не знаю, что мне будет, если я вас отсюда выпущу. Может, кто вразумит? Я вроде вам ничего плохого не делал.
— Лучше не выпускай, а то я тебе голову оторву, — честно признался эллор, и Мухор, почесав затылок, исчез, скорее всего, навсегда.
Ойван попытался приподняться на локте, но, застонав, опустил голову обратно на клок соломы, который стражник ещё три дня назад милостиво протолкнул сквозь решётку — один на троих. Раны, перевязанные лоскутами нательной рубахи Юма, начинали ныть при каждом движении. Ещё больнее было оттого, что пропал кинжал, подаренный вождём. Без него нельзя было вернуться в родное становище. О том, что погиб Герант, он ещё не знал.
Кто-то перепрыгнул через яму, воин в шлеме, но без кольчуги, хрипя, упал на решётку, и вниз полилась струйка крови.
— Да что там стряслось? — Юм прижался к земляной стене, чтобы на него не попала кровь.
— Вам лучше знать, Ваша Милость, — отозвался Орвин. — Сами напророчили.
Кто-то оттащил труп в сторону, и сверху раздался голос:
— Эй, кто там?
— А там кто? — откликнулся Орвин.
— Не кто, а что, — ответили сверху. — Торжество добра и справедливости. Кроткий тиран приходит на смену слабому деспоту. Да здравствует Гудвин Марлон, лорд Холм-Эста! Ура-а-а-а! — Говоривший исчез, продолжив атаку на неприятеля.
На самом деле сгорел лишь сарай, а сама таверна, расположенная внутри прибрежного острога и заменившая лорду его замок, была почти цела, если не считать выбитых окон, сломанных лавок и столов. Тело Иллара Корзона лежало поперёк ковровой дорожки, ведущей к наспех сработанному трону, а из груди его торчала рукоять кинжала с изображением странной гривастой кошки.
— Так-так-так… — Гудвин Марлон прохаживался вокруг тела поверженного противника. — Ну что — засвидетельствовали, что сначала всё так и было, а потом я пришёл? — обратился он к нескольким эллорам, столпившимся у входа. Свидетели согласно закивали, и претендент на престол жестом отправил их продолжать боевые действия, если на то ещё есть нужда. Остались только братья Логвины. Братьями они, конечно, были, но в основном двоюродными и троюродными, а некоторые приходились друг другу дядьями и племянниками.
— Гудвин! По закону, чтобы провозгласить тебя лордом, нужны голоса дюжины дюжин эллоров, помнящих дюжину поколений благородных предков, — заметил Харл Логвин, старший из «братьев», дождавшись, когда входная дверь закроется. — Вряд ли после всех заварух во всём Холм-Эсте столько найдётся.
— Харл, ну ты подумай, дружище, кто, кроме тебя, в этой глуши знает законы и обычаи? — Гудвин с озабоченным видом присел на краешек трона. — Вот бедняга Иллар об этом, наверное, вообще не думал.
— Потому бедняга Иллар так и кончил. — Эти слова можно было расценить и как угрозу, и как проявление заботы о господине. — Но смею заметить… После того, как замок провалился в Пекло, едва ли кто-то, кроме вас, мой лорд, будет претендовать на Холм-Эст. Вот если бы кто-то из наследных лордов признал ваши права…
— Где ж его взять-то?
— За дверью стоит, — неожиданно сообщил Логвин, и «братья» расступились, образуя у входной двери живой коридор. — Их Милость Юм Бранборг, лорд Холм-Дола!
Юм вошёл, слегка прихрамывая и опираясь на Посох Святителя. Сделав несколько шагов по ковровой дорожке, он оглядел собравшихся на спешную коронацию.
— Мы рады… Это. Приветствовать, — заявил слегка опешивший претендент на престол и, вместо того чтобы шагнуть навстречу высокому гостю, слегка попятился.
— Ваша Милость, — обратился к Юму Харл Логвин. — Не соблаговолите ли вы признать лордом Холм-Эста благородного эллора Гудвина Марлона, родича владетелей Холм-Ида?
— Соблаговолю, — еле слышно отозвался Юм. — Соблаговолю. Только с одним условием.
— С каким же?! — удивлённо воскликнул Харл Логвин, не помня, чтобы во время предварительных переговоров на краю выгребной ямы молодой лорд ставил какие-либо условия, кроме того, чтобы немедленно нашли знахаря для варвара, оказавшегося с ним в одной компании.