Он лежал в центре небольшого лотоса, уходящего корнями в вечность, и белые лепестки то и дело смыкались над ним, отгораживая уши от чудного пения птиц и шелеста травы, а глаза – от золотистого сияния, дарующего радость и покой… Что такое радость? Что такое покой? Об этом ещё предстоит узнать, а пока довольно того, что их можно ощущать. А вот в этих зелёных глазах, что смотрят на него с нежностью, есть радость, но нет покоя. А что такое нежность?
Глава 7
БЕРУХЛЮТЦА – это слово используется в 117-ти известных заклинаниях. Что оно означает, никому не известно, но без него заклинания почему-то не действуют.
Дозоры стояли чуть ли не за каждым кустом, но она для них была лишь клочком утреннего тумана, который почему-то забыл рассеяться в горячих солнечных лучах. Стражники, дремавшие у входа в сторожевую башню, тоже не заметили Сольвей – она тенью промелькнула между ними и теперь поднималась вверх по скрипучей лестнице. Щарап была где-то поблизости, за одной из этих дверей, обитых бычьими кожами, выходивших на узкую площадку между лестничными пролётами. Долго искать не пришлось. Приложив ухо ко второй двери, ведунья услышала характерный старушечий храп с присвистом, смешанный с сонным бормотаньем. Серебряный оберег, подаренный когда-то Служителем Герантом, вдруг похолодел на груди, и таким же холодом пахнуло из трещины в стене. Храп прервался, а значит, старуха проснулась, почуяв неладное.
Дверь с грохотом распахнулась, так что Сольвей едва успела отскочить, а Щарап уже стояла в проёме, выкатив на ведунью два водянистых бледно-серых глаза.
– Как шмеешь штарушку бешпокоить?! – грозно прошамкала она беззубым ртом, не забывая перебирать чётки из черного дерева. Пальцы её слегка дрожали, а это означало, что она напугана неожиданным визитом. Если враг сам пришёл к тебе, значит, он рассчитывает на победу. Опять же – караульщики ей не помеха…
– Локти кусать умеешь? – вместо приветствия спросила Сольвей.
– Не умею, жубов нету, – честно ответила Щарап, стараясь понять, куда клонит незваная гостья.
– Впусти, а то придётся, хоть и не умеешь, – сказала Сольвей с лёгкой усмешкой. Главное – чтобы голос не дрожал. Главное – чтобы старуха поверила, что перед ней достойный противник.
Но Щарап уже овладела собой.
– Ты кто? – спросила она, слегка прищурившись. Впрочем, Щарап, конечно, лукавила. Она прекрасно знала, кто перед ней, и эта встреча её явно не радовала.
– Смерть стучится к тебе, Гадалка. – Сольвей говорила спокойно и почти дружелюбно.
– Я ешшо тебя переживу, – не слишком уверенно ответила Щарап. – Жачем явилась?
– Да вот, хочу тебе предложить кое-что. Кое-что такое, от чего ты не сможешь отказаться… – Сольвей с каждым словом делала шаг вперёд, и Гадалка отступала внутрь своей кельи. – Только недёшево станет. Но ты заплатишь, ты за всё заплатишь…
Дверь за спиной ведуньи сама собой захлопнулась, а старуха обмотала чётками костяшки маленького сухого кулачка, старательно показывая непрошеной гостье, что в случае чего….
– Я пришла одна. Я пришла, чтобы говорить с тобой. – Сольвей произносила слова тихо и вкрадчиво, надеясь, что у Щарап хватит самоуверенности, чтобы не поднимать шума. – У меня есть то, что тебе нужно. То, что нужно тебе больше, чем идолы, стоящие во дворе, больше, чем реки крови, больше, чем путь к Небытию.
Лицо Гадалки вдруг расплылось в широкой ухмылке, обнажившей единственный сохранившийся зуб.
– Шольвей… Голубушка. Жаходи, не штешняйся. – Старуха осторожно присела на лавку. – Коли хошешь сражиться по ведовской шасти, то давай. Только предупрештаю – мокрого мешта от тебя не оштанется.
– Может, и не оштанется, – передразнила её Сольвей. – Красоту легко сгубить, мочалка старая. – Ведунья неожиданно для старухи скинула с себя дорожную накидку и медленно потянула тесьму, стягивающую на груди лёгкую зелёную блузу. – Ты сперва посмотри, что у меня есть, а уж потом решай, нужно тебе мокрое место или что другое понадобится.
Сольвей раздевалась медленно, и старуха смотрела на неё, не мигая, с затаённым волнением и суеверным страхом. Бывало и раньше, что ведуны в обмен на новые знания соглашались служить Великолепному, за рецепт неведомого снадобья помогали Избранным обстряпывать свои делишки. Но Сольвей была не из таких… Сольвей слишком часто якшалась со Служителями, и никто из ведунов так не напакостил Великолепному, как она.
– Смотри, что у меня есть. – Сольвей провела перед носом Щарап обнажённой тугой грудью. – Если сделаешь, что я тебе скажу, всё это станет твоим. Твоё тело – развалина, ещё год-другой, и никакие снадобья ему не помогут, а до Алой звезды тебе сейчас не доплюнуть. Хочешь, я покину это тело, а ты в него войдёшь? Не как гостья, а как хозяйка. Хочешь?
– Не шмушшай меня, бешштыдница… – Старухе стало ясно, что над ней просто издеваются. Но зачем? – Шшас как штукну!
– Значит, не веришь мне? – усмехнулась Сольвей. – Напрасно, ох, напрасно… Твой мешок с костями на такую красоту меняю, а ты упираешься. И всего-то от тебя надо, чтобы ты отсюда ушла куда подальше, а я вместо тебя здесь останусь.
– Жамысел мой жгубить хочешь! – догадалась Щарап. – А ну как не шоглашусь?
– Согласишься, никуда не денешься. – Сольвей и вправду не сомневалась, что старуха не сможет отказаться от такого предложения. Молодая кровь, которой ей время от времени удавалось выпить, возвращала ей силы, но ненадолго, и если бы сорвалась великая резня, на которую она толкала лорда Холм-Ала, скоро бы ей пришлось начать бесконечное странствие по надмирным весям, став одним из множества блуждающих духов, бессильных и никчемных.
Но Щарап мучили сомнения, она чувствовала, что во всём происходящем был какой-то подвох. В конце концов, непонятно, чего добивается эта ведунья? Служители Небесного Тирана во всём следуют Откровению, ниспосланному Врагом, Избранные жаждут абсолютной свободы, смертные твари смиряются со своей незавидной судьбой, а ведуны ищут знания, и им должно быть всё равно, что за этими знаниями стоит – Свет или Тьма, Порядок или Хаос, Закон или Свобода… Нет, эта ведунья всё равно не скажет, что у неё действительно на уме. Не скажет… А какая разница! Щарап не раз делала попытки овладеть чужим телом, но если настоящая хозяйка не покидала его добровольно, там было тесно и неуютно – всё равно что ходить в башмаках, набитых острыми камушками, осколками чужой души. Нет! Прежде чем на что-то согласиться, надо выяснить, в чём истинная цель ведуньи. Какова будет истинная цена, которую придётся заплатить за это молодое сильное тело…
– Как только мы обменяемся телами, ты сразу же уйдёшь отсюда, – говорила Сольвей, неторопливо одеваясь. – Оставишь здесь все свои снадобья и свитки, все свои амулеты. И ещё скажешь, куда подевался Юм Бранборг и где тело старого ведуна, которого вы держали в темнице. Скажешь и сразу уйдёшь. Я тебя держать не буду! Да и не смогла бы… Тебе ведь ничего не стоит обратиться в тень, стать ветром, слиться с землёй. Ты многое умеешь, старуха, и мне за тобой не угнаться…
Сольвей продолжала что-то говорить, но Щарап её уже не слушала. Вот, значит, в чём дело… Лордёныша своего хочет вытащить! Но ведь как только она узнает, что нет его здесь, лордёныша-то, точно на попятную пойдёт. И я, мол, тебе ничего не предлагала, и вообще нету меня здесь, а то, что ты видишь тут, это глазоньки твои сами придумали…
С лестницы донёсся надсадный скрип ступеней. Тот, кто поднимался наверх, судя по звуку шагов, был облачён в тяжёлые доспехи, а длинный меч то и дело гремел о дубовые половицы. Щарап с неожиданным проворством метнулась к неплотно прикрытой двери, распахнула её и торопливо закричала:
– А ну, пошёл вон отшюдова! Жанята я, к полудню шама шпушшусь.
Шаги стихли, снизу донеслось невнятное бормотание, а потом ступени заскрипели вновь, но на этот раз звук удалялся.
– Неймётша ему… – проворчала Щарап, когда за дверью снова стало тихо. – Школько раз говорила – шлавные дела ночшью делать надо…
Было заметно, что старуха сейчас думает вовсе не о том, о чём говорит. Она ходила кругами вокруг Сольвей и разглядывала её тело с плохо скрываемой жадностью. За несколько столетий, прошедших с того мгновения, когда Великолепный вспылил по какому-то пустяшному поводу, и она, Щарап, Гадалка, из цветущей белокурой красотки превратилась в беззубую старуху, она уже привыкла к своему уродству. Но теперь, когда она оказалась отрезана от Несотворённого пространства, к внешней дряхлости добавилась ещё и немощь. Лошадиные дозы разнообразных снадобий, живая кровь, жизненные силы, которые она высасывала из тех людей, чью волю ей удалось подчинить себе, – с каждым днём всё это помогало меньше и меньше. Этак и впрямь недолго было отбросить копыта.
– А ежели ты потом шкажешь лорду, штобы мне горло перережали? – поделилась Щарап своими сомнениями. – Ты ведь будешь мной, а я – тобой. А? Што шкажешь?
– Ничего не скажу! – спокойно ответила Сольвей. – Телами поменяемся, а дальше сама выкручивайся. Тебе же ничего не стоит кого угодно заморочить. Рискни. Дело того стоит.
Дело и впрямь того стоило. Щарап успела заметить, что на самом деле пришедшая к ней ведунья была гораздо старше, чем выглядела. Встань-трава, одолень-трава, беспечальник, отвар серебряного корня в ивовом соке – кто знает, какими снадобьями пользовалась ещё ведунья, чтобы сохранить молодость. Надо бы выспросить, а то сколько ещё маяться придётся, пока протопчется новая дорожка в царствие Великолепного, где всякое заклинание, всякое слово и всякое снадобье становится сильнее в тысячи раз, если есть на то воля того, кто ими пользуется…
– Ну, давай, ошлобоняй мешто! – нетерпеливо потребовала старуха.
– Где Юм? – Сольвей чувствовала, что молодого лорда нет поблизости, но игру нужно было довести до конца. – Пока я его не увижу, не будет тебе ничего…
– В подвале шоколик твой. Как станешь Щарап, так и ошвободишь, – прошамкала старуха, пытаясь скрыть нахлынувшее на неё беспокойство.