— Может быть, ты забыл, но я пока еще твоя дочь, папа! — сказала она.
— Моя дочь? Моя дочь никогда не сказала бы мне того, что сказала мне ты.
— Конечно. — Она горько рассмеялась. — Я не твоя дочь, я мамина дочь. Я никогда ее не любила так, как тебя, даже когда она умерла и перестала нас мучить. Теперь я об этом жалею.
— Твоей матери давно нет в живых.
— Никто не знает этого наверняка… — Ярость снова поднималась в Ольге волнами. — Но я… Я никогда не прощу тебе этой пощечины, слышишь, тебе и твоей девочке, этой шлюхе, ради которой ты готов предать нас всех… Ты увидишь…
Ты еще узнаешь…
— Кара! — Марк, бледный и взъерошенный, наконец-то решил вступиться.
— А, вот и мой муж прорезался! Что же ты не бросаешься на защиту своей жены? Или тебя больше интересует место в фирме? И ради этого ты готов на все, даже на то, чтобы тебя трахали в задницу незаслуженными обвинениями?! На чьей ты стороне, Марк? Или ты тоже решил от меня избавиться?
Давай, сейчас самое подходящее для этого время. Я ненавижу… Ненавижу вас всех!..
Она вскочила из-за столика и бросилась на улицу.
"…Ну вот ты и осталась одна. Одна, одна. Твой отец готов променять тебя на первую попавшуюся шлюху. И даже твой муж не в состоянии защитить тебя. Ошейник коммерческого директора, похоже, кое-кому сильно давит на кадык… Сволочи, сволочи, сволочи… Как он посмел ударить меня? Он ударил меня первый раз в жизни, и все из-за этой шлюхи. Он ведь никогда не бил меня, он не бил меня даже в детстве, даже тогда, когда я грохнула ящик с кузнецовским фарфором…
Даже тогда, когда я обозвала Манану сумасшедшей…" С теми же интонациями, с какими дразнила ее дворовая шпана, стоило ей только вырваться из-под опеки отца и выйти на улицу. На улицу, с которой она никогда не возвращалась сама…
Виски ломило, перед глазами плыли круги, ноги подкашивались. Ольга без сил добралась до коттеджа и, не раздеваясь, упала на кровать. Марк, ее верный Марк, так и не пришел.
Разбитая и измученная, Ольга плакала до тех пор, пока не провалилась в тяжелое забытье.
…Никаких снов. Никаких кошмаров.
Вместо этого — смутные очертания близких людей, их неясные силуэты, смазанные лица. Лицо отца, искаженное гримасой то ли ужаса, то ли отчаяния. Лицо Марка, полное скорби. Лицо Инки, полное веселого недоумения. И над всем этим — антрацитовые глаза Ионы. И снова — лед, лед, лед.
Но теперь он не пугает Ольгу, наоборот, он выглядит приветливо, как дом после долгого возвращения. Они что-то говорят ей, но она не слышит, что они ей говорят. Она пытается объясняться знаками: нужно подождать, лед обязательно растает. И, подчиняясь ее жестам, лед начинает таять и крупными каплями стекает по груди Ольги. Странно, но прикосновение талой ледяной воды обжигает…
Необычное природное явление, такое же, как гало, такое же, как огни святого Эльма на клотиках кораблей. Нужно будет обязательно спросить об этом у Ионы…
…Ольга открыла глаза.
Комната была наполнена мягким струящимся светом: снег не переставал идти всю ночь, шел он и сейчас. Она даже не знала, сколько проспала, но, судя по всему, — сейчас позднее утро. Позднее утро схода лавин, штормовое предупреждение остается в силе.
Она приоткрыла окно и впустила в комнату острый, пахнущий сосной воздух. Ничего общего со вчерашней отвратительной сценой в баре, ничего общего с низменными страстями, которые одолевают их всех. Ревнивый отец, трусоватый Марк, капризная Инка, она сама — скопище всех смертных грехов. Напугала ни в чем не повинных неприкаянных иностранцев (кажется, это были немцы). Пыталась самым пошлым образом соблазнить Иону (чего только она ему не наговорила, права Инка: не умеешь — не берись). Смертельно оскорбила отца (какое она вообще имела право осуждать его поступки и считать его деньги). Смертельно оскорбила Марка (после двух с половиной лет безоблачного счастья и смешных подарков на Рождество: этот плюшевый динозаврик принесет нам удачу, кара). Мелко радовалась Инкиному несчастью (как будто ее травмы могли уравновесить твою собственную болезнь)… В ад попадают и за меньшие грехи…
Ольга обернулась к кровати: Марк спал на самом краешке, подложив кулак под щеку. Интересно, когда он вернулся?
Она не слышала. Она ничего не слышала. Она провалилась в сон, как в омут, даже не разделась; как была в комбинезоне, так и завалилась на кровать. Только куртку скинула, она и сейчас валяется возле кровати. В память о вчерашнем диком вечере осталась только дикая головная боль и сухость во рту.
Ну, к этому она уже привыкла.
«Марк. Прости меня, Марк».
Не глядя, она сгребла снег с узкого карниза и приложила его к пылающему лбу. А потом подошла к кровати и присела на корточки перед спящим мужем.
— Прости меня, Марк! — жалобным и тихим голосом сказала она.
— Я не сержусь. — Он даже не открыл глаз.
— Ты давно не спишь?
— Я еще сплю и собираюсь проспать до двенадцати.
До двенадцати? А как же вертолет и обещание отца улететь сегодня утром?
— А… Мы разве не летим?
— В четыре часа.
— Почему в четыре? Он же собирался утром.
— Планы несколько поменялись. Во второй половине дня обещают улучшение погоды и ослабление ветра.
— Разве отцу не наплевать на погоду, когда дело касается его жены?
— Болтанка. Он не хочет рисковать. Рисковать собой — это одно. А позвоночником Инки — совсем другое.
— Он… Он очень огорчился?
— Почему ты не спросишь, огорчился ли я? Я огорчился, если честно. А отец был просто в ярости. Он считает, что ты не имела права так поступать.
— Я знаю… Я позвоню ему и попрошу прощения.
— Чуть позже. Мы расстались только в четыре часа. Он, наверное, спит.
— Как ты думаешь, он простит меня?
— Куда денется. — Все так же не открывая глаз, Марк перевернулся на спину. — Правда, тебе придется тяжело. Лучше сейчас к нему не соваться.
— Я ляпнула что-то запредельное?
— Ага. Сказала, что Инка шлюха.
— Что, прямо так и сказала? — испугалась Ольга.
— Намекнула опосредованно, но весьма прозрачно.
— Я так не думаю, честное слово!
— А я так думаю, но нашего мнения никто не спрашивает.
Ты же знаешь, все, что касается Инки, днем и ночью охраняет волкодав-смертник Игорь Анатольевич Шмаринов.
— Марк! Прости меня.
— Я же сказал, что не сержусь.
— Открой глаза, пожалуйста. Я не могу разговаривать с твоими ресницами, я могу их только целовать…
Он все-таки сжалился над ней и открыл глаза. Она покаянно улыбнулась, протянула руку и погладила его.
И тотчас же одернула ее: на щеке Марка, там, куда она положила свою ладонь, возникла красная полоса.
— Что-то не так? — Увидев испуг в ее глазах, Марк даже приподнялся на локте.
— Марк… Ты не поранился? Ты не порезался бритвой? — У Марка была самая интеллигентная, самая удобная для всех потенциальных любовниц привычка: бриться на ночь.
— С чего ты взяла? — Он быстро сел, провел пальцами по щеке, а потом поднес их к глазам — действительно похоже на кровь.
Выскочив из кровати, он направился в ванную и несколько секунд рассматривал себя в зеркало.
— Да нет, не похоже, что порезался, кара… Странно.
— Марк! — Ее отчаянный голос, похожий на крик раненого животного, заставил его выбежать из ванной.
Ольга стояла посреди комнаты и с отчаянием смотрела на собственные руки.
— Посмотри, Марк!
Она подняла ладони вверх и протянула их Марку: руки были мокрыми от снега.
И выпачканными в крови.
— Что… Что это, Марк? Это кровь, да?
Ее глаза, устремленные на мужа, умоляли, просили, требовали, заклинали: скажи, что это не так, Марк, милый… Скажи, что это не так. Скажи, что это не кровь.
Он бросился к Ольге:
— Ты поранилась, кара! Господи, сколько раз я просил тебя быть осторожной с режущими предметами.
— Марк! — Она жалко улыбнулась. — Ты же спрятал от меня все режущие предметы… Ты же чего-то боялся… Я не поранилась, Марк! У меня ничего не болит.
Она едва выталкивала из горла слова, ставшие огромными и совершенно непосильными для нее.
— Что это, Марк? Я не знаю, что это…
— Успокойся. — Он не удалялся от нее, но и не приближался. — Пойдем в ванную и умоемся. Смоем всю эту гадость.
Смоем, да?..
Он не успел закончить предложение. В дверь громко и настойчиво постучали.
Марк вздрогнул, но все-таки нашел в себе силы подойти к двери.
— Откройте.
— Собственно, мы еще спим… Кто это?
— Это Звягинцев.
— Что случилось. Пал Палыч?
— Я могу поговорить с вами?
— Да, конечно.
Марк отпер дверь и вышел на крыльцо. Звягинцев стоял у двери, переминаясь с ноги на ногу — Боюсь, у меня для вас не очень хорошие новости — Он понизил голос и с состраданием взглянул на Марка Постарайтесь подготовить жену.
— Что?! О чем вы говорите? К чему я должен ее готовить?
— Мы нашли тело вашего тестя Он убит, Марк
ЧАСТЬ III
Если репутация человека ничем не запятнана и он стоит перед выбором, жить или умереть, лучше продолжать жить.
Вот тебе, бабушка, и Юрьев день.
Эта глупая фраза вертелась в голове Звягинцева последние два часа.
Вот тебе, бабушка, и Юрьев день.
А ведь он давно мог попросить отпуск и уехать из «Розы ветров» куда-нибудь в Евпаторию, где нет гальки, а есть только песочек — мелкий и золотистый. Именно мелкий и золотистый, несмотря на начало марта. Да, он вполне мог уехать в Евпаторию. Если бы, например, еще месяц назад — или даже две недели, или даже неделю — он подмахнул в администрации цидулку о заслуженном отдыхе, то теперь бы его не было в «Розе ветров».
Он совершал бы долгие прогулки по пляжу, кормил бы чаек и себя самого хлебом, унесенным из столовой после завтрака. За его столиком обязательно оказались бы милейшие люди, которым и в голову не пришло бы назвать его старым жирным козлом. Он целовал бы женщинам руки (говорят, это производит на них благоприятное впечатление) и разговаривал бы с мужчинами о футболе (это только кажется, что мужчины любят обсуждать женщин; на самом деле мужчины любят обсуждать последний гол Зидана на последнем чемпионате Европы).