— И я женат, — прошептал он. — Там, на моей планете… Жена, двое детей. И им будет больно. Ты понимаешь?
— Конечно. Но я научу тебя, и никому и никогда не будет больно.
— Я люблю их! — крикнул он. — И люблю ее!
— Конечно! — в тон ему откликнулась она. — Но сейчас ты любишь меня!
— Да, — ответил он…
Из-за леса плыли тревожные, методичные гудки: там, возле “Матлота” надрывался робот-дублер, там безостановочно, на грани возможностей трудился фиксатор и регистратор уникум, которому в достаточной степени было доступно и то, что происходит за пределами корабля. Но Филиппа теперь это не беспокоило: он ничего не слышал, никуда не спешил.
Дорога до дома казалась бесконечно унылой и долгой.
Прибыв, отчитавшись и сдав материалы на дешифровку, Филипп подал рапорт об отпуске, который был ему тут же предоставлен. Два дня ушло на медиков, на собратьев “бродяг”, посиделки в кафе, разговоры, мелкие незначительные делишки, после чего Филипп, забрав семью, отправился на давно облюбованную им Зеленую Гриву — тихий холмистый край. Там было солнечно, все благоухало и цвело, озеро кишело рыбой, леса — грибами и ягодами. Здесь при желании можно было сойтись с симпатичными людьми, но можно было и уединиться в тихом лесном домишке. И Филипп предпочел имений уединение, хотя жена и дети охотнее поехали бы к морю, на какой-нибудь модный курорт.
— Мы дикари! — угрюмо сказал он разочарованному семейству. — Мы позабыли, какими бывают первозданные запахи, как скрипит сосна, чкакая Мелодия, у ручья, как кричит перепел.
Впрочем, он не настаивал на совместном времяпрепровождении, и, отправляясь на рыбалку, спокойно соглашался отпускать жену с детьми к морю: мальчишке нравилось забавляться с воЛнами, девочке — играть в классики в компании таких же девочек, а жене — общество бывших однокурсниц. Они отправлялись на велоракете и вечером возвращались, а он целыми днями торчал на озере, и мысли его чаще всего были далеки от беспокойного поплавка и соблазнительных всплесков в тростниках.
Через неделю жена ночью сказала ему:
— Ты изменился, Фил. И ребята заметили. Все считают, что в последнем полете что-то произошло с тобой.
— Что могло произойти? — ответил он. — Ты отлично знаешь, что не может произойти ничего такого, что не стало бы известным. Уникум свое дело знает, Кора, его не проведешь.
— Он, конечно, свое дело знает, — вздохнула она, — но он ведь фиксирует и регистрирует только внешнее.
— Теперешние, к твоему сведению, фиксируют и эмоции. Если они достаточно ощутимо проявляются.
— Да, Виктор говорил.
— Виктор? Ты спрашиваешь у него обо мне?!
— Извини, да. В конце концов, он не только твой шеф, но еще и мой брат, так что в смысле этики…
— Ну, и что он тебе сказал?
— Он сказал, что дешифровка фиксаций уникума показала какое-то голубое свечение. Потом оно исчезло. И все было нормально. И только уже на самой границе Системы ты испытал очень сильное волнение… Которое с приближением к Земле стало убывать, — нерешительно закончила Кора.
— Ну и что? — нервно произнес Филипп. — Я давно не был дома. И потом, когда пересекаешь границу Системы… Разве это не естественно?
— Раньше этого не было. — Она опять вздохнула.
— Я устал! — проговорил он. — Я правда устал, Кора. Потому, собственно говоря, и отпуск…
— Виктор сказал еще, что у них впечатление, что значительная часть информации уникума стерта…
— Вот даже как! — сдерживаясь, чтобы не крикнуть, проговорил он. — Стерта! И кем же? И каким образом?! — И уже яростно добавил:- А братцу твоему не следовало бы выбалтывать служебные тайны!
— Разве это тайна?
— Дела специалистов не должны становиться достоянием неспециалистов! Есть, между прочим, такой пункт Устава. Во избежание кривотолков, некомпетентного трезвона! И Виктор не имеет права пренебрегать этим. И ты тоже! Я ведь не берусь судить о твоем художественном конструировании. “Стерта”! — добавил он, остывая. — У них, — видите ли, “создалось впечатление”… Разве ты не знаешь, что стереть записи уникума невозможно? А вмешиваться в его работу я не имею права, то есть не имею права отключить его хотя бы на секунду — за это я был бы немедленно уволен. Или это для тебя новость?
— Прости, — сказала она, — что затеяла этот разговор. Я думала, тебе плохо, хотела помочь…
Он заставил себя обнять ее.
— Все устроится, Кора. Отдохну, и все устроится и объяснится. Я люблю тебя. — Он и в самом деле почувствовал, что любит жену, и обнял крепче, потому что ему именно и захотелось крепче обнять.
— А что все-таки значит это голубое свечение, Фил? — прижавшись к мужу, спросила она.
Он рассмеялся.
— Моя вечная и неисправимая женщина! Будем надеяться, что наши мудрецы там разберутся, что оно значит…
Под утро, когда только начало светать, он внезапно проснулся, как от окрика, и резко сел на кровати. Кора спала.
Он встал и оделся. Жена не проснулась, когда он прикоснулся губами к ее виску; не проснулись и дети…
На столе он оставил записку: “Я должен выяснить очень важную штуку. Не волнуйся, жди”.
Велоракету он выволок на берег озера и только там запустил…
Дверь городской квартиры, как всегда, открыл робот-универсус Зенон, высокий, худой, смуглолицый кибер, с искривленной шеей; он поздоровался и сказал, что хозяином в его отсутствие никто не интересовался.
— Скоро заинтересуются! — лихорадочно пробормотал Филипп. — Очень скоро и очень заинтересуются.
— Все может быть, — философски заметил Зенон. — А почему ты так рано?
— Значит, надо. И вообще, старина, любопытство, как говаривали в старину, не порок, конечно…
— Они говорили чепуху, Фил. Любопытство всегда было их главным движителем…
— Собирайся и ты! — оборвал робота Филипп. — Подзаправься как следует. Нам предстоит основательно прошвырнуться.
— Ты прервал отпуск?
— Нет, я решил продолжить его по-другому.
— Так, — сказал Зенон. — И куда?
— Чудеса! Ты раньше никогда не задавал таких вопросов!
Зенон подумал.
— А Кора? Дети?
— Им там хорошо. Мы же потом вернемся к ним.
— Понятно, — отозвался Зенон…
Виктор удивился, увидев на телеэкране воспаленные глаза шурина.
— Что случилось?
Филипп постарался объяснить: тяга к перемещениям, привычное, вторая натура, надоело торчать на озере, а на курортах — тем более.
— Или ты не знаешь, что такое “бродяга”?
— Можно подумать, что такие рейсы прямо-таки освежают и молодят тебя.
— Не кичись, шеф. Ты всего на четыре года моложе, а что касается так называемых посеребренных висков…
— Медики, Фил, зарегистрировали переутомление.
— На то они и медики. Надеюсь, ты пондмаешь разницу между полетом по заданию и полетом куда глаза глядят?
— А Кора? Дети? — тоном и словами Зенона спросил Виктор.
— Она в курсе. Прошвырнусь и — назад. Доотдыхаем вместе. Между нами, Виктор, у меня есть одна идейка, и мне надо ее хорошенько обмозговать. А “бродягам” лучше всего думается в дороге, ты знаешь.
— Ладно, — сказал шурин, помолчав. — Допустим, я не возражаю. Можешь обращаться к Главному. “Матлот” твой в порядке.
— Спасибо! — улыбнулся Филипп. — Заодно и высплюсь. Спасибо, брат. — Братом он называл Виктора в редкие минуты, когда из него надо было что-нибудь выбить: шурину-шефу это льстило.
— Советую взять с собой Зенона. Нянька тебе теперь не помешает.
— Спасибо!..
Выйдя на орбиту. Филипп лег в дрейф в ожидании разрешения на отрыв. Он нервничал: в любую минуту может проснуться Кора, увидит записку, почует неладное, позвонит Виктору, начнется тарарам… И сразу распружинился, услышав скрипучий голос и увидев на экране сморщенную и, как всегда, мрачную физиономию диспетчера.
— Готов?
— Готов! — бодро ответил Филипп.
— Ну тогда валяй. На всякий случай зашпились. — Такого напоминания требовала инструкция. — Эй, куда лезете! — вдруг заорал он в сторону. — Арест наложу, к свиньям собачьим, тогда попрыгаете, детсад чертов. Чтоб ни с места!.. А вот так! Сидите и ждите!
— Кого это ты? — нарочито лениво поинтересовался Филипп, зная “кого он”.
— Да с учебки эти, на блюдечках своих, соплячье паршивое. Долбанул бы кто разок… — Он сыпанул еще несколько ругательств, еще больше сморщился. — Куда двигаешь-то?
— Пока не знаю!
— Все темнишь.
— Выскочу за Систему — там посмотрим.
— Между прочим, тут одна баба своего хлыща ищет. Вроде, говорят, сбежал прямо с постели. Толком сказать не могу, что и как — я ведь краем уха. Нравится тебе моя информация, Фил?
— Принято!
— Тогда отваливай. А то застопорят. Я ничего не видел, ничего не знаю.
— Есть!
Филипп положил руку на пульт, коснулся пальцем кнопки.
Была у асов-”бродяг” такая привилегия: им разрешалось на своих астролетах совершать так называемые “разгрузочные” полеты — полеты без задания, в направлении, выбранном самим пилотом. И “бродяги” нередко пользовались ими, и это действительно давало положительные результаты: медики подтверждали, что утомленный возвращался после “разгрузочного” отдохнувшим, исчезали депрессия или напряженность, улучшались ослабевшая память, притупившееся зрение — словом, в иных случаях эффект оказывался поистине санаторно-курортным, и стали даже поговаривать, что со временем “разгрузочные” станут специально прописывать. Поэтому не было ни для кого ничего удивительного в том, что Филиппу вздумалось продолжить отпуск в космосе — именно Филиппу, прожженному “бродяге”; и поэтому же заместитель начальника группы Виктор отнесся к решению своего подчиненного и родственника сравнительно спокойно, тем более что и разговоры о “голубом свечении” и “стертости” фиксаций уникума как-то притихли; волновало Виктора только два момента: некоторая вздернутость зятя да слишком уж короткий срок его пребывания у озера — у его любимого озера на Зеленой Гриве. Но все это можно было списать за счет сугубо семейных недоразумений, которые, конечно же, потом утрясутся, и все пойдет по-прежнему — просто и хорошо.