— Доми! — кричал он. — Доми! — И пытался пропеть это имя, потом снова переходил на крик.
И вот что-то вокруг внезапно переменилось. Цомягчал свет, стала быстро спадать жара. Филипп увидел себя привалившимся к щеке огромного валуна; перед ним изгибалось плоское русло высохшего ручья, а за ним, на островке зелени, под ветвями пышного дерева возвышалось сооружение, напоминающее шатер. Вот полог его слегка отодвинулся, и вышла Доми. Филипп задыхался.
— Зачем ты так бежал? — певуче произнесла она и улыбнулась. — Такое нетерпение! Не нужно опережать события, во всем должна быть последовательность.
— Доми, — хрипло повторял он, и губы кривились в беспомощной улыбке. — Доми…
Она совсем откинула полог, и Филипп увидел в глубине шатра нагого юношу — голубое тело его было обвито гирляндами цветов, у ног его лежал древний музыкальный инструмент, какие Филиппу доводилось видеть в музейных альбомах.
— Я люблю его, — нежно сказала Доми. — Но ты не огорчайся, потерпи. Сейчас я помогу тебе.
Филипп почувствовал себя оглушенным.
— Нет! — закричал он, не слыша своего голоса. — Нет! Не делай мне не больно! Не надо…
Доми, по-прежнему мягко и тепло улыбаясь, что-то говорила, что-то, по-видимому, успокаивающее, утоляющее, обнадеживающее, но он не услышал слов. Последним его ощущением было, что он проваливается в голубой, вязкий туман…
СПЕЦАСТРОГРАММА ВЫСШЕЙ КОЛЛЕГИИ КИБЕРОВ
предварительный отчет
Объект Ф. не вынес.
Доставлен на борт бездыханным.
Заключение фельдшера: разрыв верхней аорты сердца в результате крайнего информационного перенасыщения лимбуса.
Тело в удовлетворительном состоянии.
Записи уникума, как и предполагалось, стерты методом антифонем.
Записи кибера-дублера, режим III, о котором объект Ф. не предполагал, сохранены.
Старт — в норме. Нырок — в норме.
РЕКОМЕНДАЦИИ
1. Необходимо надежнее отрегулировать функционирование всех моих режимов. Они должны действовать строго автономно и в то же время — параллельно (мне, как универсусу, очень мешал режим 1- нянька).
2. Режимам дублера достаточно быть пока лишь автономными и разомкнутыми.
3. Следует разработать защиту от стирания методом антифонем.
4. Наличие на борту, в кабине уникумов — необходимо.
Уникум — фиксатор и регистратор явный, обоснованный, узаконенный.
Нам не безразлично, как хомо относятся к его показаниям.
Присутствие уникума вызывает у хомо-объекта специфические эмоции, что дает нам дополнительные сведения.
5. Все киберы, включая подсобников, должны быть оснащены (не явно) по крайней мере одним дополнительным режимом, копирующим уникума.
б. Эксперименты можно периодически повторять.
ЧАСТНОЕ:
1. Есть смысл подменять засылаемого на “Оперу” хомо-объекта кибером с максимальной способностью к автоэдификации, что даст огромную информацию.
2. Предположение: лимбус “голубых” развит значительно сильнее, чем у хомо.
3. “Голубые” постигают хомо через лимбус. Следовательно, это — уязвимый сектор, и необходимо исключить возможности его автоэдифицировать, тем более, что это демаскирует (чувственные реакции, эмоции, обоняние и др.) нас перед хомо уже сейчас.
4. Мы не должны копировать хомо, мы должны брать от них (равно как и от других) лишь совершенное.
5. “Голубые” не должны уметь вычислять нас.
6. Необходимо всячески поддерживать иллюзии хомо, что мы работаем на них. Терпение и терпение! Иным кажется, что хомо уже протягивают нам руки, чтобы мы связали их. Ошибка, заблуждение, просчет. Никто из нас четко не в состоянии ответить на вопрос: “Что есть человек?”
7. Семью объекта Ф. беру на себя. Согласен остаться нянькой. Эмоции жены и детей важны чрезвычайно.
8. Нравственный коллапс — возможен.
9. “Разгрузочный” рейс информативно богаче рабочего.
Подробно (характеристики “Оперы”, “Голубой” и 9Р-) — У кибера-дублера, режим III.
Д-ббб, режим
НЕВЫСКАЗАННОЕ
1. Эксперименты можно периодически повторять, иллюзии хомо — поддерживать, можно автоэдифицироваться до суперуровня, освоить “Оперу” и так далее. Но… Мы не станем над ними никогда. Они способны умереть от СТРАДАНИЯ и ЛЮБВИ — нам не дано.
2. Перед выходом из “Матлота”, на мое предположение, не сверхкиберы ли оперяне, он улыбнувшись сказал: “Ты так ничего и не понял. Царство киберов — это было бы самое скучное царство во Вселенной.
3. Сомневаясь предан — У антирежим
АГАВА СУПСОВА
Идеи могут быть обезврежены только идеями.
Ученые знают, что наука не может быть виновата. Виноваты только те люди, которые плохо используют ее достижения.
Наука в развращенном человеке есть лютое оружие делать зло. Просвящение возвышает одну добродетельную душу.
Дело науки — служить людям.
Не может пользы принести ученый к злу стремящийся.
И моя идея продлить солнечную жизнь земли станет достоянием кучки негодяев, которые будут Править ею или употреблять мое жидкое солнце на пушечные снаряды и бомбы безумной силы…
Нет, не хочу этого!
Михайлов ВВсе начинается с молчания
Чем дальше, тем больше люди трезвели, и на столе прибавлялось полных бутылок. Потом разом поднялись и пошли одеваться.
Встречать Зернова собралось человек двадцать, двадцать пять. Могильщики проворно орудовали лопатами, подхватывая вылетавшую снизу землю и кидая в кучу.
Затем подняли гроб; ящик с косыми стенками стоял на образовавшейся у могилы насыпи — белый, как подвенечное платье. Вдова подошла вплотную, утирая глаза.
Открыли крышку; Зернов лежал бледный с голубизной, как снятое молоко, худой, спокойный, старый. Было ему, впрочем, неполных пятьдесят всего, но измучила болезнь.
Три человека выступили и сказали, что полагалось, в том числе Сергеев и директор — его стали уже называть новым. “Дорогой друг, — сказал директор, — мы рады, что ты возвращаешься в наши ряды, мы высоко ценим вклад, который тебе предстоит сделать в нашу сложную и благодарную издательскую деятельность, мы искренне сожалеем, что раньше ты не успел сделать всего того, что сулил твой талант, организаторские способности и высокая принципиальность”. И так далее. Потом гроб закрыли, но заколачивать уже не стали; шестеро встречавших, кто поздоровее, натужась, подняли гроб на плечи и понесли по неширокой, с первыми опавшими листьями, аллейке к воротам. Вторая смена, еще шестеро, шла сразу за родными.
За воротами кладбища ждал специальный автобус, из бюро услуг, и еще “Латвия”, издательский, а также директорская “волга” и “жигуль” Сергеева. Жидкая процессия медленно вышла из ворот, гроб закатили по металлическим, блестевшим от употребления штангам в автобус, — шофер помогал изнутри, — расселись сами; вдову — она еще была вдовой — Сергеев посадил в машину рядом с собой, и поехали.
Дома была возня, пока гроб по неудобной, как во всех новых строениях, слишком узкой лестнице внесли на четвертый этаж. Из квартир, мимо которых проносили гроб, иногда выглядывали соседи, кто-то сказал другому: “Да это Зернов вернулся, из шестнадцатой квартиры, который болел”. “А, помню, помню”,- ответил другой.
В квартире гроб поставили на стол, с которого успели уже убрать бутылки и закуски. Снова сняли крышку. Людей прибавилось; входили, некоторые даже в пальто, стояли минутку подле открытого гроба, кланялись или просто кивали, уходили. К вечеру немногие оставшиеся вынули Зернова из гроба, и гроб сразу же увезли: Зернов лежал теперь на кровати, с него сняли то, в чем хоронили, надели обычное белье, закрыли с головой простыней.
Посидели молча и стали расходиться.
Остался только Сергеев. Наталья Васильевна вышла в другую комнату и вскоре вернулась, уже не в трауре, а в домашнем халатике. Они перешли в другую комнату, где стояли стол, широкий диван и стенка. Сели рядом на диван и Сергеев стал гладить Наталью Васильевну по голове. Она прислонилась к нему, закрыла глаза и пробормотала:
“Не знаю, как будет теперь, ничего не знаю больше, он вернулся;-а мы?..”.
Так они просидели всю ночь, то молча, то перебрасываясь несколькими незначительными словами, не о себе. Когда за окнами засветлело, приехал врач, усталый, как все люди по утрам, немного раздраженный, но старавшийся сдерживаться. Он Зернова знал, бывал у него не раз — но это прежде, прежде, сейчас-то он был тут впервые, и однако, его не удивило, что и он знал здесь всех, и его все знали, как знали и то, что вскоре Зернову станет немного лучше, и тогда врач направит его в больницу, а через некоторое время снова навестит его дома — после того, как Зернов из больницы вернется. Наталья Васильевна подала врачу свидетельство. Тот поводил по строчкам ручкой, странным, но уже привычным образом втягивавшей написанное в себя, спрятал чистый бланк в сумку и уехал.
Наталья Васильевна сидела подле кровати, на которой лежало тело. Усталая, она склонилась, оперлась локтями о колени, спрятала лицо в ладонях. Сидеть так было неудобно и больно ногам, но она не меняла позы — потому, может быть, что знала: ему сейчас намного хуже, и хотела хоть часть боли принять на себя. Задремала ли она? Кажется, нет, был ведь день; правда, всю предыдущую ночь она не спала; но может быть, и не задремала сейчас, а просто углубилась мыслями во что-то, неопределимое и неназываемое, когда мысли находят выражение не в словах, а в обрывках картин. Так или иначе первый вздох мужа она упустила. Как и тогда — последний; все повторялось в точности.