ижимым образом пятнало репутацию человека, а у Зернова репутация была надежной, он ею гордился, и здравый смысл никогда еще его не подводил.
Вот что заставило его (думал он) помешкать со звонком; на деле же просто время не пришло.
Но вот его правая рука сама собой, без всякого участия его воли, протянулась и сняла трубку и поднесла ее К уху, даже не пытаясь набрать номер.
— Ну, как ты? — спросил Сергеев на том конце провода.
— Знаешь, ничего. Наверное, ложная тревога. Но я не об этом хотел. Ты сильно занят?
— Умеренно, — сказал Сергеев. — Готовлюсь передать тебе дела. В таком же порядке, в каком они были, когда ты уходил.
— Передать мне?.
— Через три дня, как только выйдешь. — Слышно было, что Сергеев усмехнулся. — Что, еще одно непостижимое явление?
— Похоже на то. Слушай, отложи лучше дела и приезжай сейчас ко мне. Ты, видимо, лонимаешь, что происходит…
— Естественно, — откликнулся Сергеев. — Я побольше твоего живу на свете.
— Такого за тобой до сих пор не замечалось, — сказал Зернов, помнивший, что Сергеев был на восемь лет моложе.
— Просто у тебя календарь старый.
— Не знаю уж, какой календарь, но хочу, чтобы ты сейчас приехал и ввел меня в курс. Иначе я тут и спятить могу.
— Не бойся. Этого не случится.
— Свихнусь незамедлительно.
— Не получится. А приехать я сейчас не в состоянии.
— Ты скажи в дирекции или главному редактору, или просто в редакции скажи, что я прошу…
— Да не в начальстве дело. Физически невозможно.
— Что-то стряслось?
— Нет, у нас тишь да гладь. Как и везде. Но приехать не могу. Мы с тобой увидимся только через три дня, и ни секундой раньше.
— Почему так?
— Потому, что иначе природа не позволяет. Понимаю: тебе нехорошо при мысли, что эти три дня ты проживешь в неведении. Не тужи: мы все прошли через такое. К тому лее, за эти три дня ты до многого и сам дойдешь, догадаешься. А я потом только помогу тебе привести все в систему.
— Ну, если ты так, — сказал Зернов, — то я сейчас сам приеду. Ты никуда не собираешься?
— Никуда, — ответил Сергеев весело. — Ну, приезжай. Если удастся, конечно.
— Подумаешь, экспедиция к центру Земли! — сказал в ответ Зернов и положил трубку, а перед тем набрал, не думая, номер.
Он и в самом деле вознамерился вот взять и поехать сейчас в издательство, к Сергееву, да и вообще — повидать всех своих. Пиджак висел на спинке стула. Зернов залез двумя пальцами в нагрудный карман. Пропуск был на месте. Зернов на всякий случай раскрыл пропуск.
Действителен до конца года, все в порядке. Сейчас еще только… — он глянул на календарь, — июнь, да, врач же говорил. Разгар лета. А очнулся я когда? В сентябре?
Абракадабра, сапоги всмятку. Впрочем, насчет сентября это, вернее всего, был бред… Он держал пиджак, смотрел на брюки, тоже висевшие на стуле. Надо ехать к Сергееву.
Что для, этого нужно? Так. Сперва — в ванную, умыться.
Побриться. Зернов сделал несколько шагов по комнате.
Ступать было не то, чтобы тяжело, но как-то непривычно, затруднительно, как если бы он проталкивался через воду. Ослаб, — подумал Зернов. Потом попятился, ступая уверенно и легко, словно подчиняясь какой-то деликатно выталкивавшей его силе. Надо ехать к Сергееву. Он аккуратно повесил пиджак не на стул, а на место, в шкаф. Надо ехать. Надо… Он думал об этом упорно до самого вечера, а делал тем временем что-то совершенно другое: пробовал читать, принимал лекарства, отвечал на телефонные звонки: многие уже знали, что он заболел. Звонил диссертант, которому нужна была публикация, звонил мужик, которого Зернов хотел было заполучить в свою редакцию — очень деловой мужик, — но вот не успел. Все звонившие начинали почему-то с поздравлений, и Зернов сначала думал, что его разыгрывают, и с трудом удерживался от того, чтобы не вспылить, не обругать, не накричать по телефону; но потом подумал, что это просто одна из множества внезапно возникших странностей жизни, странностей, пока еще ему непонятных, и следует просто слушать и благодарить, ничего не возражать и ничего, само собой, не обещать; впрочем, обещать он и раньше не очень-то любил. Поняв это, он бодро поговорил и с мужиком, и с диссертантом, и с секретаршей директора, и со всеми, кто ни звонил… Да, я слушаю… И я рад вас слышать. Пожалуй, нормально.
Ну, знаете, мы такой народ, нас только если через мясорубку, остального не боимся, не то, что молодежь…
Да, спасибо, очень признателен… “Надо съездить к Сергееву”, подумал он, когда пришла выходившая в магазин Наталья Васильевна и вошла к нему — такая, какой была она все эти дни: то искренне жалеющая, то напряженная, будто бы затаившая в себе что-то. И, как во все эти дни, промелькнула при виде ее мысль: знает? Да нет, откуда же?..
— Ну, как тебе, не лучше?
— Со мной все в порядке, — ответил Зернов. — И вообще, теперь все почему-то уверены, что все будет хорошо.
— Так оно и есть, — согласилась она. — С тех самых пор, как ты вернулся…
— Я вернулся? — спросил Зернов удивленно. — Я в последний раз выезжал — уж и не помню когда. В прошлом году еще, наверное. — Снова возникло у него такое ощущение, словно он коснулся чего-то странного, непонятного и потому страшного. “Надо к Сергееву съездить, — в который уже раз мелькнуло в голове. Но очень хотелось спать. Зернов, не думая, съел что-то, что Наталья Васильевна принесла и поставила на тумбочке у кровати, потом неожиданно сходил в ванную, даже не думая об этом, вернулся, лег и уснул.
Зернов и Сергеев сидели вдвоем на скамейке в издательском внутреннем дворике; машина, которая привезла их, только что уехала, и они могли бы сразу войти в дом и подняться наверх, в свою редакцию, где заведующий, девять редакторов и младший редактор располагались в двух комнатах, довольно большой и очень маленькой.
Но отчего-то Зернов с Сергеевым не сделали этого, а сели на скамейку — оттого, может быть, что Зернов чувствовал себя не очень хорошо. Однако, несмотря на неважное самочувствие, думать он мог четко, и неизбежный и необходимый разговор между ними начался сам собой, когда Зернов сказал:
— Странное впечатление: словно когда-то это уже было. Совсем недавно… И вот сейчас со двора уедет фургон. Но видишь, нет никакого фургона, а я ведь четко вроде бы помню: он стоял во дворе, выгружали книги — в магазин пришел контейнер. Потом фургон стал очень неловко разворачиваться, в несколько приемов, и потом уехал. — Зернов еще раз обвел дворик взглядом. — Никакого фургона нет. Это так называемая ложная память. Кажется, что все было точно так, а начнешь анализировать- и оказывается, ничего подобного…
Сергеев только усмехнулся. Подвывая на низкой передаче, фургон въехал из подворотни задним ходом и стал неуклюже, туда-сюда, разворачиваться. Наконец, остановился, водитель вылез, распахнул заднюю дверцу и девушки стали таскать пачки книг из магазина и складывать в кузов. Зернов смотрел, забыв закрыть рот. Потом медленно проговорил:
— Не понимаю…
— Пора понять, — сказал Сергеев негромко. — Так мы живем. Навыворот.
— Слушай, я вспомнил: это ведь действительно было! С фургоном. Было… вчера? Нет, вчера меня тут не было. Нет, сегодня! Когда же это было сегодня? Мы ведь только что приехали!
— Это было сейчас.
— Не понимаю… — озадаченно проговорил Зернов.
— Это произошло только что. На твоих глазах. Но до того было еще раз. Пять, десять или, может быть, двадцать миллиардов лет тому назад — никто не знает, сколько.
Зернов ответил не сразу. Помолчал, пожал плечами:
— В такие цифры я вообще не верю. И фантастикой никогда не увлекался. Ты можешь объяснить так, чтобы было понятно?
-. Попытаюсь. Мы живем в обратном ходе времени. Возвращаемся по своим следам. Это доходит?
— Наивный вопрос. Конечно, нет.
— Обратный ход времени. Ну, ты же интеллигентный человек, и обладаешь каким-то представлением об устройстве вселенной. У нас в редакции полно брошюр “Знание”,
— Ну, и что?
— Пульсирующая модель вселенной. Помнишь? Ну, разбегание галактик, эффект Допплера и все прочее. Затем — в какой-то момент времени — остановка…
— Насчет остановки я не помню.
— Остановка — и начало обратного процесса: сбегание галактик к одному центру, фиолетовый Допплер вместо красного, и так далее.
— Это новая теория?
— Если бы только теория… Это было, понял? Иного объяснения нет. Но кроме сбегания галактик произошло, видимо, и еще одно, самое существенное: вспять повернуло и время. И если раньше оно шло, допустим, от минуса к плюсу, то после этого двинулось обратным путем — от плюса к минусу. То есть от будущего — к прошлому. Вернее, от того, что мы тогда называли будущим — к тому, что тогда считалось прошлым.
— Забавно… Помнится, была одна рукопись об этом. Была?
— Куда уж забавнее. Рукопись? Была, И будет еще, не бойся.
— И когда это случилось? Поворот времени?
— Откуда я знаю? Никто не знает. Ведь после того, как мы с тобой померли…
— Что-что?
— Не дергайся. Понимаю, что тебе неприятно. Но больше ты не умрешь, не бойся. Однако, в свое время мы с тобой померли, и после нас были еще десятки или сотни или миллионы поколений, и все они тоже успели умереть, а потом, возможно, — возможно, но вовсе не известно, ибо это недоказуемо! — вселенная существовала еще какое-то время — миллиарды лет, может быть, — без нашего участия, без участия разумной жизни; но может быть, разум был и до самого конца, — а потом все это пошло задним ходом, и стали снова возникать и протекать те же процессы, что происходили раньше, при прямом ходе времени — но только в обратном направлении. И снова повторялись те же поколения, от последующих к предыдущим, от детей к отцам, от следствий- к причинам.
— Да нет, — сказал Зернов уверенно и даже махнул рукой. — Этого не может быть.
— То есть, как? — опешил Сергеев.
— Очень просто. Ведь если так, значит, должны повториться все те события, которые происходили раньше? Пусть и в обратном порядке… Или я неверно понял?