– Ты была противна мне.
Она отскочила, будто он ударил, ее. Пылавшее лицо побелело, глаза наполнились соленой влагой. Но Джоан удержалась от слез, она не хотела, чтобы Андерс видел ее плачущей и окончательно униженной.
– Между прочим, в этом участвуют двое, – произнесла она с достоинством. Губы ее едва двигались, голос был напряжен, но она держалась изо всех сил, чтобы не размякнуть перед Андерсом. – И если ты попытаешься использовать ту ночь, чтобы очернить меня, у тебя ничего не выйдет. Ты был таким же участником, как и я.
– Я не понимаю, о чем ты говоришь. – Андерс презрительно усмехнулся.
– Ты, очевидно, из тех шовинистов, которые считают, что мужчинам это позволительно, а женщинам нет. – Он собрался что-то сказать, но Джоан перебила его, повысив голос: – Возможно, ты прав. Я сама не могу объяснить, как случилось, что я оказалась в номере отеля с мужчиной, которого едва знала. Да, я вела себя, как дешевая проститутка, за что презираю себя. Так что можешь не стараться, твои оскорбительные слова не идут ни в какое сравнение с теми, что я говорю сама себе. Может, я и вызываю у тебя отвращение, но ты даже представить себе не можешь, насколько я сама себе противна.
Повисло напряженное молчание. Джоан поняла, что долго не выдержит. Ее глаза обвели роскошную гостиную пентхауса в поисках выхода из этого роскошного номера. Ее взгляд наткнулся на дверь, ведущую в ванную комнату, и, только когда Джоан закрыла за собой дверь, из ее груди вырвался протяжный выдох, – она невольно сдерживала дыхание, пока высказывала Андерсу наболевшее.
Как объяснить ему, что до своего самого последнего вздоха она не сможет понять, как позволила ему столь бесстыдно ласкать ее? Что даже год спустя она с трудом верит в то, что происходило в ту ночь между ней и практически незнакомым ей мужчиной? Но тогда Андерс не казался ей незнакомцем. Джоан скрипнула зубами, вспомнив о том, как она сгорала от страсти, которая лишила ее благоразумия и взяла верх над обычной сдержанностью.
Как объяснить Андерсу то, чего она сама не могла осознать?
Джоан разделась и встала под душ. Теплые струи воды немного успокоили ее и позволили привести мысли в относительный порядок. Она бы с радостью осталась в ванной навсегда, спряталась бы от всего мира, но она понимала, что ей надо быть сильной, надо вернуться в гостиную и снова общаться с Андерсом. Ради Джойс.
Она надела махровый белый халат, висевший на вешалке, туго завязала пояс, постирала в раковине чулки и трусики. Джоан была рада побыть в одиночестве еще несколько минут.
– Что ты делаешь?
Джоан резко обернулась, не веря своим глазам.
– Как ты посмел войти сюда без стука?! – возмутилась она. – Как ты вообще посмел войти сюда?! Я могла быть раздетой!
– Но ты же в халате, – спокойно возразил Андерс. – Нам надо поговорить, а ты прячешься здесь.
– Я не прячусь, – солгала она, но Андерс покачал головой.
– Почему ты тогда стираешь здесь свою одежду, как какой-то бродяга в реке? Ты меня удивляешь, Джоан.
– Ты действительно невыносим. К твоему сведению, у меня не было времени собрать дорожную сумку, когда меня ждала полиция около дверей моей квартиры.
– Отдай свои вещи в прачечную отеля, – сказал Андерс тоном, подразумевающим, что другого и быть не может.
– Еще чего не хватало! У меня еще сохранилось немного гордости, несмотря на то что ты стремился растоптать ее. Если ты думаешь, что я отдам свое белье кому-то в стирку, то ты глубоко ошибаешься.
Вздернув подбородок, Джоан отвернулась и повесила белье сушиться на планку, с которой свисала полиэтиленовая занавеска. Джоан делала это неторопливо, хотя слышала за спиной нетерпеливое пыхтение. И, когда Андерс снова продолжил их незаконченный разговор, она не повернулась к нему – пусть не думает, что она встанет перед ним по стойке смирно по первому его слову.
– Если бы Джойс была старше, мы могли бы спросить у нее, чего она хочет. Но она и говорить-то еще не умеет, а уж об остальном и думать нечего.
Джоан ощущала спиной его взгляд, но по-прежнему не поворачивалась к Андерсу лицом. Она лишь коротко кивнула, дав понять, что слушает его. И Андерс продолжил:
– Так что, может, мы спросим у самих себя, чего бы хотели для нее ее родители?
Андерс говорил разумные вещи, поэтому Джоан медленно повернулась к нему.
– Мы с Брэндоном ссорились периодически, и я, возможно, сам отдалился от него, потому что мне не нравился его образ жизни, но мы все равно продолжали регулярно встречаться. Как я уже говорил, мы часто приезжали обедать в ресторан этого отеля, и, в какой бы переплет ни попадал мой младший брат, он знал, что всегда может рассчитывать на мою помощь. Он относился ко мне с уважением. – Андерс судорожно сглотнул. – В глубине души я знаю, что Брэндон любил меня, и я не сомневаюсь, что он согласился бы на то, чтобы я растил его дочь. Теперь твоя очередь, Джоан. Что ты можешь сказать о Нэнси? – Андерс пристально вглядывался в ее лицо, словно боялся пропустить малейшее изменение в выражении ее глаз. – Кому бы Нэнси отдала свою дочь?
– Я думаю, что мне… – неуверенно произнесла Джоан, и Андерс тотчас воспользовался ее замешательством.
– Потому что она любила тебя? – спросил он медовым голосом, но Джоан безошибочно уловила в нем насмешливые нотки. – Нэнси отдала бы тебе Джойс на воспитание, потому что она обожала свою старшую сестричку Джоан? – повторил он с едкой иронией.
– Она любила меня, – твердо сказала Джоан, – я была ее сестрой.
Она провела языком по сухим губам. У нее уже кружилась голова от его безжалостных слов.
– Она не обязана была любить свою сестру, Джоан, – жестко произнес он. – Она даже могла не любить своего мужа. Ведь Нэнси не любила Брэндона, не так ли? Не любила? – громко повторил он свой вопрос. Это был рык льва, защищающего свою территорию. – По сути, Брэндон был для твоей сестрицы ходячей чековой книжкой.
– Андерс, прошу тебя, хватит! – взмолилась Джоан.
Она хотела, чтобы он не портил ей те несколько добрых воспоминаний о сестре, которые сохранились в ее памяти. Ведь все остальное было крайне неприятным. Джоан не могла признаться даже самой себе, что Нэнси презирала ее за неумение жить. Нэнси, правда, вкладывала свой смысл в эти слова.
– Нэнси хотела иметь красивые дорогие машины, роскошный дом, прислугу и вести светский образ жизни, – продолжал тем временем Андерс, игнорируя явное нежелание Джоан слушать его. – И я уверен, что она хотела того же самого для своей дочки.
– Моя сестра хотела бы видеть меня опекуном Джойс, – настойчиво повторила Джоан, но отсутствие уверенности в собственном голосе испугало ее. – Ты все понял неправильно, Андерс.
– Неужели? И в чем же я не прав, по-твоему?
– Во всем, – прошептала Джоан, нервно теребя пальцами концы пояса халата.
Она понимала, что никогда не признает, какими на самом деле были ее отношения с сестрой, и мысленно проклинала Андерса за то, что он затронул ее самое больное место. Нэнси не любила Джоан, более того, она просто презирала свою старшую сестру. Но самое ужасное состояло в том, что Нэнси вышла замуж за Брэндона из-за денег. Если эта правда когда-нибудь выйдет наружу, если она, Джоан, признает это вслух, то ей не устоять перед Рейнерами в суде, который будет решать спор об опекунстве над Джойс. Они получат в свои руки такой козырь, что ни один суд не поверит в ее бескорыстные мотивы. Погибшая сестра, мол, была охотницей за чужими деньгами, и эта туда же метит. И она больше никогда не увидит свою племянницу. Это ясно, как божий день.
Андерс мог, конечно, быть рычащим львом, но и Джоан могла стать львицей – сильной, смелой, способной на все ради защиты дорогих ей существ. Джоан решила, что не признает правду даже под пыткой и унесет с собой в могилу слова сестры о том, что она вышла замуж за Брэндона Рейнера из-за его богатства. Если надо, будет лгать не краснея. Джойс нужна она, Джоан, и никто другой.
– Нэнси любила Брэндона, – твердо произнесла она.
– Это она сама тебе сказала?
Глубоко вдохнув сквозь сжатые до боли зубы, Джоан оторвала взгляд от пола и, пересилив себя, посмотрела прямо в глаза Андерсу.
– Да, Нэнси говорила мне, что любит его, – солгала она не моргнув глазом. – Она любила твоего брата, и его деньги не имели к этому никакого отношения. Я абсолютно уверена, что…
– Прибереги этот вздор для кого-нибудь другого. – Глаза Андерса были прикрыты, и он выглядел немного уставшим. – Пора ложиться спать.
– Ты, кажется, хотел поговорить, – напомнила ему Джоан.
Она вышла следом за ним из ванной, гадая, чем вызвана такая резкая смена в его поведении. Джоан приготовилась к словесной баталии и уже ощущала прилив сил для предстоящей борьбы. Но Андерс, к ее удивлению, был, очевидно, настроен иначе, он выглядел изнуренным.
– Я думала, мы продолжим наш разговор, – робко повторила она. – Я ведь для этого приехала сюда. Нам надо уладить кое-что.
– Мы займемся этим, но не сейчас. Время позднее, и ничего толком мы сейчас не сможем решить. Мы оба устали после тяжелого дня. Вот, возьми. – Он протянул ей белоснежную мужскую сорочку. – Я всегда держу записную в своем кейсе. Можешь использовать ее вместо пижамы.
– Андерс?
Обратившись к нему, Джоан уже поняла, что не дождется ответа. Его апатия нервировала ее, и, хотя ей не хотелось признаваться в этом, она почему-то предпочитала иметь дело с сердитым, непредсказуемым человеком, к манере поведения которого она уже стала привыкать.
– Время спать, Джоан. Можешь занять главную спальню. Я лягу в соседней.
4
Казалось, она должна была чувствовать себя неловко и неуютно, ночуя в одном номере с мужчиной, который год назад жестоко разбил ей сердце. Но сейчас все мысли Джоан были обращены к ее погибшей сестре, поэтому все остальное отошло на задний план.
Переодевшись в ванной в его сорочку, она вышла в холл и направилась в отведенную ей спальню. Путь ее лежал мимо комнаты, в которой находился Андерс. Дверь была открыта, и Джоан увидела, что он уже лежит на кровати, подложив руки под голову. Лицо Андерса выражало страдание, и Джоан подумала, что он скорбит о погибшем брате.