Они миновали небольшую галерею и оказались в просторной комнате, где за столом, заваленном книгами и бумагами, закинув ногу на ногу, восседал дон Фернандо Диас, он же профос Ордена иезуитов отец Франциск.
Харт с порога отвесил ему шутовской поклон.
— Я мог бы и изящнее, — добавил он, — но ваши коллеги отобрали у меня шляпу.
— Не паясничайте, Харт. Или вы набрались этих отвратительных манер у своего покойного друга? — на смуглом лице профоса мелькнула жестокая усмешка.
Харт выпрямился и стиснул кулаки.
— Лучше быть мертвым львом, чем живой собакой, дон Фернандо.
— А вот это мы сейчас и проверим, мой юный друг.
Профос Ордена иезуитов поднялся со стула и подошел к молодому человеку. Так близко Харт видел его впервые. Испанец оказался почти на полголовы выше англичанина.
— Вы, я погляжу, прочно встали на дурную дорожку разбоя.
— Этот путь теснее вашего[19]. Вы-то уж широкой дорогой шагаете в преисподнюю, святой отец.
— Заткнись, щенок! — испанец замахнулся и влепил Харту пощечину. Голова юноши мотнулась к плечу, и из разбитой губы потекла кровь.
За спиной Харт услышал судорожный вздох, полный ужаса.
— Это вы там стонете, отец Дамиан? — профос обошел вокруг Харта и оказался у того за спиной. — А что вы здесь вообще делаете? Разве вы не должны ждать моих приказаний у себя в комнате?
— Да, конечно, ваше высокопреподобие, но я полагал, что мои обязанности секретаря…
— Хватит лепетать, Дамиан. Ступайте. Если вы мне понадобитесь, я позвоню.
— Да, конечно, но…
— Ступайте! — рявкнул профос, выходя из себя, и бедного монаха как ветром сдуло.
— Ну что, Харт, — произнес профос, возвращаясь на свое место, — вы, надеюсь, поняли, что вы полностью у меня в руках? Здесь на много сотен миль вокруг нет ни одного европейца, вокруг только верные мне братья Ордена и индейцы, готовые умереть за меня по первому моему сигналу. Так что советую говорить честно.
Харт утер тыльной стороной ладони рот. Губа распухла и болела.
— Итак, юноша, продолжим. Правильно ли я понял, что после смерти этого мерзавца Кроуфорда у вас на руках оказалась настоящая карта Уолтера Рэли, и на ней указано место, где он спрятал сокровища?
Уильям ненавидяще смотрел на испанца и молчал.
— Не советую запираться, юноша. Ваше положение безнадежно, и на вашем месте я бы откровенно исповедовался в грехах священнику и получил бы их отпущение и благословение от матери-Церкви.
— Я сам решу, когда и кому мне исповедоваться, дон Фернандо, — холодно ответил Уильям. — А вот про карту я вам ничего не скажу.
— Ну и дурак! — профос поднялся со стула и сделал несколько шагов. — Как ты думаешь, если бы я не знал, что сокровища здесь, где-то поблизости, в джунглях, зачем бы я здесь оказался? За тобой следили, Харт, и то, что ты появился в землях, принадлежащих испанской короне, рискуя головой, лишний раз доказывает мою правоту. Я и без тебя знаю, где сокровища, ведь теперь у меня есть кое-что получше старого куска бумаги.
— Уж не обладаете ли вы даром ясновидения? Или, может быть, научились отыскивать клады при помощи орехового прутика? — съязвил Харт.
— Не зли меня, глупец. Здесь я царь и бог, и одного моего слова достаточно, чтобы тебя поджарили на железной решетке или посадили на бамбуковый кол. А еще могу отдать тебя соседним племенам, и они с аппетитом распробуют тебя на ужин. Так что советую быть повежливее.
— А если вы и так все знаете, зачем вам карта?
— Чтобы лишний раз удостовериться. Лишний раз никогда не помешает.
— Я ничем вам не могу помочь, дон Фернандо. Ваши люди тщательно обыскали меня, как только взяли в плен, и при мне не было карты.
— Тогда у кого она?
— У тех, до кого вам все равно не добраться.
— А может, ты вообще уничтожил карту? Это было бы самым разумным на твоем месте, юноша. Запомнил хорошенько — и твоя жизнь становится дороже золота.
— Может, и так, — сказал Харт и улыбнулся как можно загадочнее. В голове его забрезжил план. Что ж, если профос хочет, Харт заведет его в эту ловушку.
— Значит, карта была? — отец Франциск подскочил к Уильяму и с силой схватил его за плечи.
— Не сверлите меня взглядом, на моем лбу точно ничего не написано.
— Дрянь, если бы я не был уверен, что ты в одиночку решил добраться до золота, я бы прикончил тебя на месте!
«Каждый по своей мерке меряет», — подумал Харт про себя, а вслух сказал:
— Вы сами обо всем догадались, дон Фернандо, или как вас там. Я действительно сделал так, как вы сказали. И я покажу вам, где сокровища, в обмен на кое-что.
— А, гаденыш, ты торгуешься! Значит, я тысячу раз был прав! Но разве тебе мало жизни, которую я подарю тебе?
— Просто жить не так уж и весело, падре, вам ли не знать. К просто жизни мне бы хотелось добавить еще немножко денег и…
— И? — профос внезапно с интересом посмотрел на юношу. Кажется, этот английский щенок не так прост, как ему вначале показалось. Надо же, и карту уничтожил, и за сокровищами отправился. Хм, возможно, стоит с ним договориться… Неизвестно, в разуме ли индианка, не внушающая ничего, кроме отвращения и ненависти. А тут все-таки какие-то гарантии… Нет, лишний шанс не повредит. — И? — вслух снова повторил профос.
— Мне нужна леди Бертрам.
— Что?! Да ты в своем уме, щенок?!
— Это уж вам решать. Но если вы меня убьете, то не узнаете, где сокровища. А вам, лицу духовному, да еще и при сокровищах, эта женщина ни к чему. Вы себе найдете попокладистей и помоложе. — Уильям шел напролом, решив рискнуть. В конце концов, это даже весело!
— М-да.
Профос повернулся к юноше спиной, чтобы тот не видел его лица, на котором попеременно отражалась целая буря противоречивых чувств. Ярость, ненависть, неутоленная страсть, алчность и гордость попеременно сменяли друг друга. Так во время бури бешеный ветер несет по небу облака и рвет их в клочья.
Повисло тягостное молчание. Харт гадал, уж не переборщил ли он.
Наконец испанец протянул руку к шелковому шнуру и дернул за него. Через минуту на пороге возник запыхавшийся отец Дамиан.
— Пусть его отведут обратно. И потом зайдите ко мне.
Отец Дамиан, пряча лицо от пленника, подхватил свечу и засеменил по уже знакомой Харту галерее.
Тем же путем и с теми же предосторожностями Уильяма доставили обратно в темницу, не забыв наградить напоследок прощальным пинком в зад.
Отосланный в келью своим патроном, отец Дамиан изменил приказу и повернул по коридору не направо, а налево. Пройдя сквозь анфиладу погруженных в темноту комнат, он оказался в левом крыле дома, освещенном гораздо лучше, чем правое, поскольку именно там разместились прибывшие накануне гости: француз со своей свитой, привезший от губернатора Тринидада дона Фиделя рекомендательные письма.
Рауль-Эдмон-Огюст Феро де Кастиньяк, французский дворянин, прибыл в редукцию с богатыми пожертвованиями на богоугодное дело, опередив дона Фернандо де Сабанеда, профоса и главу миссии, всего на сутки. Щедрость де Кастиньяка не пропала втуне — отцы-иезуиты немедленно исполнились к нему доверия и высказывали всяческое уважение, а отец Марк, архивариус, даже показал ему карты протоков, составленные монахами для собственного пользования. Месье Рауль рассеянно проглядел карты, поинтересовался, можно ли приобрести неподалеку от миссии плодородные земли и распространился на тему постройки кафедрального собора в честь своего небесного покровителя святого Христофора, изображаемого по обыкновению с песьей головой. Отец-наместник, управляющий всеми многотрудными делами огромной редукции, возрадовался, ибо всем известно, что этот великий святой был также покровителем Христофора Колумба, благодаря которому Испанская корона распространила свое влияние на весь мир, и к тому же весьма почитаем им, настоятелем, лично.
Взволнованный столь приятной беседой отец-настоятель немедленно призвал к себе брата-келаря и велел разместить дорогого гостя со всеми удобствами, что и было незамедлительно исполнено.
Отец Дамиан прослышал о визите французского дворянина от этого самого келаря, которому добрый месье презентовал бутылочку отличнейшего церковного вина, привезенного им аж из самой Франции. Чрезвычайно довольный келарь зазвал брата Домиана к себе и, потчуя его благородным напитком, битых два часа распространялся о всех новостях, почерпнутых им от любезного гостя. Отец Дамиан, как нельзя заинтригованный, пренебрегая своим обязанностями секретаря, решил хоть одним глазком взглянуть на европейца, произведшего своим появлением в глухом углу Новой Гвианы столь оглушительный фурор.
Все благочестивые да и не очень христиане помнят, что любопытство принадлежит к семи смертным грехам, и диавол, не поборов подвижника чревоугодием или блудом, бежав от его смирения и целомудрия, прибегает к простому и испытанному средству — страсти к новостям. Вот и отец Дамиан, не сумев вовремя разоблачить в себе этот пагубнейший порок, пал его жертвой.
Он осторожно постучался в покои месье Рауля и, услышав: «Войдите», застенчиво скользнул в дверь. Зачем он это сделал, и какая неведомая сила толкнула его на этот вопиющий поступок, противный уставу Ордена, он так и не смог себе объяснить.
Дворянин полулежал в кресле, закинув ноги в чулках со стрелками на стол, и курил трубку. Солнце светило ему в спину и, соответственно, прямо в глаза отцу Дамиану, и именно этот факт сыграл роковую роль в судьбе юного падре.
Подслеповато щурясь, отец Дамиан подошел ближе и, краснея, произнес:
— Брат Джованни, келарь, отзывался о вас столь почтительно, что я, смиреннейший отец Дамиан как секретарь профоса Ордена, его высокопреподобия отца Франциска, не мог не засвидетельствовать вам свое почтение.
Едва он закончил, как француз опустил ноги со стола, нащупал туфли и быстренько нахлобучил парик.
— Весьма рад, падре — сказал он по-испански, коверкая слова на французский манер. — Весьма рад. Благословите меня.