Все, кроме отца Клио. Доктор Келли всегда все знал. Кит посмотрела на него с благодарностью; он вел себя сейчас как хозяин.
— Бр-р-р! Мы просто окоченели. Кажется, это самое холодное место в Ирландии… Я слышу, Рита поставила чайник Филип, будь хорошим мальчиком, сбегай в гостиницу и попроси у бармена бутылку «Падди». Выпьем горячего виски.
— Спиртное сейчас уже не продается, но по такому случаю… — сказал О’Брайен похоронным голосом.
Доктор Келли торопился разрядить обстановку:
— Спасибо, Дэн, очень мило с твоей стороны. Добавим лимон, гвоздику и быстро согреемся. Я советую это как врач, так что никаких возражений.
Сержант О’Коннор твердил, что пить не будет, однако заветной бутылки все же дождался.
— Шин, это пойдет тебе на пользу. Пей, — сказал доктор Келли, подойдя к нему.
— Но сначала мне нужно выяснить, не было ли записки…
— Что? — Он с ужасом взглянул на сержанта.
— Ты знаешь, о чем я. Рано или поздно я должен задать этот вопрос. Время настало.
— Нет, еще не настало, — тихо сказал доктор.
Кит, стоявшая рядом, отвернулась, притворившись, что не слушает их.
Сержант тоже понизил голос:
— О господи, Питер! Если записка была, мы должны это знать.
— Хорошо, только я сам спрошу.
— Пойми, это очень важно. Не давай ему…
— Я сам знаю, что важно, а что нет. И что мне следует делать.
— Мы все устали… Не обижайся.
— Сейчас не до обид. Ради бога, пей виски и пока помалкивай.
Кит увидела, что сержант О’Коннор покраснел, будто только что схлопотал двойку, и пожалела его. Тем временем доктор Келли протиснулся между остальными и подошел к ее отцу. Девочка незаметно подкралась к ним.
— Мартин… Мартин, старина…
— Что, Питер? Что? Есть новости?
— Нет, ничего особенного. Послушай… Может, Элен куда-то уехала? Например, в Дублин. Повидаться с кем-нибудь…
— Она бы сказала. Элен никогда не уезжает, не предупредив меня.
— Если бы тебя не было рядом, она оставила бы записку?
— Записка… Письмо… — Наконец Мартин Макмагон понял, о чем речь. — Нет, нет…
— Я все понимаю, но этот неотесанный болван Шин О’Коннор говорит, что не сможет продолжать поиски, пока не будет уверен, что…
— Как он смеет предполагать…
— Мартин, где бы она могла оставить…
— Наверно, в моей спальне…
Повернувшись, он вдруг заметил свою дочь.
— Кит, детка, здесь холодно. Ступай посиди у камина с Эмметом.
— Да…
Кит следила за отцом и доктором, пока те не вошли в комнату, а потом проскользнула на кухню, где Рита разливала в стаканы виски с лимонным соком, сахаром и гвоздикой.
— Как на вечеринке… — ворчала она себе под нос.
— Да. — Кит остановилась у плиты. — Верно.
— Как по-твоему, отправить Эммета спать? Если твоя мать вернется, ей не понравится, что он еще не в постели.
— Думаю, стоит. — Обе не обратили внимания на предательское «если».
— Ты сама его уложишь или это сделать мне?
— Уложи ты, а я приду позже и посижу с ним.
Когда Рита унесла с кухни поднос с виски, Кит быстро открыла духовку и бросила в огонь конверт, на котором было написано «Мартину». Письмо, означавшее, что ее мать нельзя хоронить в освященной земле.
Следующая неделя прошла так же, как и первый день. Питер Келли договорился с каким-то своим другом, что тот поработает в аптеке и будет обращаться к мистеру Макмагону только в случае крайней необходимости. Казалось, весь Лох-Гласс сразу избавился от проблем, которые мог решить лишь аптекарь.
Мать и тетка Клио практически переселились в дом Макмагонов. Они были очень вежливы с Ритой. Твердили, что не собираются вмешиваться, приносили то фунт ветчины, то яблочный пирог и искали любой предлог, чтобы забрать к себе детей.
На ночь двери спален не закрывали. Оставалась закрытой только дверь в комнату матери. Каждую ночь Кит снилось, что мать вернулась и говорит: «Я все время была в своей комнате. Вы просто туда не заглядывали».
Но они заглядывали. В том числе и сержант О’Коннор, пытавшийся найти доказательства того, что она все-таки уехала. Он задавал множество вопросов. Сколько у них чемоданов? Все ли они на месте? Что было на матери? Только жакет? Ни пальто, ни плаща? Он перерыл гардероб и все ящики комода. Не исчезло ли что-нибудь из одежды?
Кит гордилась тем, что в этой комнате царил полный порядок. Наверное, сержант О’Коннор рассказывал жене о том, какая чудесная лаванда лежит в ящике с ночными рубашками и комбинациями миссис Макмагон. Как хорошо начищены туфли, стоящие в ряд под платьями в старом шкафу. Как сверкают серебряные ручки щеток, лежащих на туалетном столике.
В доме царила суматоха. Времени на раздумья не оставалось, но иногда Кит пробиралась к себе в комнату и пыталась осмыслить случившееся. Может быть, надо было, чтобы письмо нашли? А может быть, следовало его прочитать? Что, если в нем была выражена последняя воля матери? Но письмо было адресовано не ей, а предназначалось только для папы.
Кит была напугана, но считала, что поступила правильно, когда сожгла записку. Если тело матери найдут, его можно будет похоронить на кладбище. Они будут приходить на могилу и приносить цветы.
На озере работали водолазы. Кит не разрешали ходить туда, но ей все рассказывала Клио, которая вела себя как настоящая подруга. Кит даже не понимала, за что на нее раньше сердилась.
— Родители хотят, чтобы ты пожила со мной, — говорила Клио.
— Знаю. Я вам очень благодарна, но… Понимаешь, дело в папе. Я не хочу оставлять его одного.
— Может быть, тогда мне пожить с тобой? — предлагала она.
— Это другое дело. Наверное, тогда я смогла бы чувствовать себя не такой одинокой.
— Я хочу тебе помочь.
— Знаю, — соглашалась Кит.
— Тогда объясни, что я должна делать.
— Рассказывай мне, что говорят люди. То, чего не могут сказать при мне.
— Даже то, что тебе будет неприятно слышать?
— Да.
Клио сообщала ей слухи, ходившие по Лох-Глассу, и Кит имела представление о том, как шло расследование. Людей спрашивали, не видели ли они Элен Макмагон в автобусе, на вокзале, в Тумстоуне или голосующей на дороге. Полиция проверяла версию, согласно которой она покинула городок живой и здоровой.
— А вдруг она потеряла память? — говорила Клио. — Ее найдут в Дублине, а она не помнит своего имени.
— Да, — рассеянно отвечала Кит. Она была уверена, что в ту ночь мать не уехала из Лох-Гласса. Потому что написала записку, в которой все объясняла.
— Это мог быть несчастный случай, — говорила Клио.
Но так считало меньшинство. Между тем весь Лох-Гласс шептался, что этим рано или поздно должно было кончиться. Бедняжка была не в себе. Взять лодку ночью можно было только с одной целью — чтобы покончить с собой.
— Да, конечно. — Глаза Кит блестели.
Когда тело матери найдут, его можно будет похоронить достойно благодаря доброму делу, которое второпях сделала Кит. Все можно будет свалить на несчастный случай. Мама не должна стать второй Бриди Дейли. Призраком, которым пугают детей. Голосом, звучащим в камышах.
— Если она на небе, то видит нас сейчас, — говорила Клио, глядя в потолок.
— Конечно, она на небе, — отвечала Кит, борясь со страхом, который временами вырывался на поверхность. Страхом, что мать в аду и терпит вечные муки.
От посетителей не было отбоя. Многие приходили к Макмагонам, пытаясь что-то предложить, утешить, вселить надежду, сообщить слова какой-то особой молитвы или рассказать о ком-то, кто пропадал целых три недели, а потом нашелся.
Сестра Мадлен не пришла, но она никогда ни к кому не ходила. Через неделю Кит сама спустилась к домику у озера, и впервые без подарка.
— Сестра Мадлен, вы знали маму… Почему она это сделала?
— Наверно, думала, что сумеет справиться с лодкой.
— Но мы не выходим в озеро поодиночке. Она никогда так не делала…
— Должно быть, в тот раз ей захотелось покататься на лодке одной. Вечер был чудесный, облака летели по небу, как дым костра. Я стояла у окна и долго следила за ними…
— А маму вы не видели?
— Нет, детка. Я никого не видела.
— Сестра Мадлен, ее не отправят в ад, правда?
Отшельница опустила вилку для тостов и с изумлением уставилась на Кит.
— Ты это серьезно? — наконец спросила она.
— Ну, это же грех. Отчаяние — смертный грех, который не прощается.
— Где ты это слышала?
— В школе. На мессе по случаю начала учебного года.
— Но с чего ты взяла, что твоя бедная мать покончила с собой?
— Она была несчастна.
— Все мы несчастны. Каждый по-своему.
— Нет, она действительно была несчастна. Вы не знаете…
Сестра Мадлен не стала кривить душой:
— Я знаю многое, но твоя мать никогда не наложила бы на себя руки.
— Но…
— Никаких «но», Кит. Пожалуйста, поверь мне. Допустим только на минутку, что твоя мать действительно решила, что жить дальше не имеет смысла. Но тогда она обязательно оставила бы вам письмо с объяснением случившегося и попросила бы у вас прощения. Это так же верно, как то, что мы с тобой сидим здесь… — Наступило молчание. — Но письма не было, — сказала наконец сестра Мадлен.
Кит хотелось поделиться своей тайной с сестрой Мадлен, но если та потом кому-нибудь об этом расскажет, тогда всему конец.
Кит промолчала, и сестра Мадлен повторила:
— А раз письма не было, значит, Элен не могла лишить себя жизни. Поверь мне, Кит, и отныне спи спокойно.
— Да, сестра Мадлен, — ответила Кит с болью в сердце. Она знала, что эта боль останется с ней навсегда.
В тот вечер к ним пришел сержант и долго разговаривал с Ритой на кухне. Когда вошла Кит, беседа уже закончилась.
— Есть какие-нибудь новости? — спросила она.
— Нет. Ничего, — ответила Рита.
— Я только спрашивал Риту, всё ли вы осмотрели…
— Можете не сомневаться, если у хозяйки имелись свои планы, какими бы они ни были… это стало бы громадным облегчением для всей семьи, и никому и в голову бы не пришло от вас что-то скрывать, — устало огрызнулась Рита.