лополучного моста. Но Эни не боялся. Он спустился в мир вечных страданий по зову сердца и милой матушки. Дарующий покой не струсит и не опозорит Альвахов, как бы брат ни надеялся.
Эни пробирался сквозь надоедливый туман, как через колючие ветки, отчаянно разыскивая взглядом сияющую фигуру матери, но встречал лишь пустоту и серые очертания покойников. И когда поиски не увенчались успехом, путник стал взывать к ней потерявшимся в толпе ребенком, так громко, как умел:
– Мама! Мама! Это я, Эниан, твой сын!
И вдруг замогильный вой перерос в перешептывания. Плотная стена начала рассеиваться.
– Госпожа! Госпожа! – голосили души.
– Мама, мама, это я! Мама, где ты? – продолжал звать Эни, не позволяя надежде покинуть разбитое сердце.
И пелена расступилась. Перед ним предстала скрюченная от беспощадного потока времени старушка, закутанная в грязную мантию. Седые волосы спадали на узкие плечи высохшими реками, тонкими и безжизненными, а сморщенные пальцы сжимали изящную маленькую арфу.
– Мама! – повторил Эни. И тогда губы на ее иссеченном морщинами лице скривились в подобии улыбки. Слезы хлынули из по-детски больших глаз, разоблачив под человеческим обличьем небесную царевну. Эни обнял ее крепко и не заметил, как выпрямилась спина матери, разгладилась и порозовела кожа. А нити волос утолщились и завились, превратившись в роскошные локоны. Она дотронулась свободной рукой до его хрустальной сережки, и Эни всмотрелся в родное лицо, словно в собственное отражение. Настолько они были похожи – мать и сын. Он выглядел ее мужественной копией, половиной, отделившейся от плоти.
– Мама, – прошептал Эни, нежно касаясь ее серебристых локонов, вдыхая родной запах мирры. – Мама, прости, что не явился раньше. Я жил в неведении. Я так невежественен, мама!
– Мой мальчик, мой прекрасный сынок, не кори себя. Всему свое время, милый. Всему свое время.
– Но ты здесь как в плену, а эти души…
Ее теплая ладонь легла ему на лицо. Влажные от слез фиалковые глаза смотрели с небывалой нежностью. И тогда Эни сдался великой силе материнской любви и признался:
– Мне так не хватало тебя.
Амала мягко улыбнулась, и ледяной принц растаял окончательно.
– А мне тебя. И Дэйви, – ласково молвила она. – Вы же вдвоем пришли ко мне?
«Дэйви», – вонзилось в дрожащее сердце уже чужое имя. Эни помрачнел, не зная, что ответить. Огорчать родную душу не хотелось. Эни сглотнул и виновато посмотрел на мать:
– Я-я один пришел.
– Но как же? Почему без Дэйви? Вы ведь не поругались, нет? – обеспокоенно спросила она, отстраняясь. Мерцание ее небесной кожи меркло, красота увядала на глазах от тоски по второму сыну. Она напоминала белоснежную розу, чьи бархатные лепестки засыхали.
Правда прозвучала бы губительно для матери. Эни окаменел от неловкости. Хватило сил лишь солгать и пообещать:
– Он должен прийти сюда следом, мама. Он тоже очень ждал встречи с тобой.
Так и случилось. Он появился внезапно в белом одеянии, подобно первому снегу, сливаясь с туманом. Только пряди волос выдавали его, стекая по плечам кровавым водопадом.
– Здравствуй, мама! – поприветствовал Дэвиан и почтительно поклонился, о чем Эни вовсе не додумался.
И тогда она засияла яркой звездой, заметно похорошела и бросилась ко второму сыну. Дэвиан прижал мать к себе, как обнимал прежде Эни. Тот стоял отрешенно, не узнавая брата.
«Притворяется перед матушкой? Выделывается? Но темную натуру он не спрячет, не сумеет».
Тем временем Амала гладила красные волосы сына и улыбалась, пока тот изучал музыкальный инструмент в ее руках. Она выглядела счастливой, а глаза блестели от любви. И тогда Эни осознал, что вовсе не умеет любить. Сердце матери столь велико, что принимало и притаившееся под мантией чудовище. Ее внешняя красота росла, как и внутренняя. Восхищение ею наполнило Эни.
Вскоре туман полностью рассеялся, заставив души спрятаться за скалами. Дэвиан мягко отстранился от матери и подмигнул Эни, сделав шаг в его сторону. Тот не разглядел в мимике предателя ничего дружелюбного. Но как бы Эни ни обижался, Дэвиан оставался родной кровью. И очередное выяснение отношений огорчило бы мать сильнее, чего Эни не мог допустить. Оставалось смириться и выдавливать из себя подобающую послушному сыну теплоту. И пока он стоял столбом, сжав губы, Дэвиан подоспел к нему и похлопал по плечу:
– Эни, роднуля!
– Рад тебя видеть, брат, – покривил душой близнец, продолжая наблюдать за матерью. Та присела в струящемся платье, настраивая арфу. На лице играла легкая улыбка, пока тонкие пальцы перебирали струны. И полилась нежная музыка, ласкающая слух. Амала светилась ярче солнца, напевая хрустальное подобие колыбельной.
Ритуал спасения душ скоро начнется. Эни предвкушал исполнение волшебной песни, что положит конец чужим страданиям и разрушит барьер. Как он вернется к Лукиану и оба начнут обдумывать поиски Маттиаса. Но хрипловатый голос брата распугал стаю мыслей.
– Посмотри, как она счастлива. Как она рада нас видеть, – указал кивком Дэвиан. – Она любит нас.
Эни молчал, улыбаясь через силу, но близнец продолжал:
– Эни, я знаю, что ты злишься на меня. И притворяешься ты хреново. Можешь и дальше ненавидеть меня, мне уже плевать. Но ей хоть не пали меня, ладно? Маме не стоит знать о моей судимости. Да и вообще не говори ей… что это моя последняя с ней встреча.
В словах близнеца чувствовалась обреченность. Эни сухо переспросил:
– О чем ты, брат?
– Эни, я… я отличаюсь от тебя и мамы. Я другой.
– Ты странный, – проворчал Эни.
– Я не странный, Эни. Ты тогда правильно заметил. Я не дух, не бог и не тень. Как и ты. Только в тебе Тьма не прижилась, в отличие от меня.
– Не понимаю! – схватился за голову Эни. Брат в очередной раз нес околесицу. Как вдруг глаза и руки потемнели. И стали черными, пугающими. Брат напоминал жуткого двойника из сна. Эни пошатнулся. Кто они такие? Что это за магия!
– Мы – полукровки, ни то ни се! Поэтому нас никогда не принимали. Ведь мы как побочный эффект. Като, кстати, знает и знал об этом всегда, поэтому и сейчас меня контролирует. Ну, как… – он зачесал ладонью свисающие на лицо пряди. – Короче, вы как два таких луча солнца в моей жизни. А мы с тобой как части одного целого. И если быть совсем честным, то я никого не любил так, как тебя. Правда. Ты всегда был для меня этим спасительным лучом. Но этот луч может и сжечь меня на хрен. И я не хочу, чтобы мама догадалась и расстроилась, понимаешь? Так мы никогда не выберемся отсюда, и никто не вытащит нас. Такое себе.
Дэвиан смотрел на него мерцающими обсидианами.
И невольно вспомнились строчки из письма брату от сумасшедшего незнакомца:
«Свет смертелен. Держись подальше от своего брата и особенно от матери. Она – чистый Свет. Помни, кто ты. Ты – Тьма. Вечная Тьма и великая…»
Слезы хлынули из глаз и смыли накопившуюся обиду. Голос дрогнул.
– Пожалуйста, нет! – взмолился Эни, прижимаясь к брату. – Скажи, что есть другой выход! Другой!
Дэвиан обнял его, как прежде, только родные речи больше не успокаивали.
– Эни, роднуля, единственный выход – это счастье нашей мамы. Когда она радуется, то вокруг все сияет, ты же видишь! Будь мы рядом с ней, то давно бы разрушили этот гребаный барьер и ей не пришлось бы мучиться в одиночестве.
– Брат, ну почему… Ну как! – не находилось нужных слов. Они застыли на губах узорчатыми звездами, пока Дэвиан трепал его по макушке.
– Эни, наш влиятельный дядя прекрасно знал, чем закончится наша встреча с мамой. И мудрецы, естественно, знали. Учитель предупреждал меня. Поэтому и оттягивали, как могли, пока какая-то мразь из Небесного совета не организовала на тебя покушение. Что б он сдох, тварина! Как же я хотел его размазать! Но не нашел ничего, никакой зацепки. Даже через его прислужников не удалось выйти. Но я не могу больше терять ни свое, ни твое время. Сейчас я здесь, и я готов принять свою судьбу. Это плата за все, что я натворил за эту жизнь. Такой вот у тебя брат. Пора б уже отличиться чем-то хорошим и добрым, да, Эни?
Но он только всхлипывал, отказываясь верить Дэвиану и мириться с предстоящей потерей.
– Эни, мне жаль, но мы с Хати должны были арестовать твоего приятеля. И это я спровоцировал тебя на ссору. Прости за этот весь спектакль, но мне надо было оборвать нашу связь, понимаешь? Я не хочу, чтобы еще и ты пострадал. Ты нужен маме.
– Ты нужен мне, – шмыгнул носом Эни и неохотно промямлил: – И своей женщине.
– Люкси проводила меня. Она знает.
Эни и в страшном сне боялся представить, скажи он подобное ближнему.
«Я не вернусь больше, и не плачь по мне…» – от подобных мыслей кольнуло в груди, и Эни перевел тему прощального разговора:
– Зачем ты разбил зеркало?
– Чтобы обезопасить тебя. Тебе эти интриги ни к чему. Эта Элита способна на любую мерзость, – скривился Дэвиан и плюнул в знак презрения.
– Но Маттиас так же дорог мне, как и ты! Прости меня, брат. Я бы никогда не поднял на тебя клинок. Никогда! Но и выбирать между вами не хочу. Ты мне родной телом, а он – душой, – признался Эни, боясь услышать из родных уст насмешку.
Но Дэвиан спокойно принял откровения брата:
– Тогда и не выбирай. Дорожи нами обоими.
– Прости, прости, пожалуйста.
Но Дэвиан сменил тему дружбы брата на горькую безысходность:
– Эни, роднуля, не оплакивай меня, ладно? И защищай маму, береги ее. Стань сильным и превзойди меня. И подружись, наконец, с клинком!
Эни улыбался, роняя слезы. Дэвиан нежно прошептал без грубости и ругательств:
– Я люблю тебя, Эни.
– И я люблю тебя, Дэйви.
– Ты наконец-то назвал меня по имени!
– Да!
Они смеялись и вспоминали счастливо проведенное время. И минуты неумолимо таяли солью на губах.
Братья вернулись к матери, устроившись рядом. Они внимали хрустальному пению, крепко держась за руки, будто никогда не разлучались. Амала ласково улыбалась сыновьям и пела. Даже души боялись разрушить семейную идиллию.