Эни оттягивал песенный ритуал как мог. Дэвиан же кивнул ему, отстраняясь:
«Пора…»
И это же «пора» прозвучало реквиемом.
– Мама, я готов. Я готов исполнить свою песню как дарующий покой, – с наигранной уверенностью произнес Эни. Сердце дрожало от страха потерять брата, но тот выглядел умиротворенным и счастливым.
– Я верю в тебя, сынок, – поддержала сына Амала, и от ее голоса вырванные крылья будто отросли снова.
– Давай, Эни, покажи нам свои таланты! Все хотят послушать! – отозвался Дэвиан и захлопал в ладоши.
– Ты ведь тоже будешь подпевать мне, Дэйви! – улыбнулся Эни, толкая брата локтем.
– Разбавлю твой тенор-альтино басом, – подколол он.
И тогда певец сложил ладони на груди и глубоко выдохнул, освободив легкие от прошлых обид и тревог. Родные руки легли на его плечи с обеих сторон. Эни ощущал ценнейшую поддержку таких близких и любимых матери и брата. Хотелось отсрочить спасительный для душ ритуал и провести больше времени с семьей. Амала и Дэвиан коснулись его щек поцелуями, заставив засмущаться и засиять ярче. Эни словно помолодел лет на десять. И сидел он не на кладбище, а на небесном празднике. Вот только придуманные стихи предназначались мертвым. Хотелось наполнить строки светом и легкостью, и Эни заявил:
– Я посвящаю эту песню дорогому брату, тебе, матушка, Като и моему дорогому господину, моему другу, всем, кого я встретил в этой жизни, и каждой душе, что бродит здесь. Я пою для вас. Все мы – капли одного большого Океана и однажды встретимся в Вечной обители.
И уста раскрылись, и полилась надежда, рожденная струнами арфы.
Эни заполнил трещины в хрупком сердце задорной улыбкой брата и любящим материнским взглядом, изящными жестами Маттиаса, звонким голосом Лукиана, надутыми губами Лиз и мудрыми наставлениями Като и Учителя Риши. Певец бережно извлекал из памяти согревающие воспоминания, легкие, как пушинки.
И сладость арфы смешалась с собственным голосом, мягким, как облака:
– Спи, моя душа…
Эни выпевал куплет за куплетом, представляя в груди светящуюся сферу. Амала подпевала сыну, добавляя в колыбельную плавности, а Дэвиан – глубины. Песнь звучала многогранной и живой, исцеляющей. Эни продолжал петь, как вдруг перестал ощущать собственное тело и обратился ярким светом. Он расширялся и касался лучами матери и брата. Тянулся к скалам и накрывал собой напуганные души. Обнимал Маттиаса и Лукиана, махал Като и другим небесным служащим. Нежный свет заполнил каждый угол и расщелину. Он окутал пеленой все Нижние миры и Средние, разросся до всего Мироздания и поглотил его.
И тогда родные пальцы сжали ладонь в прощальном жесте. Эни приоткрыл глаза и обомлел. Души воспарили ввысь сияющими шарами и замерцали миллионами звезд. У Эни перехватило дыхание. Он завороженно замер, плененный красотой. Как хотелось, чтобы и брат был рядом, чтобы все трое наблюдали за обретением измученными душами долгожданного покоя.
Эни боялся наткнуться на бездыханное тело. Он нервно сглотнул и оглянулся. Но от любимого брата остался только выжженный на каменной земле след. Эни мужественно сдержал слезы, как и просил Дэвиан. Амала заметила пропажу сына и испуганно посмотрела на Эни:
– Где наш Дэйви?
– Он там, мама, он среди них. Сияет самой яркой звездой, – произнес он дрожащими губами, всматриваясь в черноту.
Амала всхлипнула, закрыв лицо ладонями. И Эни прижал ее к опустевшей от боли груди. Он гладил шелковые локоны и утешающе проговаривал про себя:
«Мы обязательно встретимся, брат. И если явишься ты камнем, то буду сдувать с тебя пылинки, а птицей станешь – кормить с рук. Я буду любить тебя, кем ты ни родишься, ибо навсегда останешься моей темной стороной, половиной, мой любимый Дэйви…»
Он вошел в его царские хрустальные покои. Юный наследник трона Светлого Владыки продолжал лежать неподвижно. Его черно-белое энергетическое древо оживилось благодаря своевременно оказанной помощи, но в области сердца разрасталось серое пятно скорби. Потеря брата-близнеца глубоко ранила уязвимую душу. Мирай устало вздохнул и потянулся убрать с лица Эниана прилипшую прядь. Ах, как же он напоминал госпожу Амалу! Но не столько внешне, сколько бесстрашием и упрямством. Кто в здравом уме спустится в Бездну, кто пожертвует собой ради покоя невинных? Только упрямый безумец. Каким Мирай отчасти являлся, ведь отказался оставаться в пределах Небес и отправился в кишащие опасностями Нижние миры исцелять падших богов огня.
«Эни, Эни», – качал головой Мирай, касаясь холодного лба. Как вдруг глаза царственного больного распахнулись и почернели. Он схватил целителя за шею и сдавил.
Тогда Мирай прохрипел, сохраняя самообладание:
– Эни, послушай. Я не причиню тебе вреда.
Но в ледяном взгляде блестела только боль, обратившаяся в ненависть. Будто дух легендарного Кровавого Дэвиана переселился в тело брата. Однако Мирай знал: Дэвиана Альваха больше нет, ведь его телесная оболочка безвозвратно уничтожена. И только перерождение поможет обрести темной душе новое тело.
Эниан продолжал душить своего спасителя, пока тот пытался достучаться до покалеченного судьбой полукровки:
– Я такой же, как и ты! Я тоже полукровка, Эни! Ты должен бороться, как твой брат! Он до конца боролся за тебя и госпожу!
– Брат, – повторили заиндевевшие губы. Мирай чувствовал, как несчастный больной превращается в ледяную глыбу. Отчаяние пожирало его изнутри.
– Эни, ты должен бороться! Не сдавайся, не огорчай госпожу!
– Мама, – позвал Эниан, ослабив хватку. Пальцы соскользнули с шеи, оставив покрасневший след. – Мама, где мама?
«Маменькин сынок, еще бы», – догадался Мирай, откашливаясь. В помутневшее сознание наконец вернулась ясность, а в легкие – воздух.
Тем временем Эниан продолжал сверлить недоверчивым взглядом.
– С госпожой Амалой все хорошо. Не беспокойся. Она с Его Святейшеством Светлым Владыкой, – отчитался Мирай.
От его слов глаза цвета ночного неба начали светлеть, возвращая родной фиалковый оттенок. Мирай облегченно вздохнул, снимая очки. На линзах нарисовался морозный узор, и картинка побелела.
– Эни, послушай. Быть полукровкой – не диагноз. Просто нам сложнее жить, понимаешь? Нас шатает из крайности в крайность. У тебя это проявляется в дуализме безразличия и сострадания. У меня… у меня в любвеобильности и отрешенности.
Взгляд больного мутнел. Эниан будто застрял в грезах и не собирался возвращаться в настоящее. Мирай в очередной раз вздохнул и зачесал ладонью голубые волосы, хвастаясь розовыми корнями.
– Я – полукровка, Эни. Бог любви и врачевания. И нас таких много. Ты не одинок.
Но Эни ничего не ответил. Он хлопал глазами, как годовалый ребенок. Мирай не нанимался нянькой, но сочувствовал сыну уважаемой Амалы. Целитель присел к больному и приобнял его.
– Ты справишься, Эни. Ты справишься. Обязательно. Я в тебя верю. Ты научишься контролировать свои эмоции и темную сторону. Только нужно еще немного отдохнуть, – подбадривал Мирай, поглаживая серебристую макушку.
Он сидел с ним, пока ледяной наследник не засопел.
Мирай осторожно опустил голову спящего на подушку и укрыл его теплым одеялом.
«Нет, без матери он не справится», – качал головой Мирай, собираясь покинуть покои, как вдруг кто-то постучал.
Мирай озадаченно схватил сумку с райскими травами и настойками и приоткрыл дверь, встретившись с напуганным небесным слугой. В выпученных глазах застыл ужас. Мирай проверил незваного гостя на увечья, но ничего не обнаружил. Крылатый дух был здоров и невредим, за исключением испытанного шока.
– Прошу простить, но я занят, – деловито произнес Мирай, надевая очки. – Приходите в другой раз. Сейчас я служу семье Его Святейшества.
– Его Святейшество впустил меня, господин Мирай. Я здесь не по своей воле. Мой господин Его Святейшество Аэлия не в себе, он болен и… и, – стал заикаться крылатый гость.
Мирай задумался.
– Я вас понял. Ожидайте в ближайшее время. Возвращайтесь на Первый уровень, – ответил Мирай и с поклоном направился к кабинету Светлого Владыки. Он покорно постучал в узорчатую дверь и дождался приглашения.
Просторная комната встретила целителя уютом, не присущим кабинетам царских особ. Белоснежная мебель оттеняла аккуратные стопки бумаг и отлитые из драгоценных металлов письменные принадлежности. Утопающий в лучах солнца Светлый Владыка прятался под расшитым золотыми нитями капюшоном и маской, усеянной россыпью бриллиантов. На широком плече сидела огненная птица феникс – любимица прелестных дочерей Альвах. От величия верховного духа рябило в глазах. Мирай почтительно поклонился и отчитался:
– Ваша Светлая Милость!
– Как Эни? – поинтересовался Ансиэль.
– Очень плох, Ваша Светлая Милость. Ему следует как можно чаще видеться с госпожой Амалой. Он тоскует по ней и брату.
Ансиэль устало покачал головой. Мирай откашлялся и шагнул вперед:
– Ваше Светлая Милость, мне нужно зеркало.
– Я в курсе, проходи. Не теряй ни минуты, Мирай, – разрешил верховный дух.
Мирай осторожно снял покрывало с артефакта, и зеркальная гладь мгновенно отразила золотистые лучи. Целитель опустил сумку на ковер и развязал бинт на запястье, обнажив тысячелистный лотос. Легендарный ключ позволял преодолевать любые межпространственные расстояния, не используя царскую кровь и пароли. И стоил жизни, потому Мирай всегда закрашивал божественную метку и прятал ее от посторонних глаз. Только Владыки и редкие доверенные Творцом лица имели право путешествовать по всему Мирозданию.
Мирай убрал бинт в карман, поднес к зеркалу мерцающее сиреневое кольцо с вписанными в него лепестками лотоса, представляя хрустальный кабинет господина Аэлии. Портал приветственно пригласил гостя войти. Мирай забрал сумку и с поклоном спустился на Первый уровень Небес.
Вокруг царил хаос. Хрустальная мебель растрескалась, стол был перевернут, как и стулья. Разбросанные по полу бумаги окрасились багрянцем. Мирай шагнул вперед и остановился перед окровавленным телом. Из груди правителя торчала мерцающая рукоять клинка Солнца. Походило на жестокое убийство. Он мог отшатнуться и позвать стражей. Но глаза бога-целителя не обмануть. Мирай наклонился, осторожно снял с покойного маску и отбросил ее в сторону.