Она погасила свет, вышла из детской и остановилась в дверях кухни. Идена окончила загрузку посудомойки. Кухня блестела, а на столе стоял фужер вина, которое Идена пригубляла в процессе уборки. На стекле остались следы от резиновых перчаток и остатки пены для мытья.
Идена повернулась к Саре:
– Ты даже себе не представляешь, как я рада, что ты тут! – и Сара почувствовала, что она дома.
Упираясь лбом в оконное стекло скорого поезда «Познань Центральный – Варшава Западная» в вагоне номер четыре, Сара всматривалась в окружающий мир сквозь наглухо запертое окно.
Кое-где поднимались озимые, зеленели между белыми пятнами остатков снега и черными лоскутами земли, на которой должно было вот-вот что-то вырасти, на вербах отчетливо обозначилось начало весны, словно кто-то опустил на ветки нежную паутину зелени.
В канавах по обе стороны железнодорожного полотна почки барашками пушились в лучах солнца. А небо приобрело синеватый цвет, который у Сары ассоциировался с весной.
Увидев за Конином стаю диких гусей, она почувствовала в них знак чего-то нового, хотя они ничем не напоминали аистов.
Новое начиналось в понедельник. Могла ли она вообразить себе, что у Идены все так просто!
Достаточно было Саре чуть расслабиться (так они не беседовали уже много лет, а может быть, и никогда?) и неосторожно рассказать о своей мечте, сначала об одной, потом о другой, и недоступное радио оказалось для нее в пределах вытянутой руки.
Идена тут же позвонила кому-то, кто был когда-то знакомым кого-то, кто теперь был приятелем кого-то, и тот кто-то сказал, конечно, если для пани Идены Крамак, то сию же секунду, что безусловно, как раз на Радио Амби ищут сотрудника, что, возможно, это как раз пока вполне интересная работа, однако нужно будет первое время делать все, но кто знает… И прежде чем Сара успела попридержать Идену, ведь одно дело – мечтать, а другое – эти мечты воплотить в жизнь, Идена успела позвонить в шесть мест. А перед десятым звонком абсолютно незнакомый ей человек позвонил и сказал, чтобы Сара пришла в понедельник утром туда-то и что это большое удовольствие для него – разговаривать сейчас с ней, Иденой.
Радио Амби прозвучало для Сары как музыка, это ничего, что на другом конце Варшавы, это ничего, ей будет приятно вылезти из дома, это будет настоящее чудо! Работать наконец-то на радио, готовить передачи, которые еще никогда никто не делал! Конечно же, не сразу, но с чего-то надо ведь начинать.
А потом заскочила приятельница Идены из театра, которую Сара видела пару раз на сцене, и Идена похвалилась, что устроила Сару на работу; подруга высоко подняла бокал, будто хотела проверить, поровну ли Идена всем налила, и сказала:
– На радио? Отличная работа! У тебя исключительно фоничный голос, это фантастично!
А Идена добавила:
– Я всегда тебе завидовала.
И Сара почувствовала себя так, словно ее намазали медом, от пяток до головы, и ей предстояло выкупаться в ослином молоке, хотя, по правде, она Идене не поверила. Идена не могла ей ни в чем завидовать, так как завидовать было нечему.
И когда наконец приятельница ушла, объявив окончание вечера, хоть было только два часа ночи и до следующего вечера еще очень далеко, они с Иденой пошли в ванную.
Сара погрузилась в янтарную пену в ванне, наполненной теплой пахучей водой, при свечах с запахом клубники, а Идена уселась на закрытое сиденье унитаза и открыла третью бутылку вина, которую они намеревались выпить только вдвоем. А Сара хоть и знала, что не должна пить, что у нее слабая голова, однако дала себя уговорить, и они пили вино из стаканов для чистки зубов – им казалось это забавным, пока Саре вино не ударило в голову и она не расплакалась от жалости к себе – к жене, с которой муж не хочет иметь пока что ребенка, и мало того, в довершение всего он в Австралии, а она так сильно любит его…
Идена в порыве ответного чувства прямо в платье – шерстяном, в красно-синюю клеточку! – держа в одной руке стакан с вином, шагнула в ванну и обняла Сару.
– Какой же ты глупый ребенок! – со стоном вздохнула она, булькнув водой, и на рукав ее платья обшлагом осел клуб пены, так что она стала похожа на сказочную фею-крестную из волшебной сказки. – Какая же ты глупая. Перестань распадаться. И начни быть женщиной. Ты не знаешь, как это делается? Перестань говорить и начни действовать. Ты опустилась. Ты не знаешь, что эти маленькие гормоны, отвечающие за чувства, выпариваются через три года. Где-то я читала. Но это наверняка правда. И тогда необходимо действовать. Заставить ревновать, завлекать, уводить. А что ты? В трениках дома. Без зеркала с корректировкой изображения? Клыска, дорогая, Яцек тебя любит больше жизни, только в него тоже влезли эти гормоны, отвечающие за привычки. Они как-то называются, я это тоже читала, но не помню где. И сделаешь так. – Идена наклонилась над Сарой и начала шептать: – И обещай, что будешь мне звонить и отчитываться. И поклянись, что послушаешься моих советов.
И Сара поклялась.
Ендрек сидел в кухне у Юлиуша и не отрывал взгляда от Гайки, у которой ни на минуту не закрывался рот. Она уже давно всыпала по три ложечки кофе в каждую из трех кружек и готовилась сыпать дальше, когда Юлиуш деликатно отобрал у нее банку.
– Достаточно, дорогая.
– Конечно же… А вы любите крепкий? Но для меня слишком крепкий. Ты бы мог мне и раньше сказать. – Гайка отсыпала кофе назад и поставила кружку под нос Ендрека. – Столько?
– Нет, чуть больше. – Ендрек посмотрел на дно кружки с просветами. – Мне две ложки.
– Боже! – Гайка высыпала кофе назад в банку и вновь стала отмерять. – Ты две, Юлиуш полторы, я полторы, а ты должен согласиться.
– Но я не знаю…
– Такая передача – это потрясающая вещь, представляешь, скольким бы людям ты смог помочь? Тебя будут слушать миллионы, правда, Ендрек?
Ендрек усмехнулся:
– Миллионы, наверное, нет, но знаешь, люди не очень-то знают, что значит терапия. Они думают, что те, кто ходит к психотерапевту, – ненормальные.
– Ну, конечно, – хмыкнула Гайка и залила кофе кипятком. Все трое любили кофе в зернах и не выносили растворимый. – Как я. Потому что я с тобой. И поженилась я на тебе потому только, чтобы к тебе не приходить на прием. Только чтобы иметь тебя под рукой.
– Вышла за меня замуж, – поправил ее Юлиуш и поцеловал в щеку.
– Это не одно и то же?
– Не очень-то, – улыбнулся Ендрек.
– Ой-ой, не об этом мы говорим. Пробую только тебя убедить, что пойти на радио – в этом нет ничего зазорного. Ты не должен стесняться.
– Я и не стесняюсь, – спокойно ответил Юлиуш. – Но я психотерапевт и не должен нигде выступать и делать из себя болвана.
– О, ты только посмотри, – Гайка признала в свидетели Ендрека, – с кем я живу? Какого еще болвана? Наконец-то люди услышали бы что-нибудь умное. Поняли бы, что не со всем могут справиться сами, есть кто-то, кто к их проблемам относится серьезно, и что не все в мидиях мусор. А кроме того… Скажи ему, Ендрек, что это прекрасно, что тебя ценят и приглашают как эксперта…
– Старик, ну я ж тебе говорю! Это прекрасно, что тебя ценят и приглашают как…
– Да отстаньте вы от меня, – отмахнулся Юлиуш. – Хорошо, уговорили, пойду, только давайте окончим этот идиотский разговор!
– Меня вы не обманете, – возмущенно проговорила пани Херц, открывая дверь своей квартиры, – я и так знаю, что у вас живет пес. Все вы врете мне, что его нет!
– Но правда же… правда… – прошептала Сара, вежливо повернувшись от своего замка в сторону соседки.
Невооруженным глазом видно, что она возвращается издалека, груженая сумка была полной и тяжелой, и она не могла ничего общего иметь со скандалом, который произошел в ее отсутствие.
– Я хорошо знаю, – триумфально огласила вердикт пани Херц. – И я позвоню в местное отделение полиции. Они меня защитят. Они наведут тут порядок!
– У нас нет… – Саре наконец-то удалось найти нужный ключ к своей двери, несмотря на то, что у нее уже тряслись руки.
– Те, кто жил перед вами, тоже говорили, что у них нет. А откуда эти кучи? Откуда?
– Не знаю, – не моргнув глазом, врала Сара, хотя отлично знала откуда. – Я не знаю…
– Они тоже не знали. Все не знают! А собака оставила следы. Вот эти следы. Еще пожалеете!
Сара вошла в дом и тяжело рухнула в кресло. Нужно быть исключительно невезучей, чтобы поселиться в таком соседстве. Она ненавидела пани Херц всем сердцем.
Ах, если бы она была другой. Сильной, решительной, бесстрашной. Если бы она была другой, то сказала бы этой бабе:
– У нас нет никакого пса. Ни пса, ни кота, ни мышей, ни крыс, у нас вообще нет никакого живого существа. Нет рыбок, нет слонов, жирафов, ленточных червей и змей. Нет никакой живности, кто бы мог гадить на ваш половик перед дверьми, и вы невыносимы. И если еще раз вы меня начнете цеплять, я вам скажу, что я о вас думаю. А думаю я то, что вы безобразная и одинокая и что у вас скверная душа и все от вас бегут. А теперь напишите мне подтверждение, что вы приняли к сведению, что у меня нет пса.
Или нет, иначе. У нее мог бы быть пес – огромный, коричневый, какой-нибудь бразильский убийца. И та соседка бы ворвалась к ней со скандалом, а она, Сара, вообще бы не сдвинулась с места, только бы приказала: «Взять!» И пани Херц вошла бы прямо в комнату, в которой она бы, Сара, сидела себе удобненько, а в ногах у нее сидел этот огромный и грозный пес. У него из горла вырывалось бы клокотанье, будто бы в желудке у него кипяток. И он готов был бы броситься молниеносно на каждого, у кого к Саре были претензии. А Сара бы усмехнулась и сказала:
– Скажите ему обо всем.
А пес взглядом бы умолял, чтобы она разрешила ему расправиться с вредной старухой.
А пани Херц очень вежливо обратилась бы к Саре:
– Прошу меня извинить, я очень люблю собак, – а потом очень вежливо обратилась бы к псу Сары, бразильскому убийце: – А ты можешь гадить на мой половик, и лучше всего, если ты сделаешь кучу сразу, – и она протянула бы псу газету, – я сама отнесу это домой, чтобы вас не затруднять, спасибо большое.