Почему он не готов стать отцом именно теперь, когда у нас все отлично складывается, кроме, конечно же, того, что свинья имеет более удачную сексуальную жизнь… Но также договоримся, что мир не опирается на секс… И подумай, ведь в Греции мужчина, который опоздал на работу, может сказать, что занимался сексом с женой.
Посмотри, что делается… Все больше красивых женщин, и все меньше ответственных мужчин. А уж если что-то случается, то дети «вон»… А ведь дети являются тем самым, что нас с ним связывает больше всего… Вчера вернулся домой уже после восьми. Мне было интересно, какой он мне придумает сюрприз, так как сейчас мы должны делать себе сюрпризы, что должно вылечить наш союз… Ждала целый вечер… И дождалась. Отложил газету и спросил: «Ты когда идешь на работу в ночь?»
Я побежала на третий этаж, но мне никто не открыл. Уехала Магда, что ли? И даже мне не сказала?
Я вернулась домой, и вообще-то мне не хотелось устраивать ему скандалы, вышло само. Что ничего нас не соединяет, что ничего о нем не знаю, что у нас нет никаких друзей, что у нас никто не бывает… Я немножко увлеклась, поскольку дошла до итогов кризиса и последних выборов, за которые он тоже должен почувствовать ответственность, но только тогда и остановилась. А он смотрел на меня вот такими глазами…
А относительно выборов, знаешь, что кряканье уток – это единственный отголосок в природе, который не отдается эхом? Интересно, правда?
Бабушка говорила, делай что хочешь, но хорошо в этом случае иметь при себе мужчину…
Мне кажется, что я нахожусь в состоянии гипноза, между сном и явью… Что это все не по правде. Если бы мой муж был морским коньком, то я сделала бы ему ребенка. Морской конек – это единственный парень на свете, который бывает беременным…»
За мужчиной не поспеешь
На другом конце города Иза выключила радио. Да, та девушка была права, нужно было делать свое и опрометчиво не разводиться. Тем более что она вообще этого развода не хотела.
Иза отбросила красный плед, которым она накрывалась, и вошла в ванную. Открыла крем для глаз и помазала веки. Потом открыла ночной крем и помазала лицо. Потом открыла крем для шеи и декольте и помазала шею и декольте. Потом открыла тюбик с маслом для тела и помазала тело. Потом выжала из тюбика прозрачный гель для груди и круговыми движениями втерла его в бюст.
Иза хорошо знала о своей необыкновенной красоте с пяти лет. Со временем эта уверенность в красоте крепла, а Иза искала пути, как эту красоту использовать. Она знала, что достигнет всего, чего захочет во взрослой жизни, так как получала добавку малинового пудинга еще в детском саду, игрушки во время больших закупок у родителей, неплохие отметки по физике и так далее. Достаточно только было посмотреть на учителя особым образом, попробовать расплакаться и пообещать, что исправится, с обязательно расстегнутой верхней пуговицей на блузке, сделать из себя девочку с добрыми намерениями, но птичьими мозгами, затрепетать ресницами и сказать: «У меня правда-правда были хорошие намерения, но если бы мне сказали раньше, я не сделала бы этого никогда». Это был вариант первый. Вариант второй звучал так: «Поверь мне, у меня были добрые намерения, если бы я знала раньше, я сделала бы это точно». И тогда мир открывался перед ней. Конечно, нужно было соображать, и на этом основывалась ее мудрость, какой из этих двух вариантов применить.
С мужчинами было легче. Когда она была маленькой, мама часто говорила:
– Иди попроси отца так, как ты умеешь…
И маленькая Иза входила к нему в комнату, в которой он сидел за столом, и ни для кого у него не было времени, залезала к нему на колени, прижимала головку к его серому пиджаку и говорила:
– Извини меня, папочка, я знаю, что тебе мешаю, но Изеньке сегодня так грустно… Мне ничего не надо, просто хотела прижаться к тебе.
И отец откладывал скоросшиватель и спрашивал, что случилось, а потом доставал из правого шкафчика шоколадку с вишнями, которую припрятывал там, и давал своей маленькой любимой доченьке.
А любимая девочка росла-подрастала и была совсем не глупенькой, никогда не говорила прямо, о чем речь. Моргала глазами, глазки наполнялись слезами, она прижималась к отцу.
– Не хочу, не хочу тебя заставлять переживать, не скажу, – говорила она и исподтишка наблюдала за обеспокоенным отцом.
– Скажи, доченька, мы, наверное, что-нибудь придумаем, – и отец брал ее на колени.
– Нет, я знаю, что не должна этого делать, столько других расходов.
Но мне так неприятно, надо мной смеются, что у меня нет… что я не поеду… что не смогу…
И тут в зависимости от того, что нужно было срочно выпросить, выскакивали из нее бессвязные слова о юбочках, которые на каждой девочке в классе, а у нее нет, или о приемнике, или об экскурсии, на которую едет целый класс…
А потом смотрела на отца, гладила его по лицу и говорила:
– Знаю, что мы этого сделать не в состоянии, извините, что я вам об этом сказала, не хотела вас заставить переживать, я действительно это понимаю, извините, папочка, простишь меня? Я бы хотела, чтобы у тебя был новый свитер, я видела такой прекрасный у Гуччи, как только я стану богатой, то куплю тебе…
Посмотри, у твоего вытертые локти, так мне неприятно, что я думаю только о себе. Лучше, чтобы ты маме купил новую куртку… прости.
И быстренько выбегала из комнаты, украдкой вытирая слезы, и не так уж украдкой, чтобы отец этого не видел.
Она не должна была долго ждать результатов.
Она лежала в кровати и слышала повышенный голос мамы:
– Балуешь ты ее.
И голос отца:
– Ну, этот ребенок думает о нас, не о себе. А теперь такие времена, что она не может быть хуже других! Она не просила ничего для себя, она просто переживает. Ты несправедливо к ней относишься. Она разговаривала со мной о куртке для тебя!
– Мне не нужна никакая куртка, – отвечала мать.
– Но ей нужны эти брюки…
Целый класс ездит, а она нет? Как она может так жить, бедненькая наша…
Мы должны поставить сателитарную антенну, там есть программы, по которым ее учительница задает им вопросы, а она стыдится сказать, что мы не в состоянии… Любимая наша девочка…
Иза действительно была любимым ребенком.
Никогда ничего не хотела для себя, всегда сначала думала о них, ей за это полагалась награда, хорошее поведение и хорошие привычки нужно умело обозначать.
И отец, тронутый тем, что у него такая хорошая дочка, высыпал последние гроши, и у Изы было все, что она хотела.
Это было так просто.
С подружками было немного сложнее, они завидовали ей. Но было достаточно, чтобы она восхитилась кем-то в естественной пылкой манере:
– Беата, как я тебе завидую, видели, какой у нее почерк!
Или:
– Ой, Крыся, сколько бы я дала, чтобы выглядеть в этом платье, как ты.
Или:
– Маженка, уму непостижимо, что ты это умеешь, а я такая тупица!
Все это для того, чтобы ее срочно полюбили и захотели с ней подружиться.
С коллегами было проще. Достаточно было сказать:
– Ты действительно понимаешь это? Объясни мне, пожалуйста…
Или:
– Я видела тебя на беговой дорожке… это потрясающе, ты так бегаешь…
Или просто удивиться:
– Правда? – сказать с глубоким убеждением, а потом только делать вид, что она слушает, от этого они больше всего млели.
Вообще Иза всегда знала один принцип, и тут она побила всех знатоков проблемы, она знала, что чем меньше женщина говорит, тем интереснее она для окружающих. Она не знала всех психологических механизмов, не знала, что мужчина, глядя на женщину, смотрящую ему в глаза, считает, что разговаривает с женщиной умной, светлой, доброй, интеллигентной, сексуальной и таинственной, потому что ее такой хотят видеть.
Она не знала этого, но чувствовала с невероятной интуицией.
Иза запланировала свою жизнь уже в начальной школе. Во всяком случае, знала, кем она не хочет стать.
Она не хотела быть медсестрой, как ее мать, которая целую свою жизнь посвятила этой работе и ничего с нее не имела, ничего, кроме тысячи двести злотых и ночных дежурств, усталости и отсутствия дома, и всегда у нее было что-то более важное, чем она, Иза, так как мать могла даже носить бульон в больницу, потому что там Бася, или Мася, или Срася приходит в себя после операции. У нее не было инстинкта самосохранения, и она не умела позаботиться о своих интересах, потому что никогда не брала денег, даже когда делала уколы всяким соседкам или прививала их детей против гриппа, или против желтухи, мужа кого-нибудь из них, иначе ему нужно было идти в больницу. Этого Иза не понимала, мама, если бы хотела, заработала бы значительно больше. И мама не хотела уходить в частную клинику, предпочитала работать в больнице, что Изе казалось глупо, ах как глупо!
Итак, Иза знала, что вот такой она не будет. Она не станет идиоткой, которая будет посвящать себя кому-то или чему-то, так как это ничего хорошего не даст. Также она знала, что никогда не будет бухгалтером. Ее отец был бухгалтером. Он сидел вечерами и ковырялся в этих цифрах, он занимался бухгалтерией нескольких предприятий и от каждого получал по пятьсот злотых и ни на что не имел времени, поэтому она точно не хотела стать бухгалтером. По правде сказать, ее вообще не интересовала тяжелая работа, и она весьма за это себя хвалила. Не намеревалась жить, как большинство людей, и говорила об этом с гордостью.
– Увидите еще, будете мной гордиться, – она смотрела на своих измученных родителей и знала, что ее жизнь будет выглядеть абсолютно по-другому.
– Что мы сделали не так? – услышала она однажды слова мамы, когда та вернулась с дежурства после второй смены и сидела с отцом в кухне поздним вечером за чаем. Вот она не собиралась сидеть со своим мужем в кухне. Родители почти что никуда не ходили, единственно, какие-то дурацкие именины каких-то соседей, или маму приглашали коллеги на домашние пирожки. Тоже мне радость! Иногда ходили в кино. Они словно целую жизнь были стариками.