– Что теперь? – Яцек рассеянно взглянул на него.
– Ну да, и что теперь? – расстроенно проговорила Сара.
– Что вы чувствуете теперь?
Повисло молчание, Сара вновь смотрела в окно, а Яцек нетерпеливо поглядывал на часы, до конца сеанса оставалось еще три минуты, которые требовалось отсидеть.
– У вас проблемы с самовыражением. Разговор. Это мое задание. Разговор обо всем, непрерывный разговор, разговор без табу. Раскрываемся перед другим человеком, говорим, что хотим сказать, а не что полагается говорить. Относимся к разговору не как к возможности предъявить друг другу претензии, поссориться, а только говорим и слушаем друг друга. Разговор без всяких ограничений, повторяю. Попробуете? Можем так договориться?
Оба молчали. Юлиуш положил ладони на стол и ждал.
Ведь зачем-то они пришли сюда, они как-то пробуют договориться, ну – не увидели главного, и один, и другой постарался что-то сделать, но не вышло… Вообще-то вышло гораздо лучше, чем у большинства других его пациентов, только они в таком состоянии, что не могут это заметить.
– Хорошо, – ответил Яцек.
– Хорошо, – эхом отозвалась Сара.
– Возьми такси, – сказал ей Яцек, торопясь выйти из кабинета, – я опаздываю.
Яцек сбежал по лестнице, он должен был вернуться в офис около восьми, его ждали, и так хорошо, что не отменил сеанса, Сара должна быть довольна, что он столько для нее делает, но она все равно наверняка будет иметь к нему претензии. Все начинает походить на насмешку. В это время пробки, он может не успеть.
Сара в свою очередь заплатила Юлиушу, попрощалась и вышла на пару минут позднее. Огромное счастье, что у него какие-то дела. Ей было так стыдно, что даже не пришло в голову: случись такое два года тому назад, оба смеялись бы до упаду.
– Это она, она, она, – крикнул Ендрек, влетая в дом Юлиуша.
Юлиуш отскочил от Гайки как ошпаренный, у Гайки была расстегнута блузка, и что это за манера не стучать, ну да, он не закрыл за последней клиенткой дверь, и что с того?
Гайка рассмеялась и притянула Юлиуша снова к себе.
– Я ведь твоя жена, ты не должен стыдиться, что меня щупаешь! Вот если бы этого не делал, тогда да. Кто это она? – спросила она гостя и, застегнув блузку, добавила: – Приятно тебя видеть, добрый вечер.
– Это та, о ком я тебе говорил! Та, о которой я говорил Юлиушу. Добрый вечер! – У Ендрека глаза блестели, и только теперь он понял, что влетел как буря. – Мне выйти и постучать?
– «Та, о которой я говорил…» Постучи себе по голове, – добродушно посоветовал Юлиуш и протянул Ендреку руку. – Откуда ты знаешь, что она вышла от меня?
– Огорченная была!
– Я веселая, а я с ним каждый день, это абсолютно не аргумент, – рассмеялась Гайка. – Останешься на ужин?
– Ты знаешь, о чем я говорю, – Ендрек подошел к Юлиушу, – и ты мне скажешь!
– Даже если бы она от меня вышла, а я не утверждаю, что это так, ты считаешь, меня не обязывает профессиональная тайна? Что я тебе доложу, где она живет, к примеру, на Весенней улице.
– На Весенней?
– Например, на Весенней или Осенней, – заерзал Юлиуш. – Не живет она ни на какой Весенней, просто я привел пример, может быть, глупый, но ты считаешь, что я тебе помогу? Оставь меня в покое, за кого ты меня принимаешь?
– По меньшей мере за приятеля, – хмыкнул Ендрек и решил пощадить Юлиуша.
– Возможно, мне правда показалось, извини, – сказал он, и только чуткий взгляд Гайки свидетельствовал, что Юлиуш поддался обману, но его жена – точно нет, и быстро добавил: – И с удовольствием останусь на ужин.
Сара торжественно обещала себе, что перестанет придуриваться, придумывать черт знает что и комбинировать. Она не вампир и не будет привлекать собственного мужа изощренным способом, это что-то из рода цветных открыточек для пятнадцатилеток, и ничего не станет добиваться. Будь что будет.
Наверное, ее заклинило, она не умеет найти своего места, возможно, она не умеет принять изменений, которые со временем происходят в каждом браке? Может, она должна была подумать о себе, нежели о ребенке. Она была уверена, что ребенок бы изменил все.
Ребенок любил бы ее, и она бы его любила. Она была бы хорошей матерью, если бы что-то он разбил, то она не кричала бы:
– Что ты сделал? Не знаешь, что это хрусталь еще от бабушки?
Только бы поднесла такого крошечку, такого испуганного ребеночка, взяла бы на ручки и спросила:
– Ты себе ничего плохого не сделала, дорогая? Это хорошо…
И поцеловала бы такое маленькое перепуганное существо, которое наверняка не разбило бы намеренно бабушкин хрусталь, так, как когда-то Сара.
И никогда бы не делала замечаний вроде:
– Не прерывай отца, дети и рыбы голоса не имеют!
Только бы сказала Яцеку:
– Послушай, что он говорит… хорошо?
И никогда бы не ругалась при своем ребенке. Не снижала бы голос так, как мама, почти до шепота, сверлящего уши малышу, который не знает, что он такого плохого сделал, почему мама такая злая. Никогда! Она была в этом уверена.
Ее ребенок не должен был бы ничего воображать, и никогда бы ему она не сказала так, как Идена Матеушеку:
– Я такая плохая мама, очень плохая, если у меня такой сынок, который меня не слушает, которого я не сумела воспитать.
А Матеушек тогда расплакался и бросился к Идене.
– Неправда, мамочка, неправда, ты самая лучшая мама, не говори так, ты самая лучшая мама для моего воспитания! – Это было забавно и трогательно, но в этом была и драма, ребенок переживал в душе горько и глубоко.
Ее ребенку позволялось бы и скакать, и кричать от радости, где бы это ни было, а она никогда не сказала бы ему:
– Ты с ума сошел? Смеешься как дурачок.
Никогда!
Только смеялась бы вместе с ним.
И никогда бы не закрывала своего ребенка в комнате в наказание. Не сказала бы:
– Иди в свою комнату и не выходи, пока я тебе не позволю!
И не прерывала бы сразу беседу, когда ее ребенок входил в комнату. Отвечала бы на вопросы так, как отвечала всегда Матеушеку. Объясняла бы все. А если бы ребенку приснилось что-то плохое, говорила бы:
– Идем спать к нам, дорогой.
А не:
– Марш, в свою постель!
Не позволяла бы, чтобы большой паук сидел на стене, даже если этот паук был бы тенью ветки. Купила бы занавески, через которые бы не проходил свет. Или оставила бы в комнате маленькую лампочку и никогда не сказала бы:
– Что ты придумал с этим светом! Другие дети спят в это время.
Да.
Заботилась бы о своей доченьке. Охраняла бы ее от паучьей тени и никогда бы не разрешила перенести ее кровать за шкаф, даже если бы родился другой ребенок. Все равно кто, мальчик или девочка…
Наверное, Яцек хотел бы мальчика…
Интересно, ее отец хотел бы иметь сына?
Говорили ли с ней когда-нибудь так, как она никогда не будет говорить со своим ребенком?
«– Привет, Макрофончик… Не знаю, на чем я остановилась…
А, на том, что нужно было преподнести сюрприз мужу! Представь себе меня с накрашенными губами, с головой леопарда, из-под которой торчат только волосы, на мне сапоги на высоченных каблуках, шкура, пристегнутая на плечах, и тут звонок в дверь. И в тот самый момент, когда дверь открывается, у меня выскакивают наружу сиськи, потому что расстегнулась застежка. И те четыре мужика – у них челюсти опустились аж до груди, хотя питаю надежду, что все остальное у них поднялось… – Сара хихикнула.
– Если говорить объективно, то это был самый удачный сюрприз, который я ему преподнесла за все эти годы. Он не мог из себя выдавить ни одного слова, только стоял и просил коллег извинить его за непотребное зрелище. Это я-то – непотребное зрелище! И икал. Я не слышала, чтобы он когда-нибудь икал.
Знаешь, то, что я делаю, называется напором на микрофон. Как только я тебя вижу, мне сразу хочется произносить и произносить трудные фразы… Зачем мне пользоваться кремами? Знаешь, как тестируют эти свинства на животных? Тест на толерантность дыхательных путей, к примеру… Берешь маленького кролика и втираешь ему в глаза препарат. Кроличьи глаза не слезятся, и значит, это остается в глазах на двадцать четыре часа. Иногда кончается воспалением конъюнктивы, временами просто уничтожением глаза. Или стригут их до голой шкуры, и покалеченных и обнаженных животных мажут этим, не поймешь, чем… А они страдают от мучений, предохраняемые специальными ошейниками, чтобы не могли себя поцарапать или вылизать себе раны…
Крыс кормят через внутренние зонды, или им впрыскивают тестеры внутримышечно, внутривенно, в живот, или крыса такой тестер должна вдохнуть. Потом паралич, судороги, смерть. А если животное само случайно не сдохнет, его убивают, чтобы оценить опасное действие этих субстанций.
И конечно, это все для нашего блага, ведь лучше, чтобы страдал кролик, чем я, правда?
И как-то все молчат, что результаты тестов на животных не оказывают никакого влияния на людей. И не говорят, что проверенных продуктов у нас огромная масса, но нужно создавать спрос на что-то новое, что-то потрясающее, что-то, чего еще не было, чтобы бесконечно можно было обманывать и верить, что время не существует. А оно существует и неумолимо уплывает. Если чего-нибудь не сделаешь сегодня, можешь не сделать никогда… Я посылаю к черту такие игры. Правда, если написано, что испытано не на животных, могу втереть разок-другой…
Я решила, что больше не буду добиваться мужчину… даже если он мой муж… Подумаю о других вещах, о мире, например. Глобально. Может быть, я как-то неправильно ориентировала себя… знаешь… на что. Имеешь ли ты понятие, что через семь лет нам не будет хватать воды? Тут, в этой стране? Хотя у нас нет пустыни.
В каждую минуту каждый из нас спускает в канализацию такое количество воды, которое позволит спасти жизни десяти человек на свете. Если бы он был мужчиной и брился, то из крана бы текла вода или нет? Если бы чистил зубы при закрученном кране? Нет, у тебя нет перед глазами того ребенка, который в Африке умирает от жажды. Ты не думаешь об этом, потому что у нас идут дожди, а на Кипре только три дождливых дня в